Ланэйр, расспросив, что такое уран и радиация, в ответ благостно заверил, что у них тут такой дряни не водится, а просто земля эльфийская такая прекрасная, что всё на ней урождается. А теперь, раз я почтила Лориэн своим присутствием, так и ещё лучше будет. Уловил мою заминку и ещё раз заверил: да, благословение, несомненно, уже сошло на Лориэн, взять хоть и священные рощи, которые из семян выросли вдали от большого леса — в ту ночь, когда была инициирована роща, спасшая нас от орочьей погони, инициировались все остальные, а сам лес начал разрастаться. А до сего времени только меньше становился. Раньше-то ведь Лориэн и Фангорн переходили друг в друга безо всяких там степей между, и благословенное то время возвращается. Далее сын эльфийского народа благодушно заверил, что вот ужо всех орков и прочих отродий Тьмы в горах перекоцают, и наступит Золотой Век. И поклонился в мою сторону с проникновенностью, я ажно чувство вины испытала, как будто сама геноцид устроить собираюсь, а не эльфийские патриоты. Впрочем, самолично побывав в горах и поближе познакомившись с орками и отродьями, болела я за эльфийских патриотов, что уж там.

Тропинки вниз не было, а Ланэйр так легко и без сомнений запрыгал вниз по шляпкам, что и я, последовав за ним, выяснила, что тоже могу прыгать по грибочкам.

Чувствуя себя Алисой в стране чудес, шла между грибными стволами, задирая голову: пластинчатые шляпки закрывали небо, и реальность всё более напоминала помесь детского мультика с галюциногенным видением. Увидев муравейник, обрадовалась:

— Слава Эру, хоть муравьи здесь нормальные!

Ланэйр хмыкнул, и я заподозрила, что, кроме муравьёв, здесь и ещё что-нибудь может встретиться, но выяснить не успела: мне было предложено для развлечения потыкать в муравейник палочкой и потом её пооблизывать. Дескать, такой деликатесной муравьиной кислоты нигде более не сыщешь. Ну точно же, залежи урана где-то рядом…

Натыкавшись, не выдержала и жалобно спросила, весь ли это наш обед.

Ланэйр незамедлительно остановился, достал саламандру, и мы нажарили на костре трюфельков. Я была уже такая голодная, что даже мысль об их возможной незрелости не останавливала. А краюшка у Ланэйра нашлась, хоть и никак себя не афишировала. Всё-таки эльфийское портновское мастерство выше всяких похвал. В отличие от гораздо более сомнительных сухариков.

Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей — зато начало накрапывать. Мы к тому времени дошли до той самой речки, протекающей в центре каньона, и шли по берегу. Сыроежки теснились рядом, но к самой воде не подступали, и идти по намытой из песочка прибрежной косе было одно удовольствие, но, когда дождь пошёл пободрее, Ланэйр предложил обождать, и мы, сами как два муравья, спрятались под грибом.

Стояли молча — было так хорошо и интересно жить прямо сейчас, что не хотелось мешать зрению, обонянию и тактильности разговорами. Я стояла, серьёзно вздыхая от полноты чувств, смотрела… Эта маленькая речка, покрытая рябью от дождя, начала почему-то вызывать сильное желание искупаться, вот прямо сейчас. Хотелось понять, так ли эта вода шелковиста и тепла, как кажется на вид. Высунула руку из-под гриба — дождь так точно тёплый. Повздыхала ещё и спросила:

— Ничего, если я искупаюсь?

Ланэйр только молча покачал головой в ответ, показывая, что — ничего. Купайся.

Разделась и полезла в воду, немного ёжась — дождь был очень тёплый и приятный, но Ланэйр смотрел, как мне казалось, а обернуться я стеснялась.

И — о, это был лучший лягушатник в моей жизни! — вода, тёмная, как свежий гречишный мёд, и такая же прозрачная; мелкая, в самом глубоком месте по грудь, и тёплый дождь, льющий сверху — я так восхитительно никогда не купалась. Потеряла всякий стыд и прыгала, хохотала, ныряла и всплывала не думая, каким боком из воды меня видно, да не слишком ли это вызывающе. Из речки еле выползла. Сохнуть под дождём было трудно, а стоять голой рядом с Ланэйром, особенно, когда он молчит и не сглаживает остроту ощущений, отвлекая беседой — смутительно. Поэтому оделась, радуясь, что эльфийские шмотки сохнут быстро. Дождь кончится и они мгновенно высохнут. Но сейчас с волос текло, и вся я была мокрая. Но очень довольная.

