Подскочила, когда голос Трандуила с издёвкой спросил:

— Что, «элу» Ганконер, орочья плодовитость не оставляет желать лучшего, да?

Ганконер щёлкнул пальцами, и вспыхнули факелы. Я оторопело рассматривала в зеркале благородное собрание, удивляясь тому, что в этот раз зеркало делится на несколько частей — видно, для того, чтобы показывать изображение из разных мест: Ласгалена, Лотлориэна и королевства Келеборна. Общество было поболее, чем в прошлые разы, и я, заливаясь краской, отвернулась.

Смотрела на Ганконера, не торопясь занимавшего место на троне, раздумывая, знал ли он, что зеркало работает… поморщилась, думая, что наверняка знал, и никак его это не остановило. Величаво угнездившись, Ганконер соизволил ответить — с плохо скрытым торжеством:

— О да, стоило разок брызнуть гадючьим ядом… — и даже вперёд подался, чтобы не упустить реакцию.

Видно, ему показалось мало, и он насмешливо добавил:

— Ладно-ладно, не разок.

И медовым, мечтательным голосом протянул:

— Это были баснословные труды.

После таких приветствий я ждала, что они все переплюются, и удивилась, когда началась мирная беседа, из которой выяснилось, что моя беременность — это индульгенция для Ганконера на все совершённые грехи, и воля неба такова, что он становится полноправным владыкой. Мордора, да. И что речь идёт уже не о войне, а об интеграции. Голова шла кругом, и я только поняла, что раньше эльфам казалось дешевле и проще воевать с орками, а не пытаться принести цивилизацию в эти места, а сейчас всё поменялось.

Факт беременности требуется удостоверить, и ради этого Силакуи Галанодель приедет сюда, как только сможет, то есть примерно через месяц. Если всё в порядке, то грядут очень масштабные переговоры, ради которых эльфийские владыки съедутся в Мордор.

В башне я тоже долго не высидела — глаза начали слипаться, и как-то очень всё равно стало на дальнейшие беседы. Хотелось только добраться до кровати и уснуть. Вполне равнодушно попрощалась с собранием и покинула его. День промелькнул, как и не было.

И я не могла дождаться приезда Силакуи и очень надеялась на эльфийскую целительскую магию. Потому что уже однажды была беременна, в том, другом мире. Это было чудо и самое лучшее, что случалось со мною — внезапное «мы» вместо «я»; ощущение, что в тебе живёт что-то хрупкое и трогательное, что ты любишь больше всего на свете. Мне тогда казалось, что уж если случилось забеременеть, так дальше всё пойдёт, как по маслу. Но нет. Я не знаю, почему, но я потеряла его. На работе в какой-то момент пришлось присесть и встать — и, пойдя чуть позже в туалет, я увидела кровь. Сбежав с работы и в отчаянии поздно вечером придя в роддом, рассказала всё дежурному врачу. Удивилась, что она прониклась: мне тут же наделали каких-то уколов, дали таблеток и отправили в палату. И все две недели, что я там лежала, утешали и внушали надежду на лучшее, рассказывая, как в таких же ситуациях всё выправлялось и отлично рожали. Я старалась верить, исправно употребляла лекарства и смотрела из окна, как весёлые толпы родственников встречали у крыльца родивших матерей с младенцами, и свежеиспечённые бабки со счастливыми лицами рвали орущий кулёк друг у друга. Шарики, букеты, фотографы… лезгинка — если встречали горцы.

Не помогли мне человеческие лекарства. И умом я понимала, что, скорее всего, дитя было нежизнеспособно, и что всё к лучшему; умом же понимаю, что была избавлена от греха деторождения, а это ведь грех — вытолкнуть дитя в ужасный мир. Но тому, что не ум, а инстинкт женщины во мне — очень хотелось ребёнка, и оно плакало и заходилось от горя, потеряв его. И да, материнская любовь очень-очень далека от святости… разве что имеется в виду под святостью самоотречение. Это да — я бы сочла хорошим разменом умереть родами при том, что ребёнок будет жив-здоров и о нём будет кому позаботиться. Что ж, об этом ребёнке будет кому заботиться, но надо выносить, и я боялась повторения случившегося. В старом своём мире я знавала дам, уверявших, что беременность не болезнь, и под этим соусом лазавших по стропилам и выигрывавших Олимпийские Игры на шестом месяце.

