К его чести, он понял — к Згарху ни сразу, ни потом не было применено никаких санкций, и он действительно так и не узнал, что был в тот день близок к смерти.

«Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше». © Л. Н. Толстой, «Война и мiр»

Моё сердце перестало быть моим, и поняла я поговорку: «У родителей сердце в детях, а у детей в каменю».

Детёныш был шустр, и всё ему было нипочём, а я изводилась: когда он провалился в кротовую нору, когда что-то не поделил со шмелём, когда пытался отобрать кость у тигра. И всё это происходило так быстро, что уследить не получалось, несмотря на кучу нянек и то, что я с вымоленного сыночка глаз почти не спускала.

Вот хоть с тигром: накормила деточку, убаюкала, оставила в колыбельке и отлучилась на полчаса — позавтракать с Ганконером. Служанок сторожить сына не позвала — он так крепко уснул!

Сидели на террасе, тигр лежал на лестнице, спускающейся в сад, белый на белом, и мусолил где-то раздобытый кровавый мосол. То сладострастно его облизывал, то подгрызал с хрустом.

От этого хруста холодок по хребту пробегал. Отвела взгляд, снова посмотрела — и сердце остановилось: Ллионтуил, сосредоточенно пыхтя, выдирал кость у тигра, засунув ручонку тому в пасть. Понимая, что ничего не успеваю, вскинулась, побежала — и была остановлена Ганконером.

— Не дёргайся, ничего он ему не сделает. А если и сделает, так нового заведём.

Обомлела, но Ганконер только засмеялся:

— Тигра, я имею в виду.

Тигр кость не выпускал и пытался стрясти с неё Ллионтуила, вцепившегося в другой конец и мотавшегося тряпкой, но не отпускавшего.

Прикрыла глаза, дрожащим голосом сказала:

— Не могу на это смотреть, — но тут и слух начал услаждаться скрипом зубов по кости: сотрапезники нашли компромисс и начали обгладывать мосол с разных сторон.

Я, не веря ушам, слышала, как младенец скрежещет зубками по мослу! Ганконер же эдак с ленцой, одобрительно произнёс:

— Наверное, сына пора начинать прикармливать… проконсультируйся с Силакуи.

Посмотрел на меня внимательно и привлёк ближе, усаживая к себе на колени:

— Ну что ты такая белая? Не бойся, у нас крепкий мальчишка, и тигр этот безопасен для него.

Понимая, что Ганконер прав, попыталась расслабиться, но пережитый ужас не оставлял. Беспокоило и другое:

— Не вредно ли ему сырое мясо? И кость, она грязная…

Темнейший, не хуже младенца вгрызшийся в жареное кабанье ребро, с безмятежностью прочавкал:

— А, детям нужно некоторое количество грязи, для иммунитета. Это я тебе как целитель говорю. Не надо волноваться. Я в детском возрасте с варгами за кости дрался, и не для развлечения, а чтобы поесть. И ничего. Не бойся, принц не так слаб, как человеческие детёныши.

Ну конечно, вот из душки Ганконера ЭТО и выросло. Грязи было завались, и из неё вырос ослепительный цветок с во-о-от такими зубами. Социальные аспекты взросления орков — ты либо остаёшься жив, либо нет.

Я умом верила в правоту Ганконера, но Ллионтуил так был похож на хрупкого человеческого ребёнка! Особенно сейчас — к месяцу на голове у принца отрос шелковистый чёрный пушок, скрывающий уже почти вставшие и принявшие форму ушки. Силакуи заверила, что стричь детей ну совершенно не принято — волосы у них растут, как хотят. Как и у взрослых. И принц обрастал на своё усмотрение, но для убирания в причёску длины пока не хватало, и он был встрёпан, как дикарь.

Наш Маугли, оторвавшись от кости, поднял на нас глаза и с большой симпатией разулыбался. Рот младенца был в крови, ручонка отталкивала слюнявую пасть тигра, порывавшегося облизать его. У солнышка моего всё было хорошо: счастлив, доволен миром и собой. Я же за это время чуть сердечный приступ не словила. Боже, это что же дальше-то будет, когда он подрастёт и его вплотную обучать начнут, и когда он столкнётся с более взрослыми опасностями! Мда, «Отдал я сердце своё в шаловливые руки»…

Вздыхала, думая, что я, кажется, сумасшедшая мать, но не удивлялась — это естественно для женщины, не надеявшейся родить и вдруг чудом обретшей дитя. Сдерживалась, как могла.