— Я не видел более весёлого купания с тех пор, как застал на берегу Андуина семейство выдр, — голос Ланэйра шелестел ехидством, — вот любопытно, богиня, осознаёшь ли ты, что таким образом восполняешь недостаток желанных прикосновений? — и посмотрел внимательно.

Я поражённо дёрнулась (подобного в мыслях не держала!), и он усмехнулся, но тему развивать не стал. Но замолчал. Я судорожно копалась у себя в голове: ну да, возможно. Купание для меня в чём-то замена желанной и невозможной тактильности. Желанной — и невозможной.

Дождь усиливался, и я, скорбно попереминавшись, спросила, как Ланэйр считает: не стоит ли поискать укрытие и развести костерок?

— Нет, божественная, дождь скоро кончится, долгий на сегодня погодными магами не планировался.

А! То есть он знал! И у них свой Гидрометцентр есть, которому и предсказанием утруждаться не нужно — сами себе погоду делают! «Ах, мы живём в согласии с природой! По полгода без винограда обходимся, но в согласии!» Ню-ню. Лапушки… Гэндальф себе такого не позволял!

Пока я поражалась, Ланэйр отцепил меч и кинжал, аккуратно положил на сухое и вышел под дождь. На моё удивлённое восклицание сказал, что тоже решил искупаться. И стремительным, очень красивым движением снял верхний кафтан, отбросив его ко мне, под гриб.

Стояла, не зная, то ли пялиться на него, то ли отвернуться из приличия. Обычно я старалась отвести глаза и абстрагироваться, как всегда в эльфийских купальнях. Хотя какое тут приличие… и в целом не нравилась мысль стоять носом в гриб, а думать ещё больше, чем если бы смотрела.

И я не отвернулась.

Сначала слетали украшения, потом Ланэйр эдак задумчиво расстегнул ремень и тот съехал вниз, оставшись на песке. Проследив взглядом, как он ме-е-едленно съезжает по подтянутому заду, по расставленным напряжённым ногам, чуть слышно вздохнула:

— Что, у вас есть эротические танцы?

Ланэйр спокойно, не поворачиваясь, ответил:

— Есть, конечно… больше мужчины танцуют, чтобы понравиться эллет. Посмотри, это ни к чему не обязывает.

Я бы ещё что-нибудь спросила, но тут он повернулся и начал расстёгивать рубашку. Никогда не думала, что снимать её можно так долго, и что процесс этот может вызывать такой живейший интерес. Забылась, глядя, и, когда он неожиданно, фыркнув и засмеявшись, бросил её в меня, тоже засмеялась — и тут же примолкла, глядя на аккуратные, рельефные мышцы, по которым стекает вода, на то, как он играет ими — и вдруг встаёт на руки, потом убирает одну в сторону и неторопливо, отчётливо разводит ноги.

Чувствуя, как заполошно горят уши, панически выдохнула:

— Всё, больше не могу! — и прикрыла глаза рукой, и уж тому радовалась, что штаны он не снял… про отсутствие нижнего белья почему-то не забывалось ни на миг.

Услышав насмешливое хмыканье, убрала руку — он уже снова стоял спиной.

Искоса, из-под ресниц подсматривала, как он всё-таки снял их и вошёл в воду — красоты зрелище было неимоверной. И эстетики.

в душе наивного олега

весной подснежники цветут

оттаяли говно и трупы

в душе цыничного петра

© Natan

Чувствовала я себя малость нетрезвой, смущённой — и повеселевшей. Дождь шёл, но Ланэйр, высказавшись в том смысле, что терять нам уже нечего, двинулся дальше по песчаной косе вдоль речки. Шла следом, скрипя мокрым песком и думая, каким чудесным воспоминанием обзавелась, и что надо разместить его в самолучшем уголке памяти. И иногда обсасывать, как конфету — и уже обсасывала, стесняясь сама себя, но вспоминая, как он раздевался — и как медленно развёл ноги, а я, прежде чем, так сказать, слиться, всё равно увидела… красивое.