Сама ж такова не была: весь месяц, что дожидалась Силакуи, позволяла перетрясшемуся Ганконеру носиться с собой, как не то что с хрустальной вазой, а как с гранатой без чеки. Меня водили под руки, как больную; ни шага не ступила по лестнице — всё в паланкине. Любые, самые дурацкие желания исполнялись неукоснительно, что слегка даже ужасало: впервые почувствовала себя настоящим божком. Мне всё время хотелось спать — и я почти всё время спала. Хотелось крови и сырого мяса — и повар изощрялся, научившись с моих слов готовить карпаччо, тартар, севиче и строганину. Ночами обнималась с Ганконером — о, наконец его объятия обрели нежность, и он перестал становиться зверем в моём присутствии; днём его место занимали тигры — их урчание и вибрации как-то очень гармонизирующе действовали на тело. Что уж там — на живот. Которого пока и видно-то не было, но я ежечасно боялась потерять драгоценный плод и часто плакала от ужаса и ожидания горя, сваливая дурное настроение на беременные капризы.

Было жарко, и распущенные волосы приказала собирать наверху в хвост и заплетать его в мелкие косички; и всё увешивалась побрякушками, которые, как мне казалось, удерживают меня саму в себе — тянущие туго убранные волосы заколки; массивные браслеты, охватывающие запястья и щиколотки; ожерелья под горло.

Но хотя бы то было хорошо, что я могла себе позволить не лазать по стропилам, мда…

Встреча Силакуи Ганконером напоминала анекдотичную встречу тёщи: было видно, что он тоже надеется на неё — и при этом очень сложные чувства испытывает. Прикрываемые почтением во-о-от таких размеров.

Эльфийские посольства должны были начать прибывать ещё нескоро — грозовая завеса не позволяла пользоваться прямыми путями, а дорога через Кирит Унгол занимала гораздо больше времени, Силакуи же забрали у Чёрных Врат и доставили на драконе.

Ганконер встречал её на ступенях парадного входа. Силакуи вежливо склонила голову:

— Владыка Ганконер, — без тени насмешки, и это, похоже, значительно смягчило его.

Они беседовали на квенья, и я понимала плохо, но уловила вежливые угрозы Ганконера — кажется, он боялся подлянок, и обещал, в случае оных, сравнять Эрин Ласгален с землёй, и отдельно вырезать всю родню Силакуи, но как-то удивительно вежливо угрожал, я с трудом соотносила смысл речей с очень аккуратной их формой и одновременными приветствиями и выражениями радости и уважения. Силакуи, что тоже удивило, с мягкостью и терпением обещала никаких подлостей не устраивать — и в мыслях-де нет, а интересоваться только благополучием матери и ребёнка. Как моя жрица, она держала исключительно мою сторону.

С трудом дождалась окончания официальной части встречи и повлекла Силакуи к себе, попросив посмотреть, что с ребёнком.

Та понимающе покивала и пошла следом. Я по её просьбе улеглась, расслабилась и она положила руку на живот. Сосредоточенно прикрыв глаза, водила ладонью, из-под которой разливалось зыбкое золотистое сияние, по животу:

— Всё хорошо, деточка… орчонок зацепился крепко, — в голосе послышался смех, — но ты молодец, по наитию всё делаешь правильно: правильные украшения, причёска… тигры да, очень хорошо, — рокочущие кошки лежали на ступенях, ведущих к ложу.

— И я помогу, это очень древнее и сильное шаманство, — она откуда-то выудила длинную верёвку и начала вязать узелки, один на одном. Вязала долго, рассказывая разное. Её белые холёные руки с длинными прекрасными пальцами неутомимо сплетали узелки, повисающие гроздьями на верёвке:

— Их нужно будет распустить только перед родами, а до этого они будут удерживать дитя внутри. Орчонок держится крепко, но всё-таки человек и Великий Дракон… лучше подстраховаться.