— Богиня, отпей понемногу каждого зелья, начиная с красного, желательно без перерывов, в одном темпе. Ничего плохого с тобой не случится. Хвост не вырастет. И не влюбишься, — с нехорошей усмешкой сказал Глоренлин.

Ах да, он же читает мысли. И наверняка знает историю с Ганконером, а я как раз про это вспомнила. С ленцой подумала: «А и бог с ним, с хвостом. Зато сейчас узнаю, чем живёт в смысле еды пчелиный король… однова живём!» — и протянула руку к первой стопочке.

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

О чём они шепчут? О чём говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

© Бальмонт К. Д.

В чём отличие профессионала от любителя? Профессионал разбирается в сортах и оттенках дерьма, связанного с его профессиональной деятельностью. Когда я занималась чаем, то, например, отличала бодрое и жизнерадостное кенийское дерьмо от грустного и замёрзшего краснодарского дерьма. Понимание приходило с опытом и практикой. Как-то смотрела фильмец, в котором весёлый дегустатор Александр Цейтлин парами сравнивал чаи и давал им оценку, с разбором оттенков вкуса и послевкусия. И зачем-то он сравнивал в тот раз ординарный чай с уникальным цейлоном «Богована». Но тогда мне это диким не казалось. И вот, значит, он сначала попробовал ординарный, эдак почавкал характерно, распределяя жидкость по полости рта, чтобы прочувствовать всё, что можно, и проглотил, после чего выдал сразу же характеристики. Потом он попробовал Боговану. Помолчал и с чувством выдохнул:

— О-о-о-о… Богована… — и ещё помолчал.

И только потом начал говорить об аромате, вкусе и послевкусии. Спустя какое-то время, поднаторев, я начала понимать, о чём он тогда молчал. Несколько лет, заваривая по утрам щепотку Богованы, вздыхала не хуже Цейтлина:

— О-о-о-о, Богована… — и мир останавливался. А потом становился другим, лучшим. Светлым, бодрым, ясным. И я в этом мире легче доживала до вечера, и сама была лучше, чем могла бы быть.

Но в тот день я ещё не понимала, и, когда он начал чавкать, объясняя, что пробует «по-нашему, по-дегустаторски», я тоже решила почавкать тем, что тогда пила — и хорошо, что была дома и одна. Вся обляпалась.

Всё пришло с опытом, и сейчас, пробуя этот шаманский сет, отринула стеснение и подчавкивала. На рефлексах. По-нашему, по-дегустаторски) Пробовала капельку, чавкала, углубившись в себя, сосредоточенно вслушиваясь в ощущения, и ставила обратно, глядя, как загорелые длинные пальцы брали стопку — и Глоренлин допивал, прикасаясь губами к тому же стеклянному краю, что и я. Внимательно смотрел мне в глаза. Удовлетворившись увиденным, кивал и приглашающе указывал рукой на следующую. Удивилась первому глотку: не то чтобы я почувствовала какой-то вкус, выпитое заставило ощутить скорее приступ сухого жара и веселья. А пила как будто ледяную безвкусную воду. Задерживаться шаман не давал, и я последовательно ощутила: оранжевый — счастливым любопытством; жёлтый — настигла достоверная такая иллюзия, что я становлюсь умнее (может, и стала); зелёный дал безмятежность; голубой и синий осенили спокойствием и хладнокровием. Фиолетовый прихлопнул всё это сверху, как крышкой, страстью познавать неизведанное. По крайней мере, я это так почувствовала.

И так мы освоили весь завтрак Великого шамана. Сосредотачиваясь на ощущениях, всё равно краем сознания чувствовала недовольство и напряжение короля. Но он молчал. Зато Глоренлин был бодр и весел, расписывая планы на день:

— Итак, богиня, сейчас мы побудем в саду: я должен удостовериться, что радуга, как ты это… думаешь, пошла тебе впрок. Заодно поговорим. А к вечеру посетим одно болотце. Будет весело, — и подмигнул.

В обычном настроении я бы на это подмигивание исподозревалась. Сейчас тоже понимала, что дело нечисто, но ощутила, кроме того, весёлый энтузиазм. Когда Глоренлин встал, пригласительно поведя рукой, встала и пошла за ним. Утро переставало быть томным.

