Эру Ангрод отомкнул замок, открыл натужно заскрипевшую дверь, и снизу пахнуло затхлостью сырого земляного погреба. Насторожённо, боясь упасть на лестнице, вгляделась, но король со смешком тут же нащёлкал светлячков; они разлетелись в стороны, темнота озарилась неровным сиянием.

Восхищённо бездумно отследила, как легко король спускается по неровным ступеням, как непринуждённо подметает ступени подолом — ужасная, конечно, красота. Нечеловеческая.

Эру Гэлион оказался знатным сомелье: не только успевал разливать и подавать, но и рассказывал с чувством о происхождении вин, вкусах и послевкусиях, перспективах выдержки и прочем интересном.

Я пила понемногу, больше закусывала, напробовавшись наконец развратных сыров. Вино, лизнув, тихонько выплёскивала на земляной пол.

Но всё равно после надцатого бочонка стеснение пропало, и я спросила эру Гэлиона про Линдон. И таки да, он был там в ссылке, на двести годиков сослали. Раньше он занимал должность эру Ангрода, но проштрафился, упустив группу заключённых — те сбежали в пустых бочках, сплавляемых по реке. Слушая, жизнерадостно поинтересовалась, не был ли в числе тех заключённых гномский король Торин Дубощит? Эльф, с уважением кланяясь, сказал что-то лестное про мою любознательность да про знание столь незначительных исторических подробностей.

Спросила, много ли в Линдоне лесов, и, подзабыв про вина, эру Гэлион понёсся на всех парусах, рассказывая про прекрасное зелёное море, омывающее Линдон, про добычу жемчуга и водорослей, про торговый флот, ходящий через полмира — и был довольно сухо остановлен Трандуилом, попросившим вернуться в Эрин Ласгален, где мы все сейчас находимся.

После чего, вздохнув, король добавил хвалительно, что эру Гэлион непревзойдённый сомелье, другого такого свет не видывал. И в этой должности будет служить. Если не затоскует по Линдону и его морю, жемчугам и водорослям. Тот, похоже, намёк понял: дальше рассказывал только про напитки и обращался только к владыке.

Мы несколько часов по бочоночным аллеям бродили, причём Трандуил с Гэлионом соловьями разливались, эру Ангрод помечал бочки в соответствии с пожеланиями и стилосом по бумаге скрипел, а моё блюдо и гнумов мешок с крантиками становились всё легче.

Из подвалов владыка вышел в очень благодушном настроении, но был пойман секретарём и пошёл подписывать бумаги.

День, начавшийся в конюшнях, там и закончился: после еды предполагалось, как выяснилось, насладиться зрелищем оленьей случки.

Король обронил это между прочим, допивая кубок. Я только глаза вытаращила, а смолчать таки сумела. Припомнила, что, бывало, и у человеческой аристократии подобное считалось роскошным зрелищем. Баре ходили смотреть на лошадок. Ничего не сказала. Король посмотрел внимательно, хмыкнул:

— Ты поймёшь, — и руку предложил.

Толпа высокородных восхищённо наблюдала, как великолепный королевский олень (у этого с рогами всё было хорошо!), нервно хоркая и поводя носом, бегает по загону. Король тихо комментировал:

— Оленушку приведут позже. Самец должен почувствовать себя хозяином положения.

В глубоком молчании наблюдали, как олени кокетничают друг с другом, обнюхиваются, как самец обманчиво неуклюже громоздится на самку… я давила зевоту, а высокородных, похоже, пронимало, судя по равнодушным лицам и статичным положениям. Я больше на них косилась, думая, что, конечно, от зоофилии это далеко — но, может, эльфы сильно чувствуют животную энергетику и переживаемые ощущения делают их ближе к природе. И уважительно молчала, ожидая конца перформанса.

— Valie, ты просто сегодня не так чувствительна, как обычно… возможно, фазы Луны влияют… ты потом поймёшь, не сразу, — в утешениях я не нуждалась, но король почему-то счёл нужным утешить.