И всё время проводила рядом, радуясь каждому мгновению. Знала по чужому опыту, что женщины устают от ухода за детьми, и декретный отпуск никакой вовсе и не отпуск, но для меня это было иначе. И то правда, что у большинства женщин нет шестидесяти служанок на подхвате. И ещё эльфийской целительницы и учителя боевых искусств.

Весь мир для меня теперь крутился вокруг ребёнка, и даже поганый старикашка, ах, пардон, уважаемый хранитель библиотеки и по совместительству историограф Хьярмелмехтар воспринимался нужным и интересным только потому, что собираемые им сведения и сплетни были ценны для ориентирования в окружающем мире. Старикашка, кстати, за полгода выучил чёрное наречие; всё это время исправно занимался историографией и неплохо ассимилировался. Раньше я его по вечерам выслушивала только из любопытства, а сейчас — по нужде. Он же после рождения мною ребёнка вдруг проникся уважением — я стала не просто гаремным мотыльком в его глазах, а достойной ханым, матерью наследного принца. Его витиеватые поздравления с особенным упором на то, что я молодец и смогла произвести на свет не какую-то там ненужную девочку, а прекрасного и очень нужного мальчика, доставляли отдельно, да… Но я не спорила и пользовалась им, как могла. Как писал товарищ Остер:

'Никто не знает, что его

В дальнейшей жизни ждёт.

Любые знанья могут нам

Понадобиться вдруг'.

Не постеснялась спросить Ганконера, что делать в случае его смерти — из беспокойства за ребёнка. Ганконер похмыкал, потом сказал, что, как мать юного владыки, я буду окружена уважением, и, возможно, созданный управленческий костяк сможет удержать власть и передать её Ллионтуилу, когда тот подрастёт. Внутренний заговор с целью захвата трона, пока принц юн, исключён — орки верят в сакральность власти гораздо почище, чем эльфы. Но что думать об этом смысла нет: если Ганконер погибнет, Трандуилова гроза, стоящая на севере его владений, тут же двинется вперёд. Случится геноцид орков, и это будет быстро.

— Трандуил ведь просчитывает все возможные варианты. Лагерь эльфов в Дагорладской пустоши рядом с Чёрными Вратами никуда не делся. Я мог бы напасть и уничтожить его, но… тоже просчитал этот вариант. Вслед за грозой сюда придут эльфы — за тобой. И за ребёнком. Но и об этом много думать смысла нет: я очень, очень живучий. И я в силе.

Я вспомнила его самую уязвимую ипостась и только согласно вздохнула.

Младенец, конечно, был уникален. Чего только стоили остренькие ядовитые зубки, которые появлялись по его произволу и пропадали так же. И это были зубки дракончика. Человеческие-то ещё и не резались.

Плакал редко и только по одной причине: если ему казалось, что пора кушать, а не предоставлено. Голодный злой плач надрывал душу, и я кормила столько, сколько он мог съедать, радуясь, что молока хватает. Силакуи считала, что обкормить принца нельзя:

— Больше, чем может, не съест, — и, пока я переваривала это глубокомысленное философское изречение, пояснила, — формирующийся организм усвоит всё, что получит.

Поэтому ел он в любое время, по первому требованию.

Перед вечерним купанием принц решил, что надо подкрепиться, и намялся от души. Я было подумала уложить его спать немытым, но тут к нам присоединился Ганконер, полыхающий отцовскими чувствами, и отец с сыном донельзя взбодрились. Мне показалось неправильным отвлекать двух владык от игры «А чьи же это ушки? Такие остренькие, такие хорошенькие?» Вопрос задавался умильным голосом и одновременно Ганконер дёргал младенца за кончик уха; тот радостно верещал, но делал вид, что недоволен и пытался кусаться — впрочем, не удосуживаясь отрастить зубы. Игра не отличалась каким-то разнообразием, и раз на десятый я с ухмылкой вспомнила анекдотик: