Помню, как летела над рекой, помню, как брёвнышко летело рядом. И ощущение, что сердце от холода остановится, когда в ледяную тьму замерзающей реки ухнула. Дёрнулась выплыть, но меня подхватили и потянули в глубину и вперёд. Под водой как будто всем телом слышала яростный скрип пополам с инфразвуком и какие-то шлепки. Один раз что-то ударило по хребту, но несильно, и эльф потащил ещё глубже. Из хорошего — я так шокирована была, что не страдала от удушья, просто думала, что скоро не смогу себя контролировать и начну дышать под водой. Кажись, эльф тоже это понимал, и я почувствовала, как нос и рот зажимают безжалостные руки. Рефлекторно царапаясь, пыталась их отодрать, потом смирилась и впала в полузабытьё.

Из реки вылетела неожиданно; мне всё казалось, что мы только глубже уходим. Эльф успел заволочь меня за ближайшую толстую ель — и со стороны реки об эту ель тут же хряпнулось толстое бревно. Полетели щепки и палки, посыпалась хвоя.

Эльф тащил меня вглубь леса, и сигал не просто быстро, а ещё и зигзагами, иногда дёргая за руку так, что почти выдирал её из плеча. Тварь на том берегу бесновалась и бомбардировала лес брёвнами.

Буханье и рёв слышались уже в отдалении, но мы всё бежали. Так и выскочили на опушку, на которой стояла очень чем-то довольная розовощёкая девица. Весьма справная, в полушубке, с вязанкой хвороста.

Дева уставилась на нас, и глазки-пуговки стали большими. Выронив хворост и прижав руки в варежках к пухлым румяным щекам, она потрясённо ахнула:

— Лесные боги!

Встреченная дева, истошно вереща, кинулась от нас бегом. Ланэйр решительно пошёл за ней, я рысила следом. На выходе из речной низины показалась деревня. Розовый закат красил снежок на крышах, из труб вились серебристые дымки.

Я про себя удивлялась, что не почувствовала запах дыма, жилья и навоза ещё от реки. Но там не до того было.

Дева наша переполошила всю деревню: квохтали куры, лаяли собаки, народ сбегался к околице.

Если бы не то, что завтра, как выяснилось, в деревне собирались праздновать свадьбу, и баня топилась с утра, я вряд ли оказалась бы в раскалённой парилке прежде, чем хоть что-то сообразила.

И первое время только всхлипывала, вдыхая обжигающий воздух. Я уже забыла, как это — совсем не мёрзнуть. Хотела просто залезть на полок, сесть там, скрючившись, и оттаивать, но командированные со мной две девицы, не говоря худого слова, разложили меня на полке и отхлестали вениками, периодически поддавая парку.

Не думала, что этот момент настанет, но захотелось на холодок. Кое-как сползла с полка, к шайке с горячей водой — и наконец начала оглядываться и думать всякое.

Баня была обычная деревенская. Да, железных деталей мало: дверные ручки и петли деревянные, ковшики и шайки тоже; мыло серое домашнее, лубяные мочалки, а так — и не поймёшь, что другой мир. Даже вениками пользуются. Из какого растения, не понятно, но пахнет шикарно. Окошко затянуто чем-то серым полупрозрачным — свет пропускает, но снаружи не видно ничего.

Удивилась, что Ланэйра в баню не потащили, но это ж люди, у них не принято наверное… может, ещё одна баня есть, или мужчины после женщин. Тогда надо поспешить. Ланэйр тоже мёрз и в реке купался. Эльфы это легче переносят, а всё-таки.

Торопливо намыливаясь, как заново увидела свои руки — тонкие, прозрачные. Опустила глаза — мда, грудь стала меньше. Не то чтобы раньше меня так уж радовал пятый номер, но своего вдруг стало жалко. Рёбра не просто прощупываются, а торчат. Между бёдрами появился просвет. Раньше мне казалось, что я от этого похорошею, а сейчас с завистью глянула на розовые ляхи деревенских девок. Как только смогу, наем обратно.

Оно конечно, сбрыкнёшь с жирку от такой жизни. Какой-нибудь мускулистый жирный кабан свой жир продержал бы дольше, а у меня сгорел моментом.

Ожесточённо домылась и была приятно удивлена, что в предбаннике приготовлены и полотенца, и одежда для меня — ровно всё то же самое, что и для моих сопровождающих. Рубашка длинная, с богатой вышивкой на рукавах; пара простых юбок и сверху… что-то, похожее на платье без рукавов, не сшитое по бокам. Прихватывалось оно поясом с кисточками. Дамы помогли мне одеться и даже красные бусики из сухих ягод навесили:

— Это, богиня, от сглаза первая вещь, женщины у нас завсегда носят.

И валенки дали! И платок пуховый, и полушубок безразмерный, в котором утонула. Это было блаженством. Да, крестьяне здесь одеваются хорошо.

Деревенские говорили на вестроне: корявом, с необычным, видно, местечковым акцентом, но я кое-как понимала. Моясь, девушки говорили о разном: что заполошная девка, встретившая нас — дочь старосты, что она замуж выходит, и как удачно случилось, что баня с утра протоплена; про чудище на том берегу они знают, туда никто не ходит. Когда начались деревенские сплетни, я перестала вслушиваться, а на вопросы только вздыхала, хмыкала и отмалчивалась — они посмотрели с сочувствием и перестали спрашивать.

Эльф спокойно ждал, прислонившись к поленнице. Лузгал орешки и плевался скорлупками не хуже деревенского ухажёра — но этот меч, стать, белые волосы и белая одежда — как она остаётся белой после всего? Она ещё и высохла, похоже. На зимнем ветерке. Только волосы у эльфа подсмёрзлись, а так — хоть на выставку.

Безмятежный, не то, что на входе в деревню, когда он старосте золотые монеты пихал в руки, величая меня богиней и прося согреть, а тот отказывался — грех, сказал, с путника взять, а тем более с лесного бога, почтившего посещением свадьбу. Это к удаче, к счастью, к плодородию. Кажется, не особо они тут эльфов видели. Как, похоже, и орков. На отшибе живут.

После этого меня и загребли девицы и потащили в баню.

Оттуда мы вышли вместе. Увидев эльфа, дамы остановились и хорошенечко его рассмотрели, после чего подошли поближе и умильно попросили потрогать — это-де, благословит их выносить и родить многочисленное здоровое потомство. Трогать предполагалось живот. Ну да, логично.

Ланэйр молча, с безупречной улыбкой приложил ладонь к животу одной, потом другой.

Обратно мы шли по узенькой тропинке через сугробы — банька стояла у речной излучины, в отдалении от изб. Дамы шли впереди, я, периодически оступаясь и проваливаясь валенком в глубокий снег (всё-таки ужасно развезло), за ними. В очередной раз оступившись, оглянулась и увидела Ланэйра. Я была уверена, что он уже на полке́ лежит, а не за нами идёт. Высказала удивление и получила сияющий очевидностью — для эльфа — ответ. Греться ему не нужно, а за мной надо присмотреть. Буркнула:

— Я могу в предбаннике подождать.

Клятый алиен не хотел выходить из боевой формы и раздеваться, о чём и сообщил. Да, здесь относительно безопасно, но всё же… Ему не хотелось бы махать мечом в голом виде. И посмотрел проникновенно, а потом скромно опустил глаза.

И я всю оставшуюся дорогу думала, как бы это выглядело.

Шкворчащая яичница с салом — в голову не приходило, что когда-нибудь ещё раз поем. Пышный ноздреватый белый хлеб, и другой — чёрный, клёклый, вязкий, с потрясающим запахом старой закваски… Гастрокритик Генис писал, что в Сан-Франциско пекут хлеб из стопятидесятилетней закваски, которую старатели передавали из рук в руки (из квашни в квашню?), и она дошла до нашего времени, обретя неслыханную крепость и аромат. Местной закваске, похоже, было сильно больше, и запах чёрного хлеба сбивал с ног. Я разом вспомнила, что ела в последний раз трое суток назад, и это была горсть орехов.

Старостиха усадила нас за стол, в красный угол — впрочем, вместо икон там стояли вырезанные из дерева божки; налила парного молока и начала метать на стол. К яичнице добавилась сковорода жареной баранины, свиной окорок, пироги с потрошками и другие ещё, с брусникой; что-то вроде квашеной репы, мочёные яблоки и мёд, загнутые лепёшки с творогом — и что-то ещё, и что-то ещё.