И развезло его ужасно. Я когда отстранилась, он домылся, но было видно, что ведёт его. Он стал очень тихий и со мной кое-как попрощался:

— Завтра увидимся, Блодьювидд.

Руку поцеловал на пороге спальни и ушёл к себе.

у нас бессмертных очень сложно

с формулировками любви

но нас ужасно забавляет

вот это ваше навсегда

© ironichna-osoba

Спальня моя огромна, как стадион, но всё равно с кровати видно, насколько разная погода за противоположными окнами. Со стороны гор — серая хмарь и мелкая морось. Со стороны волшебного сада — приторная синева южного неба. Глаза бы мои его не видели.

Встала, непослушными со сна ногами дошла до окна, выходящего на горы. Постояла, глядя на дождевую завесу и вспоминая дожди, ветер и воздух Эрин Ласгалена. И ёжика без лапки. Захлюпала носом, уподобившись непогодушке за окном, и в таком виде меня и застал Ганконер, неожиданно навестивший с утра.

Приобнял сзади, начал расспрашивать с сочувствием, а что я могла ему сказать? Хорошо и то, что я не на цепи в подвале сижу, голодная и холодная, и уж тем мой жребий лучше многих и многих.

— Болит что-нибудь? Дождь не нравится?

Вот ей-ей, как со слабоумной разговаривает.

— Болит. Душа. Дождь нравится, не нравится солнце, — и махнула рукой в сторону другого окна, выворачиваясь из рук Ганконера.

Он, неохотно выпустив, вздохнул и пожал плечами:

— Так пусть и там будет дождь. Идём завтракать, я тебя звать пришёл.

Когда мы вышли на террасу, над садом покрапывало и небо было приятно серым. Над накрытым столом откуда-то взялась беседка из вырезанного кружевом искристого белого камня, это за минуту-то! А ведь Ганконер вроде бы ничего не делал. Великий шаман, конечно.

Ни злодейства, ни любовное томление, ни мои капризы не портили Владыке аппетита: он примолк и наворачивал, что дали. Лепёшки, жижу из солёно-кислого козьего сыра с зеленью и сладковатый травник. Вот удивительно, какой соловушка всеядный. Это от неизбалованности, наверное. Но куда ж в него столько лезет?

— Прекрасная, ты о чём с таким завидущим лицом думаешь?

Я помялась, но придумывать что-то сил не было, и я бухнула, как есть:

— Меня с таким аппетитом разнесло бы, как свинью, в одночасье.

И не хотела, а с ядом добавила:

— Твоя же красота не меняется и не меркнет, как это вечное лето.

И широким жестом указала на сад.

Ганконер усмехнулся:

— Мало восхищения в твоих речах, прекрасная… Я же всё понимаю, ты тоскуешь об Эрин Ласгалене. Но тебе придётся терпеть вечное лето и мою красоту. Надеюсь, твоя тоска пройдёт со временем. Забудь. Что было — то прошло. Что же до еды — мне нравится быть живым, нравится есть… и всё остальное.

С неприятным чувством задумалась, с кем это у него «всё остальное» — демоницы, харадримки, кто-то ещё? Когда подняла глаза, Ганконер внимательно смотрел на меня:

— Ты, может быть, что-то хотела спросить, Блодьювидд?

Э, нет. Эти темы развивать мы не будем. Покачала головой.

— Что ж, мне пора. Надеюсь увидеть тебя вечером не такой печальной, как сейчас.

И исчез. Ну да, никчёмная бездельница тут только я, а ему злодействовать надо. Плохо и странно то, что он только ушёл, а я уже скучаю по нему и боюсь за него. Это от безделья и одиночества, конечно. И от тоски по теплу.

Пошла в сад и намёрзлась под дождём до синевы. Радовалась, что никто не тревожит, даже тигры от дождя сбежали. Раскалённые бани после холода улучшили жизнь, и я нашла наконец в себе достаточно смирения и любопытства, чтобы нацепить паранджу, взять пару служанок и посетить библиотеку. Старикан был по-прежнему не слишком любезен, но хоть разговаривал, а не валялся на полу и не выл. Он точно считал меня очень безнравственной женщиной, но побаивался и на вопросы отвечал. Имечко у него, кстати, было такое же мерзкое, как он сам: Хьярмелмехтар.

Взяла почитать увесистую «Геополитику Гондора» — и гондорские же сказки, чтобы отвлекаться, когда от геополитики кровь из глаз пойдёт. Ганконер сказал, что у него интересов на севере нет, но вот у севера есть интерес Ганконера грохнуть, и любопытно, в чём он. Кроме, конечно, священной войны за прекрасную меня. Я ведь, небось, тоже ресурс в своём роде. Понятно, что за пламя могут сразиться только сверхсамцы, рядовому эльфу оно всё равно должно быть, но ведь — плодородие, дети… для эльфов ресурс будь здоров. Но есть и что-то ещё, и, возможно, будет нелишним хоть как-то в этом сориентироваться.

Проклятый старикан не поленился старательно записать, что я взяла, объясняя, что, если-де великолепный цветок, да не угаснет к нему любовь повелителя, книги испортит или утеряет, так чтоб ему, старикану, не быть в ответе.

Ласково спросила, знает ли он, что такое историография. Старец напыщенно ответил, что да, представление имеет, и намекнул, что разбирается в этом гораздо получше, чем прекрасные легкомысленные мотыльки, место которым на ночной половине. На меня не указывал, но я поняла. Нет, всё-таки удивительно непугливый дед. Згарх и то больше боялся, что нажалуюсь. Жаловаться я не собиралась, но небольшую свинью подложила. Чувствуя себя славнейшим из троллей, с сиропчиком в голосе поздравила библиотекаря:

— В таком случае, досточтимый Хьярмелмехтар, поздравлять вас с назначением на должность придворный историограф Тёмный Владыка. Жду, что вы описать великолепие двора и славный деяния Великий Дракон, подробно и с усердий. Возможно, вам для этого придётся изучить чёрный наречие — образованный мужчина не есть труд, правда? Но писать быть на всеобщий! Не только официальный события, но и слухи с анекдот. Я буду читать. Начинать с сегодняшний день. Если останусь довольна, то испросить у Владыка милость для вас. Если нет — припомнить и прекрасный цветы, и легкомысленный мотыльки, — и ногой притопнула, а глазами сквозь прорезь в ткани сверкнула.

Кажись, дед проникся. Во всяком случае, тон сбавил и кланяться начал как-то по-другому… искренней, что ли. Всё-таки чему-то я у Трандуила научилась. Осанку держать и ногами топать, ага.

Вот и пусть Хьярмелмехтар таскается по дворцу, узнаёт и пишет. С такой бодростью должно быть у человека бодрое занятие, не всё ему о моей нравственности страдать. А я, может, стану более осведомлённым… мотыльком.

Я легла в постель на живот, ногами к подушке, чтобы побольше света было, открыла «Геополитику» и зачиталась, до сказок так и не добравшись. Смысл войны за крепости, запирающие Моргульское ущелье, стал внятен. Принадлежи они Тёмному — и Гондор окажется перед ним, как на тарелочке. Вот интересно, насколько грозовая завеса, созданная Трандуилом и удерживаемая Ганконером на границах Мордора, мешает передвижению войск? Она на всех действует или только под Тёмного заточена?

— Блодьювидд, ты так увлеклась, аж кончик языка высунула, как тигры твои, когда у тебя финики выпрашивают.

Удивилась — Ганконер стоял прямо передо мной, близко. Я и не почувствовала, как подошёл. И время пролетело — за обоими окнами темно. Стараясь не смотреть на него, подхватилась и села на коленки. И всё равно не удержалась — провела взглядом снизу вверх. Смущало, что его затянутый в чёрную кожу пах так близко. Его это нисколько не смущало; сорвал ягодку на веточке и протянул мне:

— Так зачиталась, что даже ягоды не объела, ты ли это? — в голосе веселье.

Не знаю, что на меня нашло, но я потянулась губами, легкомысленно сорвала ежевичину и раскусила её. И подавилась, когда Ганконер слегка согнулся и дёрнулся, преувеличенно изобразив боль, как будто я не ягодку укусила, а его в нежное место. Уставился на моё лицо и рассмеялся.

Нелюбезно посмотрела, жалея, что он таки не укушен на самом деле. Любопытно, пантомима предполагает, что минет ему не кажется ужасным извращением… впрочем, вряд ли демоницы отказывали хоть в чём-то. Всё, что можно, наверное, перепробовал.