Заторопилась, нагоняя. Хотелось поговорить с ним хоть о чём-нибудь, сказать, как я скучала, как рада его видеть, и что отстранённость его меня мучает, вот особенно сейчас, когда хочется тепла и участия, и может, ещё чего, но это всё надо было держать в себе. Что-то внутри шептало, что мы можем умереть на этом… как там его… поле Келебранта — так зачем себя сдерживать? Да, но ведь можем и не умереть. Так лучше я пооблизываюсь на него молча, втихаря, а он ещё поживёт тысчонку-другую лет. Но облизываться надо аккуратнее, ему семь тысяч лет, он поймёт… хотя, ему семь тысяч лет, и я вряд ли что-то могу от него скрывать. Облизываюсь и облизываюсь. Вся моя жизнь сплошной позор.

Но мне ужасно хотелось мужчину. Вот этого. Прямо сейчас. Почему, если я воплощение любви, этой самой любви у меня нет⁈ И тут же устыдилась. Тьфу! По замёрзшему лесу волокусь, исхудала так, что штаны верёвочкой подвязываю, из-за каждого куста опасность глядит — и всё равно об этом думаю. Вот эльф молодец — собран, сдержан… Молодец. И я постаралась собраться, идти бодро и не слишком пялиться на его ровную спину.

Мы шли, ночуя в лесу. Говорили мало — на ходу неудобно, а на привалах я засыпала быстро. И спала хорошо, не сильно мёрзла. Ланэйр сказал, что это влияние обряда, проведённого в День Середины Лета. И я благодарила эльфийскую магию, сделавшую меня крепче и устойчивее. Зря ругала, пригодилось.

Ели крупу, которую я запаривала в чашке. Куриную полть я обгрызала отдельно, хотя было бы вкуснее класть её в крупу — но тогда это было бы несъедобно для эльфа.

Счёт времени я потеряла. Сначала боялась, что вот безопасный лес кончится, начнётся степь, беготня и орки. Не хотелось. Но когда кура кончилась, а лес — нет, я начала жалеть, что степь не начинается. Уж скорее бы.

Огорчилась, когда Ланэйр застрелил для меня белку. Всю дорогу держалась, а тут заплакала. Да, я ела мясо, но вот эту конкретную белочку было жаль, и плевала я на логику. Эльф сочувственно сказал, что в зимнем лесу на одной крупе мне худо придётся, и что надо беречь силы. Ободрал добычу, насадил на веточку и изжарил над костром. Пришлось белку есть, и на вкус она была как еловые ветки с привкусом слёз.

Поэтому, когда Ланэйр, насторожившись, недовольно поведал, что впереди ещё одна деревня, и что он склоняется к тому, чтобы обойти её, я настояла на том, чтобы наведаться туда.

— Блодьювидд, люди не стоят доверия, лучше не соприкасаться с ними лишний раз…

Я поколебалась, тоже не слишком им доверяя, но в прошлой деревне всё было хорошо, а куриные полти манили. И белок было жалко.

Идя по этой деревне, вспоминала передачу по «Энимал Плэнетс». Там сравнивали два племени шимпанзе, живших на разных берегах одного озера. И у одинаковых обезьян сложились совершенно разные обычаи и отношения внутри сообщества. В одном была принята взаимовыручка, хорошее отношение к самкам и детёнышам, а в другом самцы убивали друг друга почём зря, а самок били, унижали и те были в крайне приниженном положении. А жили эти племена совсем рядом.

Здесь дома были мрачные, хоть и небедные — даже в окнах что-то вроде слюды вставлено было. Встретить нас никто не торопился, но, когда эльф постучался в один из домов и предложил денег за еду и ночёвку, нас приняли. Поглядев на угрюмых мужиков и забитых женщин, от баньки я отказалась и пожалела, что не послушала Ланэйра. Посмотрела на него виновато — да что уж, пришли, так пришли. Может, и ничего. Переночуем и дальше пойдём. И куриных полтей продадут. Золотую монету хозяин пригрёб с радостью и пообещал сделать всё честь по чести.

Среди ночи открыла глаза — что-то было не так.

Эльф привидением стоял сбоку от окна, и его белая одежда сияла в лунном свете.

— Я уже хотел тебя будить, Блодьювидд, — он говорил очень тихо, и это было плохо, — мне не нравится мельтешение во дворе. Нам пора уходить.

Я торопливо оделась, он подхватил мешок и мы вышли. Входная дверь тихо скрипнула, впуская явно сторожащихся мужиков, зачем-то несущих с собой вилы — я увидела это из другой комнаты, в которую эльф затащил меня. Мы стояли, не дыша, и они прошли мимо; не знаю, было ли это магией… подозреваю, что Ланэйр просто хладнокровно перерезал бы их, если бы они нас обнаружили. Но мужики, стараясь быть тихими, прошли мимо, а мы выскользнули во двор.

Думала, Ланэйр дёрнет к лесу, но он не спеша пошёл в сторону амбаров, не обращая внимания на шум, доносящийся из дома. Мужички обнаружили, что нас нет и возмущались.

Эльф как-то очень легко вскрыл ножичком пудовый замок на одном из амбаров и зашёл, как к себе домой. Меня оставил на входе, я всё равно ничего не видела, а ему-то было не темно, и без куриных полтей я не осталась — Ланэйр вернулся с раздутым мешком, остро пахнущим копчёной курятиной. Куры он наворовал немало и чем-то сейчас напоминал деда Мороза, несущего мешок с подарунками.

Так же не спеша, с вальяжностью двинулся в сторону леса — задами, перемахивая через невысокие заборы из продольных жердей и приостанавливаясь подождать, пока тот же забор перелезу я. По деревне уже метался рваный свет факелов. Мужички бегали, искали нас и зло перекрикивались.

По совести, это всё напоминало убегание медведя — он вроде как убегает, но отлично осознаёт, что догнавшим его не поздоровится, и не трудится отыгрывать хоть какую-то панику.

— Блодьювидд, в темноте ты совсем не видишь, держи меня за пояс и пойдём потихоньку, — деревня кончилась, и мы углубились в кусты.

Всю ночь он волок меня (и мешок с курой) сквозь тёмный лес, и только на рассвете устроил привал. Развёл костёр из сухой лесины, заварил чай из каких-то веточек. Я, наколов на палку, грела куриную полть, сало с шипением капало в огонь. Жизнь была не так плоха. Со вздохом и с раскаянием озвучила то, о чём думала давно:

— Без меня ты прошёл бы через эти равнины, леса и горы, как иголка сквозь ткань. Не замеченный чудовищами, не контактируя с людьми, без купания в ледяной воде и ограбления амбаров.

Он только засмеялся.

литература это плохо

а физкультура хорошо

и выживет кто быстро бегал

а не кто много прочитал

© Кошкин

Ланэйр как будто чего-то выжидал и не торопил меня. Сама я уже давно отвыкла проявлять инициативу в таких вопросах: дают отдыхать, так и отдыхай.

Подрёмывала, завернувшись в шубу и привалившись к дереву, и даже не холодно мне было у костра. Чего ж ещё? Живём одним днём. Полуприкрытыми глазами, как кошка, иногда следила за Ланэйром, тоже придремавшим — и то верно, небось, в человеческом гадюшнике совсем не спал, сторожил.

Думала сначала про сына, как он там, потом почему-то вспомнила персонажа Стругацких, знаменитого космопроходца Леонида Андреевича Горбовского. Этот чудесный человек настолько наелся адреналина, что в любой ситуации, отличной от апокалипсиса, садился, а лучше ложился. Даже на важных совещаниях искал кушеточку и укладывался, обосновывая это тем, что не хочет увеличивать энтропию вселенной, а слушать и говорить и лёжа можно. Высокое начальство, особливо из непривычных, бывало, гневалось, но великому космолётчику было глубоко плевать на начальство. И я чувствовала всё большее родство с Леонидом Андреевичем. Уже очень надоело увеличивать энтропию вселенной своей беготнёй. Да и языком шевелить было лень, а нравилось молчать и не шевелиться.

Похоже, и Ланэйр, как знатный экстремал, ценил моменты тишины и ничегонеделания.

Он сидел, прикрыв глаза, удивительным образом сливаясь с деревом, но только я посмотрела попристальнее, как он дёрнул ухом и разочарованно сообщил:

— Они всё-таки идут за нами, — и плавно перетёк в стоячее положение.