Мне казалось, что после сегодняшней экскурсии в подвалы вина на ночь королю не принесут. И ничего подобного: кувшин стоял на столе, а вот секретарь не пришёл. Понятно, день отдыха.

Когда пыталась прошуршать к своему креслу и разделить с Трандуилом вечернее молчание, он пошевелился и остановил жестом. Замерла, глядя на него.

— Valie, — он поколебался, сжал губы, в глаза ищуще посмотрел и попросил: — постой для меня так, как стояла, когда позировала мэтру.

Усмехнулась его прихоти: мне это ничего не стоило и казалось забавным. Спустила с плеч одежду, и дальше она съехала сама. По тому, как сыграл желваками король, поняла, что, кажется, как и в случае с оленями, чего-то не понимаю, не чувствую.

— Ты так же, стараясь ничего не чувствовать, спустила одежду тогда, — ему, похоже, перехватило горло, — когда выбрала меня и пришла ко мне, a’maelamin… он бледно усмехнулся и попросил: — Встань на кресло.

Забралась туда, повернулась, приподняла руки и вспомнила недовольно, что глаза-то у меня, оказывается, старые. Оно понятно, что мэтр своё имел в виду, но я и на старые свои глаза, и на то, что не могу этим пренебречь, досадовала.

Впрочем, купаясь в зыбком свете светляков, забыла об этом, глядя, как вольготно вытянувшийся в кресле и положивший ноги на стол красавец мужчина медленно цедит вино и смотрит действительно древними — и такими юными! — глазами… Голова кружилась.

Он, кажется, долго смотрел, но время летело незаметно.

Встал, подошёл, осторожно прикоснулся, провёл рукой и сказал, как будто самому себе:

— Ничего он не поймал, абсолютная неудача. — И, уже мне: — На меня ты всегда смотрела молодыми.

Подхватил, и тут я несомненно поняла: хоть и изваяна я была в камне идущей по цветам и разбрасывающей их, но поза-то скопирована ровно того момента, когда я дверь в парилку, полную гномов, распахнула.

Король только захохотал.

И мы были в зале,

И герои всех фильмов

Смотрели на нас.

Играли для нас, пели для нас.

Виктор Цой, Братская любовь

Мы будем счастливы

(благодаренье снимку!).

Пусть жизнь короткая проносится и тает.

На веки вечные мы все теперь в обнимку

на фоне Пушкина!

И птичка вылетает.

Булат Окуджава, На фоне Пушкина снимается семейство

Время шло. Наступил сентябрь, небеса синели пронзительно, и жизнь моя была как это небо.

Сначала всё-таки тяготившаяся расписанием, я привыкла к нему. Тем более, что, как выяснилось, нарушать можно без больших последствий, просто надо заранее предупредить, послав письмо и назначив другой день. Тот же Лисефиэль спокойно соглашался, и Дживз, приносящий ответное письмо, не транслировал никакого укора, да и само письмо бывало ласковым. Отстояв себя перед принцем и королём, в мелочах рыжик был снисходителен.

Глоренлин так и сам, бывало, пропускал, не имея возможности вернуться из какого-нибудь иномирья или прервать магические практики.

Когда в августе приболел Ллионтуил — никто не потребовал вернуться в срок или компенсировать это время. Владыка ещё и Глоренлина прислал помочь с лечением.

И вот тут, правда, когда Ганконер благодарил короля, тот очень так мимоходом, естественно упомянул, что всё понимает и надеется на ответное понимание в случае чего — «ведь у богини будут и ещё дети». Ганконер потемнел, а я нет: чем дольше жила, тем больше проникалась эльфийской жадностью до детей. Несмотря на то, что муки во время родов помнились прекрасно, и я хорошо понимала теперь, как болит сердце за ребёнка.

Кое-что, о чём думала, казалось стыдным даже в мыслях, но король видел и как-то, когда вечером сидели на террасе и смотрели на сентябрьские звёзды, успокаивающе сказал, что маркиза Наргол мне в невестках не светит: у помеси орка и человека всей жизни не больше ста лет, а Дракон повзрослеет к четырёмстам.