И столько веры было в голосе, что у меня руки затряслись. И мысли заметались, как мыши в пустом амбаре.

Ланэйр не ждал никакого ответа и безмятежно, с насмешкой спросил:

— Хочешь ещё орешков, богиня?

Огорошенная отказом, молча свернулась комочком на сухих листьях. Опять ждала, что Ланэйр приляжет рядом — места-то больше не было. Но, похоже, для эльфа всё дерево кровать, потому что он, избегая прикосновений, полулёжа устроился вдоль толстой ветви.

Полежала, сон не шёл. Приглушённо, не желая будить, если эльф спит, спросила:

— Мы, стало быть, идём в Лотлориэн? Вот уж не думала, что попаду туда…

Ланэйр так же тихо, абсолютно несонно ответил:

— В Лотлориэн, — голос у него повеселел, — и я рад, что ты не гневаешься. Но сама посуди: Эрин Ласгален далеко, а Лотлориэн относительно близко. Это лучший выбор хотя бы из соображений безопасности. Но если б я мог, то отправил бы письмо владыке Элронду — чтобы встретили. Надеюсь, я смогу защитить тебя, но случиться может всякое. Лучше бы у тебя была хорошая охрана… но вышло, что вышло. Что до элу Трандуила, то подозреваю, что он захвачен тем миром, и вернуться сможет только в следующем году, в Самайн, когда открываются двери между мирами.

Жевалась эта информация почему-то так же тяжело, как и орехи. Я полежала, подумала, и решила, что когда (и если) доберусь до Лотлориэна, то попрошу владыку Элронда отправить меня в Эрин Ласгален или хотя бы написать Леголасу.

С тем и уснула.

Мне казалось, что я буду всю ночь ворочаться от отчаяния, что завтра снова придётся бодро скакать по холоду и снегу, но спала хорошо и с утра никакого отчаяния не ощущала. Дерево не только согрело, но, похоже, передало частичку своего спокойствия и фатализма.

Потеплело, ветра в лесу не было; клятые кусты кончились, и идти стало полегче. Было бы совсем хорошо, если бы эльф не гнал так сильно. Через несколько часов жалобно спросила, нельзя ли остановиться и отдохнуть.

— Нам лучше поспешить, — он был лаконичен.

Куда делся тот разливавшийся соловьём франт, которого я помнила по Эрин Ласгалену!

Тихо пробурчала под нос, что я люблю зимой сидеть в тепле и чай с пирожными пить, а не вот это вот всё. Не ожидала реакции, но он задержался, обернулся и взял мои руки в свои:

— Потерпи, прекрасная… ты хорошо держишься. В Лотлориэне у тебя будет вечное лето, тепло, безопасность, пирожные и всё, всё, что пожелаешь, — он проникновенно заглянул в глаза, — но сейчас надо потерпеть. И ускориться. Чем скорее мы попадём в человеческую часть Фангорна, тем лучше. Там можно будет не спешить.

Я не спрашивала, чего он опасается, понимая, что не место и не время, и надеялась воочию этого не увидеть.

Обречённо прижмурилась, когда эльф остановился и очень напряжённо тихо выругался на квенья. Ни на пауков, ни на орков он так не реагировал.

— Прекрасная, ты только не бойся… тебе придётся выпить зелье мнимой смерти. Страж примет тебя за мёртвую и не тронет.

С беспокойством спросила:

— А тебя?

— Стражи не трогают эльфов. Орков убивают, людей чаще всего тоже. Я бы мог попросить энтов придержать Стража, но они спят, — говоря, он выпутывал из грозди амулетов и скляночек крохотный зелёный пузырёк. — Я не могу справиться со Стражем. Шаман спалил бы его в два счёта, но мечом его рубить бесполезно… пожалуйста, пей, он близко. Доверься мне.

Такого ледяного лица у Ланэйра я ещё не видела. Похоже, боится. Эльфы обычно за таким лицом прячут всё, что не хотят показывать.

— Я доверяю тебе, — безмятежно сказала чистую правду и тяпнула всё, что было во флакончике.

Как-то из любопытства поцарапала вилкой кактус по кличке «индеец» и попробовала появившийся млечный сок. Так вот, эта горечь была ещё противнее. Язык онемел, и онемение распространялось. Стало тепло и даже как-то уютно. И всё равно, что случится дальше. Увидела перед собой бледное лицо Ланэйра:

— Прекрасная, у тебя паралич, я закрою глаза, чтобы не сохли, — его рука легла на лицо, и веки прикрылись. Стало, само собой, темно, — но слышать ты будешь. Я буду разговаривать с тобой, чтобы не было страшно.

Удивилась — с чего он взял, что мне страшно? Гаргульи этой фангорновой я ещё не видела, чувствовать телом перестала, так что боли, если меня начнут убивать, можно не бояться… всё не так и плохо. А лучше всего то, что меня подняли на плечо и потащили. Госпадя, наконец-то не сама иду! И жёсткости никакой, как в прошлый раз, от плеча этого каменного не чувствую. Хорошо почти как тогда, когда бабочкой была. Заторможенность некая в мыслях тоже скорее приятна, и чудесно на это всё накладывается голос Ланэйра:

— Зелье мнимой смерти помогает выжить иногда, на поле боя, когда ранен и двигаться не можешь, а помощь далеко. Большинство жизненных процессов приостанавливается, кровопотеря снижается, а тело понемногу регенерирует.

По-моему, ему всё равно было, что говорить, и он довольно долго разорялся про эльфийскую боевую фармакопею. Создавалось впечатление, что он сам боится. Может, потому, что гаргулью видел. И я возблагодарила судьбу, что глаза у меня закрыты.

Позже, отдельно, возблагодарила и нечувствительность тела. Потому что эльф очень ласково, с нотами глубоко похороненного ужаса, сообщал, что Страж трогает меня только для того, чтобы удостовериться, что я мертва.

И чтобы адского скрипа не боялась — Страж всего лишь спросил, будет Ланэйр сам есть труп или ему отдаст. И что Ланэйр заверил Стража, что съест сам, так что тот ушёл. Но недалеко — вдруг эльф передумает и есть не будет… или не доест. Поэтому идти надо не останавливаясь до человеческой части леса, туда Стражу хода нет. Это суток двое-трое с нынешней скоростью.

У меня всё было хорошо, ничего не болело, и я ехала себе, придрёмывая. Под закрытым векам по степени темноты понимала, что ночь сменяется днём и снова ночью, но никаких потребностей не испытывала. Иногда прислушивалась к речам эльфа — он рассказывал про свой дворец из семи сросшихся мэллорнов в Лориэне, про любимую лютню… и всякое хорошее и увлекательное. Время летело незаметно.

В какой-то момент начала чувствовать тело. Немело оно, начиная с языка, а оживать начало в обратном порядке — с пальцев ног. Возвращался холод, боль от лежания на твёрдом плече и прочие неприятности. Глаза почему-то не открывались, но языком шевельнуть смогла и тихонько просипела:

— Я уже могу пойти. Ты меня третьи сутки тащишь…

Не меняя спокойного весёлого тона, которым рассказывал анекдот о ссоре двух знатных эльфийских родов из-за смешной песенки, в чьём авторстве так никто и не признался (нет, ну вот сейчас Ланэйр признался, но только сейчас и только мне):

— Ты не можешь пойти. Территория энтов ещё не кончилась, он следит за нами. Виси себе молча — у него есть слух. Мне не тяжело и даже приятно. Уже недолго осталось.

Висеть с обретённой чувствительностью было больно, начинало мучить что-то вроде отходняка, но я молча терпела. Всё-таки эльфу наверняка было хуже. Не он на мне, а я на нём третьи сутки катаюсь.

— Всё. Я помню эту речку. Приток Лимлайта, за ним начинается человеческая окраина Фангорна. Река не замёрзла, за текущую воду Страж не сунется.

Момент открыть глаза я выбрала малоудачный: эльф переходил быстротекущую лесную речку по тоненькому-претоненькому вихляющемуся брёвнышку.

Рассудив, что мы уже почти перешли, а пить очень хочется и водичка рядом, попросила:

— Давай спустимся попьём, а?

Эта дрянь на прощание, видно, подобралась поближе, осознала, что её обманули… по итогу, мы и попили, и искупались.

Если бы тираннозавр был деревянным, он бы, наверное, скрипел так. И с инфразвуком ещё. Эта скотина, которую я так толком и не разглядела, тюкнула по брёвнышку.