— Грузите реквизит! — и, тут же осознав, что облажался, зачастил: — Ах нет, конечно же святыньки, наши святыньки!

Так вот, я-то свой статус богини воспринимала скорее реквизитом, а не святынькой, но лицо держала, как тот поп, отыгрывая то, что хотели видеть высокородные прихожане (когда не забывалась, как тот же поп).

Вот и сейчас: радуясь, что никакие условности не связывают, — условностей у эльфов завались, но я-то святынька, мне можно — поползла к аранену. Отдельно приятно было знать, что я не застану его с женщиной, и не будет никому из нас неловкости, и что он обрадуется. Потому что любит меня.

Он, похоже, спал, потому что лежал на травяном ложе голый, как в день рождения — но проснулся и смотрел ясными глазами, и лицо у него дрогнуло радостью и осветилось так, как будто солнце зашло в покои.

Хотела сказать ему, как он прекрасен, как я счастлива его видеть, но горло перемкнуло — любые слова были пошлостью.

Всё плохое, что пришлось пережить, меркло перед этой его улыбкой сейчас. Хотелось подойти, прикоснуться, но я стеснялась себя после болезни — грязной, чёрт-те чем пахнущей для эльфа, и хотелось любоваться издали.

Он прикусил губу, в синих глазах заиграли смешинки — и тоже молча смотрел, в глаза причём, не пытаясь прикрыться.

Почувствовав себя внезапно счастливой и лёгкой, как воздушный шарик, тихо спросила:

— Я разбудила?

— Лучшее пробуждение в жизни, — он улыбался всё солнечнее, — я провёл у твоей постели ночь, ты спала неспокойно. С утра меня сменил отец… — и, смешавшись, — я рад…

Подумалось, что со стороны-то мы, похоже, выглядим двумя дураками. А не со стороны так хорошо, так хорошо…

Из угла всхрапнули.

Немного смущённо пробормотала:

— Ну, ежа я, похоже, не разбудила…

— Так зима же, Блодьювидд, он в спячке, — зачарованно уставилась на ямочки у принца на щеках, а потом на иное прочее, когда он повернулся спиной, доставая ежа из закутка между ложем и стеной.

Тот продолжал спать у принца на ладони. Сквозь белёсую щетинку просвечивало наетое розовое брюшко. Чистые лапки с малюсенькими светлыми коготками (вместо правой — крохотная культя) покачивались в такт дыханию, ёж во сне блаженно улыбался, присвистывая довольно крупным чёрным пятаком. Иногда приоткрывал пасть и всхрапывал. Это было восхитительно.

Глядя на ежа, чувствуя, как тесно становится в груди, невпопад сказала:

— Я люблю тебя.

Я не знаю, сколько мы целовались в этой комнате — даже сейчас, в метель, воздух в ней был золотистым и сияющим («ах да, Трандуил говорил, что строение человеческого глаза… у меня просто расширяется зрачок, это оптический эффект только для меня, но всё равно, всё равно…») — но помню, как говорила, что хочу и умоляюще всхлипывала, а в ответ слышала задыхающееся, что нельзя, что нужно подождать, что я только что отошла от болезни, и он не может, что нам надо потерпеть.

Ужасно была счастлива.

Мы пошли в трапезную. В кои веки брауни не были сильно расторопны и подали только хлеб да сыр: видно, в середине дня уж совсем не ко времени еда была в эльфийском логове, не готово ничего; я поела, жадничая и торопясь, как чайка — организм понял, что три недели питался всякими суспензиями да силой владыки, и потребовал своего.

Потом как-то сами собой переместились в оранжереи, я там ещё не была со времени возвращения, и я с аппетитом объела персиковые деревья и виноградные лозы, радуясь каждой ягодке так, как будто она была первая и последняя на этом свете.

Жизнь всё налаживалась и налаживалась, и откуда-то сознание вытащило мысль, что вроде как тут коровы живут интересно, а я у них ещё не бывала. Принц против визита в коровник ровно ничего не имел. Похоже, ему так нравилось проводить время со мной, а мне с ним, что мозги… ах, ладно.

Если в оранжереи мы добирались по крытым переходам, то в конюшню так было не пройти. Не желая почему-то волочь меня сквозь метель по снегу, аранен велел подождать у входа в оранжерею, сказав, что так быстрее будет, и убежал. Посмотрела вслед — конечно, быстрее, он даже наст не проламывал, стелился позёмкой, и исчез тут же.

