Потянулся, как кошка, посмотрел кошачьими же, сонными и безмятежными глазами:

— Богиня, подожди, я скоро, — и вдруг слегка нахмурился, и лицо стало озабоченным, — нет, не хочу оставлять тебя одну даже ненадолго. Сожалею, придётся потерпеть.

Следующие минут двадцать я терпела эльфийскую транспортировку раненого и жалела, что попила и поела. Бешеные скачки по деревьям, с перелетанием с сучка на сучок, взбодрили несказанно. Что он уронит меня, я уже совсем не боялась и сердце не билось в горле от того, что меня мешком тащат метрах так в тридцати над землёй, и всё мелькает перед глазами. Тем более, что я глаза-то почти сразу закрыла. Но намятые бока возмущались. Обрадовалась, когда Ланэйр наконец поставил меня в сугроб за большим деревом, велел быть очень тихой, а сам исчез. Стояла тихо, как велено, и спустя короткое время услышала мерное поскрипывание.

Скрипели лыжи. Жидкие кусты вокруг дерева позволяли видеть и не быть замеченной, и я довольно хорошо рассмотрела и опознала деревенских мужичков, гуськом на лыжах целеустремлённо куда-то идущих. Было их около десятка. Они доскрипели до моего дерева, и скрип затих. Напряглась, думая, не заметили ли они меня, но нет — один из них заговорил:

— Правду ты молвил, дядя Митяй: не ушёл он с бабой далеко, после рассвета по следам за десять лучин аккурат догнали. И не сторожится, пажок, вишь, запалил, дым видно. Стал быть, врасплох застанем.

Вступил другой:

— Врасплох — это хорошо. Меч у него знатный, да и лук при ём.

— Дак для того тебя и взяли. Как подойдём, ты, дядя Петряй, сразу подстрели нелюдя. После того он много не навоюет: я с рогатиной на медведя хаживал, а уж ентого дрыща враз рогатинами да кольями уходим. И, стал быть, как договорились: бабу мне; меч старосте, чтоб молчал, а остальное по жребию раздербаним. Нелюдь при золотишке, я хорошо рассмотрел.

Вступил голос помоложе, дурашливо спросил:

— А что, дядя Митяй, нелюдь-то, может, и сам того… девка? Не может мужик такое паскудство носить… а лицо и руки нежные, чисто у девицы. И бороды нет, и…

Его оборвали:

— Зато меч есть. Ты его сначала рогатиной успокой, а потом думай, мужик али баба. А что мы его не в деревне убьём, дак оно и ловчее: предки не обидятся на негостеприимство. Однако ж, ежели вдуматься: какое гостеприимство? Не человек же, тварь из леса. Доброе дело сделаем; опять же и не расскажет никому, что не так приветили, слуха никакого не пустит. Хорош языками молоть, пошли. Подходим сторожко, дядя Петряй сразу стреляет, апосля наваливаемся ватагой.

Поговорив, мужички двинули дальше, но сильно далеко не ускрипели. Я не пыталась разглядеть, но слышала вопли. Предсмертные. Подождала, пока станет тихо, и высунула нос из-за дерева: эльф обшаривал мужичков, разлёгшихся на красном снегу. Госпадя, что ценное он у них мнит найти? Впрочем, ему видней. Им-то уж ничего не нужно, а нам, может, чего и пригодится.

Отвернулась, не желая смотреть, и увидела замёрзшие ягодки калины. Они так дивно блестели на солнце! Не выдержала, полезла рвать. И ровно когда уже добралась, сорвала кисточку и потянула в рот, была остановлена глухим голосом, полным раскаяния и страдания:

— Прости, богиня, мне пришлось убить твоих сородичей.

Опасливо оглянулась, как медведь, которого застали расковыривающим улей — Ланэйр уже стоял рядом в позе, исполненной достойной скорби, опустив глаза.

Ягодки стали поперёк горла, закашлялась. С моей точки зрения, очень удачно он их покрошил, и пусть из сородичей этих лучше травка растёт, чем они дальше небо коптят. Но сказать напрямую казалось неудобным. Некуртуазным. Собрала весь найденный в закромах пафос:

— Эру Ланэйр, они напали первыми, как можно тебя в чём-то винить? Ты спас меня, я благодарна, — тоже голову склонила и руку прочувствованно ему на запястье положила.

А сама про своё милосердие плохо подумала — что вот-де, похожа на насельцев планеты Альфа из фильма «Кин-Дза-Дза», тоже считаю, что цветочки это лучшее, что может получиться из подобных сородичей. Затуманилась.

Эльф, однако, тут же повеселел и быстренько сделал вид, что горевать и не предполагалось. Я так поняла, что скорбь лицемерно изображалась в мою честь, буде я огорчусь смерти… сородичей.

И мы не спеша дошли до костерка. Куриная полть как раз ужарилась и чай дошёл до кондиции.

Следующее поселение мы обошли. Желание общаться с сородичами пропало начисто.

Когда началось поле Келебранта, я думала, что это очередная лесная прогалина, и удивилась, когда Ланэйр, остановившись у бочажка, набрал в нём воды в кружку и сыпанул туда эльфийской пыли. И ещё не понимала, но он уже протягивал шипящую, как гадюка, воду:

— Тебе половина. Пей, богиня, и да помогут нам Валар!

Выпил сам; постоял, закрыв глаза. Мешок, оставленный рядом с бочажком, поднимать и не подумал. Наоборот, с меня шубу снял и там же положил.

И мы побежали налегке.

Снега на равнине было немного, он не мешал, а эльфийская пыль делала ноги и тело невесомыми. Да и без пыли моё тело стало лёгким в последнее время, и бег не причинял ожидаемых мучений. Мышцы и сердце справлялись — по крайней мере, до вечера.

Да и потом недоумевал скорее мозг, как же это мы спать не ложимся, а всё бежим, и я начала запинаться. Ланэйр тут же организовал ещё порцию стимулятора — и к рассвету я ничем не тяготилась и трюхала деревенской сивкой, равномерно и относительно быстро. Относительно себя, конечно. Эльф успевал побегать туда-сюда, вокруг, по сторонам — и даже наст под ним не проминался.

Поле было лысым, и сверхмарафон казался бы скучным, но голова была приятно пуста. Скука — она как будто осталась в другом измерении. Страшно тоже не было, даже когда, ничего не говоря, Ланэйр опрокинул меня в снег.

Я лежала, не подымая головы, и только слышала, как что-то свистит и звякает, да как издалека рычат и орут на чёрном наречии. Когда рядом с головой упала разрубленная стрела, я поняла, что нас обстреливают и что Ланэйр отбивает стрелы мечом.

Потом началось месиво. Я так и лежала, скорчившись, и снег из-под ног сражающихся летел в лицо. Иногда приоткрывала глаза и видела разлетающиеся полы белой одежды Ланэйра; ноги орков и варгов; один раз лапа варга наступила почти на нос — и тяжёлое шерстяное тело упало на меня; и тут же ещё одно, рядом. Как я потом поняла, Ланэйр специально так их положил, чтобы тела защищали от случайной стрелы или удара. Это позволило ему обрести большую маневренность, но бой всё равно шёл неподалёку.

Всё вроде бы стихло, но я не шевелилась, осторожничая, пока Ланэйр сам не вытащил меня из-под дохлого вонючего варга. Не давая отряхнуться и попытаться хоть как-то избавиться от налипшей крови и шерсти, подтолкнул и придал направление:

— Блодьювидд, надо двигаться, — и продолжил уже на ходу, — я не смог убить всех, часть сбежала, а оставить тебя и преследовать их я не решился. Сейчас надежда только на то, что мы успеем до того, как за нами начнут охотиться целенаправленно.

Он на ходу насыпал стимулятора прямо во фляжку и протянул мне пробку:

— Выпей.

Сам больше не пил, но мне наливал часто — и я бежала, как никогда не бегала и не думала, что смогу бегать. Мне в детстве, бывало, снилось, что я несусь огромными прыжками по белой равнине, спасая свою жизнь, и сны эти нравились до странности. Белое небо и белая равнина переходили друг в друга, происходящее казалось тем самым сном, а не явью. Пошёл снег, и я чувствовала себя скорее несущейся в метели снежинкой, чем человеком. Чудесные были ощущения — тело как будто перестало ограничивать меня, и свободный дух сливался с миром.

Ближе к вечеру солнце, спрятанное за снеговыми тучами, подсветило их, и тёплый жемчужный свет сделал окружающий мир уютным и нереальным.