Эльф прервал мыслеблудие:

— Смотри, богиня, наверху есть пещерка, давай попробуем подняться в неё.

Я ничего против не имела, но «попробуем подняться» надо было изначально озвучивать «я тебя затащу по этой почти отвесной стене». Я старалась только не сильно за шею цепляться и вниз не смотреть, но всё больше вспоминала хомяка Хому, у которого всегда всё было хорошо. Этот хомяк, отдуваясь, говорил: «Всё хорошо». А потом, подумав, добавлял: «Только страшно очень». И я была вылитый хомяк Хома.

Огня, еды и прочих радостей я не ждала, прекрасно помня, что вещмешок пошёл в расход. Но была в худших ожиданиях счастливо обманута.

Сбоку от входа в пещеру стекала струйкой вода. Я до неё не дотянулась бы, но Ланэйр дотягивался, набирал воду в сложенные лодочкой руки и давал напиться. Не было в моей жизни лучше воды, чем та. Голова кружилась — вот, эти красивые ладони, эти длинные нежные пальцы совсем рядом, я прикасаюсь к ним губами… Ни о чём не жалела в тот момент.

Костёр тоже получился: Ланэйр невесть откуда притащил чёрные камни и сказал, что они должны гореть. Саламандра, которой он пользовался на прошлом привале, сгорела в паучьем логове и сожгла пауков, но у эльфа оказалось с собой то, что он назвал «искрой» — крохотный артефакт, которым он поджёг эти странные, жирно блестящие камни. Так и не поняла, что это было: каменный уголь, сланец, что-то ещё… но горели они жарко и ровно, а дыма почти не давали. Правда, пахли своеобразно, какой-то горькой смолой. Прогорев, превратились в оранжевые, светящиеся изнутри огромные угли.

У Ланэйра оказался с собой лембас. Мы поделили кусок на двоих и съели молча, стараясь не потерять ни крошки.

После всех чудес мне стало казаться, что он и палаточку наподобие вчерашней жестом фокусника из-за пазухи вытащит, и я спросила, потому что лечь очень хотелось.

Но нет: эльф огорчённо, виноватым голосом сообщил, что палатка погибла. И что он не ждал такой орды мелких относительно тварей. Потомки Унголиант обычно крупные и в стае не больше десяти особей.

Подумав, вспомнила, что некоторые пауки плодятся в холодное время года, производят несметное количество паучков, и те до наступления кормового сезона питаются друг другом. Выживают сильнейшие. Возможно, это была свежевскрывшаяся кладка, и друг друга они жрать не торопились, раз мы им попались. Палаточки было жалко, конечно. Но хорошо, что живы остались.

На камнях мне спать ещё не приходилось, и я огорчённо топталась, думая, где прикорнуть. Пока думала, эльф нашёл в углу пещерки место помягче, с песком. Я удивилась, когда он начал перепинывать туда горячие, шающие камни из костра:

— Думаю, если прикопать их в песок, будет не так холодно.

Смотрела, как он распархивает песок и закапывает камни, и стеснялась сама себя, думая, что, наверное, разумно лечь вместе и греть друг друга, но…

И, ничего не решив, просто легла, когда он сказал, что можно. Эльф снял белый верхний кафтан (вот как, как он белый после всего⁈), оставшись в штанах и рубашке. Смотрела на господина посла снизу вверх. Кафтан лёг на меня, посол отошёл к костру и задумчиво смотрел на тлеющие угли. Спросила у его спины:

— Ланэйр, ты ложишься?

Спина смолчала, и вопрос я не повторяла.

Международная учёная конференция. Сенсация: создана машина времени, но пока можно передавать только звук. И вот первая запись, торжественно презентуемая перед учёным собранием. Все благоговейно слушают:

— Вот я дурак… — чап-чап-чап, — и чего мне дома не сиделось, — чап-чап-чап, — и чего я в той Москве, дурень, не видел!

Запись останавливается, презентующий академик торжественно объявляет:

— Господа, вы только что прослушали подлинную запись «Михайло Васильевич Ломоносов идёт пешком из Поморья в Москву на учёбу»! © анекдот

Утречко было добрым: проснулась с тянущим, очень-очень приятным ощущением телесного здоровья, и, я бы даже сказала, счастья. Это, конечно, удивляло — после вчерашних побегушек, да от ночёвки на земле я ожидала ломоты в мышцах, головной боли, и, очень возможно, простуды. Полежала, не торопясь открывать глаза, желая задержать приятные ощущения. Лениво пораскидывала мозгами, с чего бы так: возможно, эльфийские чары, уничтожившие мою смерть? Или рыжие Феаноринги так хороши для здоровья? А ведь может быть. Если второе, то, конечно, этот «доктор» для меня бесценен.

Смущённо закуталась в воротник кафтана, вдыхая сладкий запах, не ассоциировавшийся ни с чем и ни с кем, кроме Ланэйра. Почему-то не могла разложить его на составляющие или хоть как-то идентифицировать. Поёжилась, подумав, что я, как человечка, должна для него сейчас вонять чёрт-те чем — и радостно вспомнила, что богини мы, и я для него пахну прекрасно до невозможности. Наслоения болотной смердючей грязи, дыма от горючих камней, запах боли и ужаса — они, может, только подчёркивают очарование.

Плюнула про себя, осознав, о чём тщеславно раздумываю, и высунула нос наружу — пахло едой. Откуда? Вчера мы последний кусок хлеба съели. Но пахло, и не хлебом, и этот запах я тоже идентифицировать не смогла. Приподнялась с любопытством — Ланэйр, присев у костра, что-то поворачивал:

— Завтрак, богиня.

Ага, очередной суп из топора. Этот мужик слишком хорош для этого мира.

На углях лежали коричневые подрумянившиеся…

— Паучьи лапки, — сказал он завлекающе.

Так, как будто боялся, что откажусь — хотя я съела бы из чистого уважения.

Лапка потрескивала, обуглившиеся волоски вспыхивали искрами. Ланэйр вскрыл твёрдую корочку ножом и протянул. Я взяла.

Это было похоже на нежную, немного даже расползающуюся сопливую курятину, отдающую рыбой. Не жук крэ, конечно. Но есть с голодухи можно, и я уговорила лапку. Думала, что вторая для Ланэйра, но эльф паука есть не стал и пояснил, что эта еда для него плоха, лучше поголодать. Неделю без еды и сна он способен пережить без потери боевых качеств. Потом желательно поесть и поспать, поэтому нам лучше поскорее выбраться из пещер. Пора идти. Вторая лапка в меня не полезла, и эльф молча завернул её в какую-то ткань и отдал мне. Понятно, еду про запас понесу я.

Так же молча вытянул из-под одежды гроздь амулетов на серебристом шнурке; покопался, достал крохотный пузырёк, насыпал из него порошка на кончик ножа:

— Богиня, держи осторожно, не просыпь. Это эльфийская пыль, она стимулирует. Я сейчас наберу воды, высыплешь порошок в неё. Выпьешь половину, вторая мне. Пей быстро, пока шипит.

Эльфийская пыль заставила воду в ладонях вспениться белым ключом. Быстро, не думая, отпила половину, и рот слегка онемел, зато в мышцах почувствовался весёлый зуд и желание двигаться.

Ланэйр опрокинул остаток и постоял, закрыв глаза.

Внизу чуть не наступила на мёртвую тушу разбившегося паука — и шарахнулась. До последнего принимала это за камень. Ну да, откуда-то ж лапки взялись… Сглотнула, подумав, что, если бы не недрёманный эльф, это не я ела бы паука, а паук меня. Но как он славно ночью на огонёк завернул; с утра без еды было бы невесело.

Шлось легче, чем вчера, ноги несли сами: видно, эльфийская пыль сильная штука.

Шли мы весь день без приключений, слава Эру, даже не побежали ни разу. Молчать было скучновато, но говорить Ланэйр не разрешал, и на привал днём не останавливался. Я движение времени чувствовала только по накапливавшейся усталости, в кромешной тьме не понять было времени суток.

Следующую ночь мы провели не с таким комфортом, как предыдущую, без воды и без укрытия, просто притулившись на каменной полке, идущей по краю здоровенного провала. Огонь Ланэйр не разводил — не нашлось поблизости горючих камней. Фляги никакой не было, но напиться повезло днём, и от жажды я не страдала. Холодная паучья лапка оказалась даже хуже, чем ничего, и я было собралась кинуть её в пропасть, но Ланэйр заставил поесть, чем я была недовольна. Эльфийская пыль, кажется, сбивала аппетит напрочь, и голод не мучал, а вот давиться склизкой паучатиной было противно, но пришлось.