«Владыке будет приятно, если консортом станет его сын, а не безродный полукровка».

Гневно покосившись на Силакуи (угу, владыке так приятно, что он подлокотник пальцами раскрошил! Клятые алиены! И как она смеет!), взяла ветку и спустилась на несколько ступенек, к ожидающим.

Как они умеют замереть и быть статичными, сохраняя внутреннее напряжение! Подумалось было, наперекор совету, выбрать «безродного полукровку», но, глянув в его глаза, резко передумала: видела как-то в морском аквариуме акулу вблизи, так вот у неё такие же глаза были, как у Ганконера. Тусклая мёртвая чернота. Понятно, нахлебался перед поединком настоек и неизвестно, как воспринимает мир сейчас. К чёрту. Удерживая его неотмирный ужасающий взгляд, тихо сказала:

— Через две недели, — и повернулась к Леголасу, протягивая ветку.

с большой любовью провиденье

нам регулирует судьбу

граблями лайки проставляя

на лбу

© Неусита

Удивившись, что не берёт, устыдилась, что злюсь и что цветок протягиваю, как банный веник — неохотно и с обидой. Опустила руку и посмотрела на принца внимательнее. Какой он ободранный и грязный для эльфа! В простой коричнево-зелёной одежде выделяется на фоне собравшихся нарядных господ. На щеке царапина, осунувшийся, совершенно невесомый — в чём душа держится. Но прям, как тополь, как натянутая струна — и какие же сияющие, отчаянные глаза на грязном лице!

— Я не возьму насильно, и пусть обряд провалится к Морготу. Ты не должна.

— Как вам жилось всё это время, принц?

Молчит, опустив глаза. Да, пожалуй, слова между нами не нужны.

В сознание вполз проникновенный шепоток:

«Деточка, принц горд. Не унижай его, будь добрее: он совершил, по нашим меркам, поступок совершенно невозможный, пойдя против воли от…» — и тут голосок засипел и подавился.

Было начавший встревоженно гудеть королевский двор умолк, и я смотрела, как в гробовой тишине принц опускается на колени. Судя по потрясённому молчанию, тоже что-то немыслимое. Зачем же так?

Голосок ожил и обрёл панические нотки:

«Не отвергай консорта, это грозит неисчислимыми бедами — в первую очередь для него».

— Не слушай её, Блодьювидд. Подари мне себя от чистого сердца или никак.

Почему они всем кагалом видят это трагедией, а не фарсом и ждут от меня каких-то там жестокостей? С каким сочувствием на него смотрят, даже у Трандуила невесёлая такая, понимающая ухмылка. Эх, надо было посдержаться, не совать знак благоволения веником-то. Эльфы чувствительны. То, что меня чуть до сердечного приступа не довели и даже пустырничка не накапали — это ничего, ага, а на принца смотрят, как будто я его, белого и пушистого, на части рвать собираюсь, а он и «кыш» сказать не может.

«Не нужен тебе пустырничек, а принц и правда страдает», — кошачий голосок сварлив, но стал повеселее.

Угу, вот как чичас помню, муж бывший, когда я начала огорчать его, завёл моду пить пустырник, и я вот совершенно не сочувствовала, только зло поводила носом от этой вонищи, с презрением думая, до чего мужчины слабы… на сердце. А женщина пережила всё, сменила кожу, да и сердце вместе с ней, и ничего, да?

«Да. Сама же знаешь, богиня».

«Нет».

Я бы много могла сказать. Что всё у меня хорошо было, и не ждала никаких изменений, счастливо живя жизнью тела — и что не забыла, он всё время болел где-то внутри, там, где душа, и что сейчас как будто шкурку с заживающей раны на сердце сорвали, да что в этом проку? Не надо ничего говорить. Надо подать, так сказать, палочку с чувством.

Наклонилась и легко сжала его плечи (думала, больше никогда рядом не почувствую!), почти с ужасом ощущая, что прикосновение к нему, вроде бы материальное: вот сминается слегка рукав, вот бицепс под ним напрягается, вот он судорожно вздохнул, и шелковистые волосы мазнули по руке — прикосновение к невозможному счастью. Медленно поднялся, и так посмотрел, что смутилась, и, отведя глаза, чуть двинула рукой, предлагая цветок. Шагнул ближе, и прохладные сильные пальцы коснулись моей руки, забирая веточку. Птичьи игры.

— Князь и княгиня света, мы приветствуем ваш приход! — хорошо поставленный, исполненный неподдельного ликования голос Силакуи раскатился по дворцу.

Толпа взорвалась счастливыми криками. Из ниоткуда метелью посыпались белые лепестки, и дальнейшее я видела сквозь цветочный вихрь.

Несколько ошалело смотрела, как принц расстёгивает перевязь. Уловив лёгкую насмешку в прозрачных синих глазах, поняла, что он не собирается раздеваться, просто избавляется от оружия. Не сказать, чтобы его оказалось мало. Последовательно на пол легли: три меча, лук со стрелами, кинжалы, ножи и ножички, какие-то свёрнутые струны (удавки?), амулеты, дротики. Вот не думала, что такую кучу оружия можно разместить на себе так, чтобы ничто ниоткуда не торчало… уже с исследовательским интересом смотрела и ждала, когда же он иссякнет. Ждать пришлось довольно долго, но конец приходит всему. Интересно, этот убийца восьмидесятого левела чувствует себя голым, когда снимает всё оружие? Судя по тому, каким беззащитным котёночком он на меня смотрит — да.

Какие у эльфов лица счастливые, экзальтированные — как у верующих, и правда сподобившихся лицезреть богов. Силакуи с каким-то хитрым, увенчанным рогами посохом возглавила торжественную процессию на выход, и принц потянул меня за нею, шепнув:

— Она твоя жрица, ты знаешь об этом?

Нет, конечно. Откуда бы? Разве нужно богине говорить, что в её культе жрица присутствует? Совершенно лишнее) Но, кажется, от меня более ничего не требуется, кроме сияния, и это мою безынициативную душонку радует.

На выходе из дворца на нас надели венки — сложные, сплетённые из разных цветов, и поднесли чашу, из которой мы по очереди отпили. В чаше вода, не сидр. Огорчительно. Мне б, наверное, не помешало тяпнуть. Но боже, с каким тихим и бесконечно счастливым сиянием принц встречает все эти манипуляции!

В затухающем свете заката радостная, светлая процессия углубилась в лес, и тропа эта была повеселее той, по которой шли к месту казни, даже когда солнце совсем село и светить начали факелы. Куда делось большинство женщин, я поняла, когда мы вышли на прогалину, в конце которой стоял приземистый, вросший в землю от древности, оплетённый растениями храм. Видимо, мой. К нему шла дорожка, по краям которой были разожжены костры, и пламя по бокам стояло гудящей стеной.

До начала пламени вдоль дорожки стояли эльфийки. К нам протягивали руки:

— Богиня, пошли мне ребёнка…

— Блодьювидд, благослови меня, пошли мне дитя!

— Будь милостива, прекраснейшая!

Эти потерянные взгляды, эти лица, полные отчаянной надежды! Трясущиеся руки, тянущиеся ко мне, полные слёз глаза обычно таких холодных красавиц — я без слов поняла, что нужно делать, и прикасалась в ответ, обещая, обещая, обещая…

Увидела Мортфлейс, сначала не узнав её в светлом платье, а не в одежде лучницы, и спросила, улыбаясь:

— Кого ты хочешь: девочку, мальчика?

— Я буду счастлива, кого бы милость богини ни послала мне, — тихо ответила та.

Взяла обе её руки в свои:

— У тебя будут близнецы, — она только всхлипнула в ответ.

Я понимала, что тут надо врать, не стесняясь, и врала, как цыган не соврёт, продавая лошадь. Не моя божественность, так эффект плацебо сработает — видно, что верят крепко. А про себя цинично думала, что, надеюсь, они понимают, что, кроме как получить благословение богини, надо ещё и с мужчиной переспать. Хотя, сколько я знаю обычаи Бельтайна, именно этим они сейчас и займутся. И насчёт своего времяпровождения в храме тоже не сомневалась, радуясь тому, что никто туда за нами идти не порывается. Впрочем, если четыреста лет назад родилось поколение, а богиня тогда, на минуточку, так и осталась девственной (кстати, что с ней тогда делали? Поцеловали у костра и всё?), то сейчас ситуация иная. Ой, чувствую, в ближайшее время с плодородием в Эрин Ласгалене всё будет прекрасно до невозможности.