Эльфийский дворец странен ещё и тем, что вот, вроде бы тишь и пустота, а потом, откуда ни возьмись — толпа. Красивая, разряженная. Мне почему-то казалось, что в это время все делами заняты, кто какими. Владыка с советниками, я точно знала, Ганконера потрошит, а эти-то что тогда?

Спустилась к ним, даром, что метель, и спросила. Меня тут же с радостью просветили, что должны уже скоро подъехать гномы, так это встречающая делегация.

Точно. Гномы Эмин Дуира, в котором мы гостили, с подарунками да покупочками королевскими на телегах по приличной дороге поехали, как раз к этому времени и прибыть должны…

С лёгкостью была втянута в куртуазную беседу о своём здоровье драгоценном, только и успевала отвираться, что от усталости приболела да от огорчений (ну, в каком-то смысле…). Кто-то и веночек на меня успел надеть флердоранжевый, и яблочком одарить (ну точно, как с юродивой!), когда послышался глухой топот и аранен на коне, белом, как метель вокруг, молча подхватил, я только охнула. Принц не утруждал себя приветствиями и прощаниями, и, похоже, не очень-то был доволен, но не мной, а окружающим весельем.

Яблочко очень пригодилось мне в коровьей пещере. Плохо, что оно одно было. Я скормила его шустрому пушистому телёночку. Медленно ступающий бык подошёл чуть позже, шуганул телят рогами слегка, но ему уже яблока не досталось. Впрочем, Леголас скормил быку мой венок флердоранжевый, как бы невзначай. Бык жевал с сомнением, но и с интересом. Видать, не бывал в оранжереях с цветущими апельсинами.

Что сказать: от быка я ждала, поглядев издали на приближающуюся гору мышц, что в глазах у него будет угрюмая смерть, как у королевского кабана Узбаддума, но нет, смотрел он игриво и с дружелюбием. Всё-таки у ельфов всё не как у прочих, даже бык лапушка) Довольно долго пробыла в коровнике — там запах был, как в детстве в деревне: молока, сена душистого, навоза немножко…

Когда ехали обратно, согревшись под плащом аранена, пьяная от его запаха и от его близости, просяще поёрзывала, помня, что он может… так, на лошади… — но ни до чего не доёрзалась, кроме шуточек, и, чуть позже, голодных объятий и поцелуев.

Во дворце нарвались как раз на свежеприехавших гномов, и вышел казус. Один из них радостно кинулся, схватил за руки — я не успела подумать, что вот-де, до чего ж народ неприятно тактильный, всё бы им обниматься, но надо вытерпеть из вежливости, как он и сам руки мои выпустил. Сразу поняла, почему: от присутствовавших эльфов веяло морозом, руки на эфесах, лица каменные…

Но гнум оказался с пониманием, отошёл на несколько шагов, учтиво поклонился, наизвинялся (по мне, так на сто лет вперёд) и представился. Это оказался скульптор Наин.

Тут же вспомнила, владыка говорил про желание скульптора изваять меня. Согласия спрашивал. Я забыла тогда и ничего не ответила… видно, это и было согласием. Ладно.

Наин, напортачив с эльфийским этикетом, похоже, решил реабилитироваться от души и витийствовал, обильно уснащая речь обращениями вроде «о, великая богиня сидхе» и прочими завитушками. Однако, если речи его по интонации были почти низкопоклонническими, смысл их был весьма жёстким: гнум тут всё посмотрел, разведал и готов приступить к работе завтра, когда свет станет подходящим для позирования. То есть, примерно в девять утра он меня ждёт там-то и там-то.

Вздохнула и учтиво согласилась. Кто я такая, чтобы творцу отказывать?

Мы стояли недалеко от дверей, со спины дуло, но проклятый гнум не успокоился насчёт этикета и всё сделал, чтобы прощание не стало короче приветствия. Многословно превознёс мои прекрасные физические и душевные качества, великолепие всего народа сидхе, отдельно владыку Трандуила и наследника его. Тот, я чувствовала, стоял за моим плечом и кивал с благосклонностью — а что ему оставалось! На этом фантазия Наина кончилась, и я вздохнула с облегчением: всё-таки, будь на месте гнума эльф, мы бы так легко не отделались)