Так, за разговорами, они доехали до дворца и замка. Шарль снова приблизился к де Леви и, пользуясь моментом, пока Филипп размахивал руками и наслаждался приветствиями жителей, тихо спросил:
– Как тебе Конрадин?..
– Это, пожалуй, серьезное дело, сир… – ответил ему Ги.
– Ладно, вечером поговорим… – ответил ему король и, догнав принца Филиппа, торжественно въехал с ним в ворота королевского дворца.
Рим. Вечер того же дня.
Они не разговаривали почти две недели. Беатрис делала вид, что обиделась, и не замечает усилившихся знаков внимания со стороны Конрадина. А тот, чувствуя свою вину за слабость и безволие, проявленное им на берегу Тибра, пытался, как мог, снова наладить треснувшие чувства.
Они сидели в небольшой комнате и молча смотрели на камин, в котором, потрескивая и разбрасывая кучи искр, жарко и весело пылали бревна. Удивительная теплота и легкость, навеваемая этим зрелищем, не могла растопить лед, заморозивший их, казалось, бесконечные и безграничные чувства.
Беатрис молчала, обиженно надув губки, и думала о чем-то своем, словно погрузившись в забытье. Она вспоминала встречу на Тибре. Никогда еще она не находилась в таком состоянии души. Поначалу, она просто возненавидела принца Филиппа и горько сожалела о том, что ей так и не удалось пока поквитаться с Ги де Леви, отправив его на тот свет. При этом, как ни странно, она ловила себя на мысли, что все время продолжает думать о той встрече, вернее сказать, об одном отдельном человеке, ворвавшемся в ее тихую и, как ей казалось, размеренную жизнь с силой, яркостью и напором урагана, сметавшего всех и вся на своем пути. Этим ураганом стал принц Филипп.
Беатрис еще никогда в жизни не ощущала себя такой растоптанной, оплеванной и униженной, как после той встречи с могучим, храбрым и чересчур наглым, как ей показалось, принцем Филиппом. Вместе с тем, она инстинктивно вздрагивала и наслаждалась, какой-то своей, тайной и скрытой, но приятной болью, вызванной встречей с этим незабываемым мужчиной. Филипп словно олицетворял все то, о чем она мечтала: высокий, красивый, немного грубый и немного наглый, он словно сошел с холста, на котором художники рисовали Роланда (боже, как он красив!), Тристана (смутно и чуть-чуть, слишком уж порядочный) или, – тут она томно вздохнула, – Зигфрида (такой же белокурый грубиян-самец!!)…
Несколько слов, оброненных им в запале, пронзили ее сердце и взволновали ум. Да, такой рыцарь не позволит, чтобы при нем публично насмехались над его женщиной…
Такой принц, настоящий принц, а не этот молодой и редкоусый заморыш, не позволит даже полу-взглядом оскорбить его женщину – он просто вынет меч и снесет голову любому наглецу, будь он король или даже император…. Да. Не то, что этот мозгляк! Он не только женщину не защитит, но и королевство не удержит! И кому, Господи, я доверилась?! Кому, прости мою душу грешную, я открылась?!..
Филипп…
Сладостная истома охватывала низ ее живота, наполняя все тело приятной теплотой и обдавая волнообразными приступами головокружительного жара. Даже Ги де Леви – настоящий мужчина и рыцарь, на которого она, непонятно почему ополчилась и возненавидела всей душой, не поступил бы так, как это сделал Конрадин…
«Скользкий заморыш… – подумала она с содроганием. – И ему я отдала себя целиком, без остатка! Я поверила этому ублюдку, отдала себя на позор… Боже. Какая я, наверное, была смешная, когда меня увидели Филипп и Ги? А ведь он любил, и, – она снова вздохнула, – до сих пор еще, наверное, любит меня… – Беатрис молча посмотрела на Конрадина, который ковырял в камине кочергой, раскладывая угли. – Ох, если бы только можно было повернуть время вспять! Ги бы бросил свою семью, остался со мной… – она поймала себя на мысли, что плетет какую-то глупость, плюнула на каминную решетку. – Нет! Я бы лучше окрутила Шарля, отдала бы ему половину сокровищ, и жила бы себе, припеваючи! М-да…»
Она почувствовала, как ее руки коснулась мягкая ладонь Конрадина, перевела на него взгляд и с трудом выдавила из себя улыбку. Она уже истосковалась по мужской ласке, а эти глупые мечты о Филиппе, не говоря уж о де Леви, сильно взбудоражили ее чувственное тело.
– Милая, прости меня… – он умоляюще посмотрел на нее, складывая ладони в молящем жесте отчаяния.
«Ладно, черт с тобой… – подумала она, – других-то, настоящих, тут нет!»
– Ты что-то сказал о принцессе Елене?.. – она смерила его уничтожающим взглядом самки, знающей себе цену.
Конрадин покраснел, побледнел, по его лицу пошли пятна.
– Сам не пойму, как это вылетело у меня изо рта… – промямлил он. – Филипп, знаешь, налетел на меня, вот я и растерялся…
«Ребенок! Дурак! И трус, к тому же…» – подумала она, но вслух произнесла:
– Ладно, прощаю… – Беатрис томно вздохнула. Ей безумно хотелось немного забыться и погасить свои мрачные мысли в потоке страсти, животной страсти, ведь мысленно она уже сдалась и покорилась принцу Филиппу, мечтая стать его рабыней и удовлетворять его самые немыслимые причуды и похоть…
«В конце концов, один раз живем… – грустно улыбнулась она и прижала голову Конрадина к себе, но мыслями она уже давно была рядом с Филиппом. – Боже, какой он красивый и сильный…»
Конрадин что-то шептал ей на ухо, покрывая шею и лицо беспрестанными поцелуями. Она машинально поцеловала его и почувствовала, как ее тело наполняется волной, замешанной на тоске, сожалении об упущенной возможности новой жизни и, вместе с этим, какой-то страстной истомой, сопротивляться которой у нее не было ни сил, ни возможности, ни желания.
Она со стоном отдалась его ласкам, закрыла глаза и стала уноситься в мир грез…
Неаполь.13 января 1268г. Поздний вечер.
Пир, устроенный королем Шарлем в честь прибытия его племянника принца Филиппа, был в полном разгаре – гости, рыцари наперебой поднимали тосты, воспевающие благородство, честь и отвагу.
Шарль уже находился в небольшой комнате, располагавшейся чуть дальше по коридору от огромного парадного зала дворца. Он с нетерпением барабанил пальцами по дубовой столешнице и бросал выжидающие взгляды на дверь. Ги де Леви должен был вот-вот прийти.
Лука де Сент-Эньян, Гоше де Белло и маршал Адам де Фурр, ощущая всю напряженность и какую-то неловкость момента, тихо сопели и изредка переглядывались между собой, бросая друг на друга вопросительные взгляды.
Наконец, дверь распахнулась, и в комнату вошел Ги де Леви. Он поклонился королю и приветливо кивнул советникам, после чего Шарль жестом, полным нетерпения, указал ему на стул, стоявший слева от него.
– Присаживайте, друг мой… – он облизнул губы. Это было признаком волнения. – Мы уже порядком заждались вас…
– