Пока я всё это думала, с нас снимали и бросали в огонь венки, осыпали зерном и лепестками и со слезами радости провожали к дорожке между огнями.

Храм внутри был освещён только луной сквозь отверстия в потолке, и оказался тесным — несколько ступеней наверх, старых, стёртых от времени, и наверху… алтарь? Мне, честно говоря, это больше всего надгробие напомнило. Тоже древнее, замшелое такое. Потрогала тихонечко: вроде ничего, мох мягкий и никакие кусачие жуки из него не побежали.

Леголас, подойдя, замер и стоял, ожидая чего-то. Взглянула с недоумением, и тут же догадалась:

— Надо ушко погладить, да? — и протянула руку.

Какое шелковистое, и как его затрясло от прикосновения! Схватил за руку, остановив, хотел что-то сказать, но не смог. Помолчал, подбирая слова:

— Блодьювидд, мы должны тут…

— Я понимаю, — и поднесла вторую руку к его уху.

Судорожно вздохнув, перехватил и её:

— Я пытаюсь объяснить, — откуда столько муки в голосе? — Мы в первый раз вместе, а я столько мечтал об этом, так ждал… когда ты гладишь, мне хочется выплеснуться.

О, пояснение прямое и почти грубое, но что ж такого?

— И что? —потянулась к уху губами, и он замер, окаменев, когда поцеловала.

— Мужчина, по обычаю, не может сойти с дистанции раньше, чем доставит радость женщине, и это очень серьёзно. Правда нельзя. А меня от одного твоего запаха трясёт, я как пьяный уже сейчас, что же будет, когда… — помолчал, и, севшим голосом, — пожалуйста, не трогай меня, позволь самому.

Посочувствовала. Хорошо, что у женщин подобных проблем не бывает. Не удержалась и дала ценный совет:

— Якобы в таких случаях помогает думать об отвлечённом… о курсе мордорского рубля к роханской гривне, например.

Засмеялся:

— В Мордоре нет денег… орки друг друга жрут, какие деньги, — и, без перехода, — я жалею, Блодьювидд, что я не смог…

— Ш-ш-ш, тихо. Не надо ничего говорить. Я ни о чём не жалею.

— Не лги, что не жалеешь. Я люблю тебя, я вижу. И сейчас тебе тяжело — вот так, с ходу… — и смущённо умолк.

Я тоже молчала. Облегчить принцу жизнь я попыталась, но что сделаешь, если руками его трогать нельзя, и лапши на уши он себе навешать не дал?

И тут до меня дошло. Уии, меня любит принц эльфов! Не спал, не ел, одни глазищи остались! Против отца пошёл, жизнью рискнул! И сейчас мнётся — шокировать меня боится! Уиии!

Так, ну и мне тоже не с руки его своей развратностью поражать, надо поскромнее себя вести. Отвернулась немного, беззащитно склонив голову, и замерла, прислушиваясь к начинающемуся дождю, шуршащему по крыше, вдыхая ставший мокрым и шелковистым воздух святилища.

Чувствуя себя старой и опытной волчицей, хе-хе, совращающей щеночка, пахнущего молочком (блин, ему три тысячи!), подождала, пока он отомрёт и решится.

— Прости, прости.

И я почувствовала, как с меня легко совлекается платье. Угу, ну не зря его папенька такое выбрал. Знал, для чего выбирает. Но, конечно, вряд ли предполагал, что не сам его снимет.

Стояла и ждала, пока Леголас разденется, тихо радуясь, что здесь почти темно и он не видит моей улыбки.

И всё-таки была смущена, когда принц прижался голым телом и, моментально уложив на алтарь, лёг сверху. Еле дыша от смущения, судорожно сжала ноги. Какой он раскалённый! Какое там что-то делать с ним, я от ужаса и смущения бревном себя чувствую! Э нет, не волчица) Он просто кончить боится. И влюблён. И чувство вины испытывает. А щеночек здесь всё равно я.

С долгими стонами, пытаясь сдержаться, он тёрся пересохшими губами о мои губы. Наконец, слегка придя в себя, приподнялся и вытянулся надо мной, удерживаясь на руках и пальцах ног, и я почувствовала, как он пытается раздвинуть мои сжатые ноги коленом. Что, неужто даже не поцелует? Вслух не спросила, но он как будто услышал:

— Если я поцелую тебя, то совсем с ума сойду, — голос у него был сдавленный, низкий, как от усилия.

Но какого усилия? Руки, плечи и ноги у него были как из камня вырезаны, даже не дрогнули ни разу. Не вызов его силе придавал его голосу басовые нотки. Не физической силе точно. Может, силе воли.

Забывшись, погладила его шелковистое ушко, вызвав мучительный стон.

— Пожалуйста, нет. Не трогай меня, не двигайся или я не сдержусь.

— Я не могу с собой справиться, мне хочется, — и я нежно обхватила его ладонью и сжала.

Он был невероятно твёрд. Принц задышал быстрее, и живот у него задрожал от усилия сохранить прежнюю позу.

— Когда у тебя это было в последний раз? — спросила я.

— Не помню.

Я погладила его грудь рукой. Он весь выгнулся и чуть не упал на меня, но руки и ноги его выдержали.

— А я думала, сидхе не лгут.

— Точной даты не помню, — сказал он, задыхаясь.

Я потянулась рукой чуть дальше и нежно ощупала его окаменевшую мошонку.

— Будешь так дальше — всё кончится, а нам нельзя так, — сквозь зубы, с напряжением, и при этом ровно никак не сопротивляясь.

Я всё равно играла с ним, только нежнее. Он весь дрожал, и я поняла, что выражение «хотеть до боли» в применении к нему — не просто выражение.

— Я хочу быть в тебе, хочу, чтобы ты раньше меня. Я не знаю, как вытерплю столько. Не мучай меня, любимая, — лихорадочный шёпот опалял ухо, и весь он был, как раскалённый камень, прикосновения почти обжигали.

Голова пошла кругом, ноги разжались, и Леголас тут же оказался между ними. Теряя связь с реальностью, с насмешкой подумала, что с утра и предположить не могла, чем кончится день, и что вечером принц будет лежать у меня между бёдер.

— Что ж мне, связать тебя, — и, прижимая мои запястья к алтарю, он приподнялся на колени, оставаясь у меня между ногами.

Вспыхнув, подалась бёдрами навстречу, и следующее, что ощутила, — как его ладони отпускают мои запястья и подхватывают за ягодицы. И как рвётся в меня его тело. Выгнулась, вскрикнув, потому что он тут же вошёл на всю длину.

— У меня нет сил, мне только хочется толкаться сильнее и глубже… — Леголас беспомощно застонал, но держался и не столько двигался, сколько содрогался внутри меня. Я от этого тоже вздрогнула, и он застонал наполовину протестующе, наполовину от удовольствия.

— Тише, сладкая, тише. Будешь двигаться — я не выдержу.

— Я не могу терпеть.

Тут он опустился на меня и обнял:

— Как я мечтал, чтобы ты почувствовала, как я делаю это с тобой, и сейчас не могу, не могу! Я же кончу, как только в ритм войду! — и начал жадно целовать. Оторвавшись от губ, он то ли прошептал, то ли прорычал:

— Ох, как ты хочешь меня! Кончи от того, что я ебу тебя, кончи же! Ну!

Последнее слово перешло в долгий выдох, закончившийся едва ли не воплем, и он начал толчки, удивительно сдержанные для его состояния, но становящиеся всё быстрее и настойчивей.

Нежно и беспомощно посмотрел:

— Со мной всё будет скоро, — и как будто дал себе волю иметь меня с той силой, с какой хотелось.

Подумала было, что не смогу кончить, слишком возбуждена — и тут же закричала от чистейшего наслаждения, вцепляясь когтями в его предплечья, успев вперёд всего лишь на секунду.

Очнулась от того, что на лицо и грудь мне капает тёплый весенний дождь, а потом поняла, что это слёзы. Протянула руки обнять принца; он уткнулся мне в грудь и разрыдался.

Была тронута, тоже немножко повсхлипывала, и ждала, когда он наплачется. Спустя какое-то время принц успокоился, и тихим, каким-то опустошённым голосом сказал:

— Всё, Блодьювидд, народу сидхе от нас более ничего не нужно, мы предоставлены сами себе. Пойдём ко мне? Позволь мне любить тебя сегодня так, как хочется. Не на алтаре.

Молча покивала, и мы, кое-как одевшись, вышли под дождик. Дошли до дворца, никем не встреченные. Я было дёрнулась к главному входу, но Леголас удержал меня за руку и потянул в сторону, в обход, по какой-то тропке. Я пару раз споткнулась, и, поняв, что человеческие глаза не способны видеть в этой темноте, принц подхватил меня на руки. Следующие минут двадцать я судорожно цеплялась за его шею, но он ни разу не поскользнулся и не запнулся, прыгая по каким-то буеракам и взбираясь на деревья, двигаясь уже по ним.