Сидела на той же скамейке у фонтана, где разговаривала с Ланэйром, и ветерок шелестел буйно цветущими жёлтыми розами. Лепестки сыпались на волосы и платье, и весь этот июльский день был ветром и летящими лепестками. Глоренлин стоял напротив. Я помимо воли косилась на смуглую руку, играющую чётками, а он говорил:

— Вы, люди, всё время умираете. Только рождаетесь — и тут же начинаете умирать. Твоя смерть, богиня, я вижу её (ну ещё бы, голубчик, если ты то, что я по капельке пробовала, полностью вылакал! и не то небось видишь…) — Глоренлин засмеялся, я так поняла, моим непочтительным мыслям, и продолжил:

— Твоя смерть чёрным клубком свернулась в твоём животе. Уничтожить её нельзя, но можно, скажем так, исключить тебя из списков, и она уйдёт сама. Смертность перестанет довлеть над тобой, ты станешь здоровее и бодрее, перестанешь стареть, сможешь прожить дольше. Человеческое тело рассчитано лет на пятьсот… — помолчал и доверительно добавил, — знаешь, раньше я не участвовал в сожжении смертности, но Трандуил, расстроенный прошлым обрядом, когда богиня ушла во время него, попросил меня постараться и удержать тебя. Насколько возможно удержать богиню. С точки зрения этики это не очень хорошо, но мне любопытно попробовать. И, кроме того, я надеюсь, что ты останешься и проживёшь среди нас долго, как не жила ни одна богиня. Почему нет? Ты являешься так редко и тут же исчезаешь, и достаёшься всегда какому-нибудь юнцу, которому просто повезло… Не то сейчас. Ты никого не любишь, по большому счёту. Я слабее Трандуила, но это может поменяться со временем, и я заинтересован в том, чтобы ты долго радовала Эрин Ласгален своим цветением, да…

В другом состоянии я бы напряглась и расстроилась, а сейчас только насмешливо покивала. Не приняла близко к сердцу. Что жизнь непредсказуема и полна неожиданностей, а уж долгая тем более, я отлично понимала и не являясь Великим шаманом. Что думать о завтрашнем дне? А в сегодняшнем я счастлива. На сегодняшний же Глоренлин точно не претендует.

— Я изложу тебе суть обряда. Тебя убьют. Стрелой в сердце. Твоё тело начнёт умирать, дух будет стремиться покинуть его, но мы удержим твоё дыхание жизни поблизости от умершего тела. После этого тебя положат на костёр, и, как только стрела в сердце сгорит, ты перестанешь умирать. Это момент волнительный: надо, чтобы дух богини захотел вернуться в тело. И это как раз моя задача, и мы будем над ней работать. Раньше эту часть обряда оставляли на самотёк, что, считаю, было легкомысленным.

Глядя, как он улыбается, думала, что для меня, наверное, волнительней другой момент. То есть, когда я фантазировала с оттенком суицидальной эротики, представляя себя, привязанную к увитому цветами столбу, праздничную толпу высокородных и стылый взгляд эльфийского принца поверх стрелы, нацеленной мне в сердце, это, значит, было больше провидение, чем фантазии⁈

— Блодьювидд, это было провидение. Возможно, если подумаешь, то вспомнишь ещё что-то подобное.

…!!! Это ведь как хорошо, что я раньше-то не спрашивала!

Уверенная, что любые вопросы спокойствия не добавят, не удержалась и спросила:

— А кто будет убивать?

— Тот, кому ты окажешь честь, вручив стрелу. Стрела будет непростая, как и пламя… — и, с лёгким беспокойством посмотрев на меня, — ты же не думаешь, что обряд сделает тебя эльфийкой? Это невозможно, из-за отсутствия эльфийской крови.

Фыркнула, не сдержавшись. Сдалось мне становиться эльфийкой! Я как-то привыкла к себе, к своей внешности, и становиться чужой самой себе, пусть и похорошев до невозможности, желания не было ровно никакого. Опять же, принцу нравятся женственные ляхи)

Осеклась, вспомнив, что Глоренлин читает мысли. Он только усмехнулся в ответ.

А всё-таки, значит, через неделю я узнаю, каково это — стрела в сердце. Ужасно захотелось, чтобы был рядом кто-то, кто мог бы пожалеть и утешить. Чтобы этот кто-то не вояжировал по приграничью, охотясь на пауков, а был тут. Тяжесть в сердце и смертная тоска чувствовались уже сейчас, руки задрожали и стали холодными. Усилием воли подавила дрожь, устыдившись. Неудобно перед светлыми и прекрасными эльфами выглядеть малодушной.