люди разбегутся

если щас спою

очень заунывно

я про жись свою©

Мне всегда, с самого детства казалось, что люди почти все живут не первую жизнь, и у них есть опыт предыдущих жизней, позволяющий им правильно поступать в этой, по-умному обустраиваясь. Я ведь не глупа, но когда доходит до материальной стороны жизни, живу, как в первый раз. На ощупь и слепо. Поэтому у меня нет высшего образования — того, которое умные люди получают, чтобы обзавестись профессией, дающей доход и уважение в обществе; поэтому я, даже выйдя замуж за приличного человека, не сохранила семью, не обзавелась детьми. Придя к мысли, что мне доступна только жизнь сердца и к материальному я равнодушна — то есть комфорт люблю, но жертвовать чем бы то ни было ради его достижения не хочу, успокоилась. Каждый живёт, как может. И мало что держит меня в этом мире с тех пор, как не стало родителей.

Я развелась недавно и очень счастливо. В смысле эйфории от того, что не надо больше общаться с мужем, спать с ним и быть милой и порядочной. И чувствовать себя мёртвой ниже шеи. Такое облегчение!

Квартирой и прочими хорошими вещами со мной муж не поделился: в чём-то могу понять, он и так считал, что лишается части имущества. Меня, то есть. А я за двенадцать лет не сподобилась сделать прописку и хоть как-то закрепить свои имущественные права хоть на что-нибудь — что, конечно, неумно. И судиться мне тоже не хотелось. Рада была, что себя забираю, ага. Как ни странно, на работе я дослужилась до управляющего здоровенным книжным магазином, но в должности этой радовалась только и исключительно зарплате, позволяющей снимать однушку и кормить себя и кошку. Через год после развода моя старенькая киса умерла, и я осталась совсем одна.

Развлечением для меня стало сидение на «Мамбе». Создав аккаунт, я поняла, что в мои тридцать два я не стара, и что особенности внешности, за которые сверстники травили меня в детстве и юности, сейчас делают меня красавицей. Длинные рыжие волосы, голубые глаза и детское выражение лица — при выраженных… гм… формах. Женихи набегали от восемнадцатилетних до восьмидесятилетних пачками, и достойных людей среди них было достаточно, но в сердце никто не запал. Однако болтать в инетике и иногда с кем-нибудь встречаться было интересно. Особенно забавным показался случай, когда откликнулась я на приветствие человека, только потому, что был он похож на фотографии на писателя Горчева — та же борода, тот же растянутый свитер. И представился этот человек реставратором. А я немного графоман, и очень мне стало интересно, какова профдеформация в этой профессии, прямо жгучее любопытство одолело. Отнюдь не собираясь вляпываться в роман, назначила я ему свидание в Эрмитаже — чтобы поговорить в месте, которое наверняка будет способствовать раскрытию человека. И что: на встречу вместо сорокачетырёхлетнего реставратора в драном свитерке пришёл шестидесятичетырёхлетний седой дяденька в приличном костюме. Меня это никак не смутило — роман же не подразумевался. Но от реставратора он тоже оказался далёк и не мог поддержать разговор об Энгре и истории формирования сасанидской коллекции, да… Однако работники Эрмитажа его узнавали и уважительнейшим образом кланялись. Отказавшись, под предлогом выдающейся порядочности и, для верности, головной боли, от ресторана, я была трепетно доставлена домой на очень хорошей машине, которую человек водил откровенно плохо. Небось, водителя для конспирации отпустил. Дома я тут же полезла в инетик и моментально опознала визави. Так я единственный раз в жизни общалась с живым олигархом («Гений, миллиардер, плейбой, филантроп»©), искавшим любовь не за деньги. Любви не за деньги у меня для него не было, и знакомство наше продолжать смысла не имело.

Следующий день, тридцать первое октября, я неплохо запомнила потому, что он был последним в этом мире. Я бегала на работе, решая всевозможные проблемы, и даже поесть не успела. Начитанные коллеги просветили меня, что сегодня Самайн и позвали праздновать, но я почувствовала себя не очень хорошо. Отказалась. Домой пришла продрогшая, с головной болью и температурой, с облегчением забралась под одеяло и впала в горячечное забытьё.

«Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» © В. И. Ленин

Очнуться ранним утром в лесу в начале ноября, имея из одежды одну пижаму — скверно. Холодно, пижама грязная и отсыревшая от лежания в кустах. И нет никаких приемлемых предположений, как здесь оказалась и как отсюда выйти. Но что-то делать надо было — и я пошла, куда глаза глядят. Имелась мысль найти дорогу или хотя бы речку и по ним выйти к людям. Тропинку нашла довольно быстро, взбодрилась и заскакала по ней — босые ноги от холода уже теряли чувствительность, и я понимала, что в лесу, без возможности утеплиться, развести огонь и поесть, меня ждёт быстрая смерть. По дороге рассмотрела деревья — и не смогла опознать их. Понятно, что хвойники, но я таких никогда не видела. Это наводило на отвратительные мысли. Например, что я сошла с ума и до сих пор в помрачённом состоянии сознания. Однако реальность, данная в ощущениях, была, я бы сказала, очень реальна. И холодна, и голодна. И вот, угнетаемая думами, я, тем не менее, скакала по тропинке, и первый ледок хрустел под замёрзшими ногами, обжигая их. Тропинка через пару часов вывела к высокому речному берегу. И — о, чудо — ниже по течению, очень вдалеке виднелся город. Судя по каменным стенам вокруг и шпилям — средневековый. Я присела и мрачно задумалась о своей вменяемости, и можно ли уже как-то очнуться — пусть и в дурке, но в тёплой постели. Естественно, только замёрзла ещё больше, начала жалеть себя и всхлипывать. Вдоволь не нарыдалась — холодно, и понятно, что всё-таки надо двигаться к цивилизации. Если уж не получается очнуться в тёплой кровати — что очень и очень жаль.

Идти решила по берегу, чтобы не заплутать, и продвигалась потихоньку — быстро было невозможно с босыми ногами по камням и бурелому. Спустя какое-то время я начала понимать, что в лесу не одна, и это сначала обрадовало, а потом напугало. Там, где, по известной пословице «Закон — тайга, медведь — прокурор», от встречных не обязательно нужно ждать хорошего. Припомнила, как летом ходили за подберёзовиками на петергофские канавы, и было нас три девушки и ротвейлер. И как встреченные пузатые два мужика очень внимательно нас рассматривали, и ничего хорошего не было в их лицах. А потом из кустов вылез ротвейлер, и интерес резко пропал, они ушли. Так что даже в знакомом лесу ротвейлер — лучший друг женщины. А у меня его нет, и ничего нет. И я решила затаиться и, по возможности, переждать. Сидела под вывороченными корнями тихо, как мышь — но ничего не вышло.

Два жирных мощных мужика стояли надо мной и весело переговаривались. И мне стало вдвойне худо. Потому что я не понимала их языка. И они были одеты в какую-то средневековую кожаную лабуду, и с мечами. И видели меня. Не дожидаясь, пока начнут выковыривать, я выбралась. Сделала вид, что подхожу к ним, и метнулась к реке. Возможно, прыжок в воду с крутого берега будет удачным, и вода унесёт меня от них — что в этой компании меня не ждёт ничего хорошего, было очевидно. Далеко я не убежала, к сожалению, и дальше шла, подпинываемая и ощупываемая этими тварями, с волосами, намотанными на руку одного из них. Ощущение себя беспомощной жертвой, над которой глумятся — одно из самых мерзких в жизни. Через несколько минут присоединились остальные. Отряд состоял из десяти человек, и это были странные люди: очень крупные, с кожей оливкового оттенка, с примитивными чертами лица — и все в татуировках и нарочито грубом пирсинге. Не слишком хорошо помню этот день и эти ощущения, они были слишком отвратительными, но помню, что первым делом я испытала ужас от осознания, что если я и в своём мире, то очень далеко от дома. И что, если не цепляться за реализм, то более всего эти твари похожи на орков. И если исходить из предположения, что это они, меня ждут издевательства, насилие и пытки, а потом они меня зажарят живьём и съедят. А, может, и сырьём. Возможно, всё это даже будет происходить одновременно. Никогда не понимала шуток про «медвежью болезнь»: какая может быть связь между страхом и неконтролируемым опорожнением? И наконец испытала достаточный страх, чтобы понять. Удержалась, но позыв почувствовала. Господи, почему мне в лесу не сиделось? Замёрзла бы и всё. Почему я должна умереть так страшно? Нельзя ли как-то полегче? Жадный взгляд, брошенный на рукоятку ножа, торчащего из ножен на поясе ближайшего орка, был замечен и вызвал взрыв веселья и шуток на их гортанном языке. Странно, что говорили низко, а смеялись — визгливо, как шимпанзе. Связали мне руки за спиной, нацепили ошейник с верёвкой, и всё это время непрерывно ощупывали и шутили. Были довольны. Затем выстроились: двое разведчиков исчезли в кустах, остальные шли гуськом со мной в центре колонны. Тот, что держал верёвку, поддёргивал её периодически — для смеха, а тот, что сзади, покалывал ножом, и очень им всем было весело. Возможно, поэтому они и попали в засаду.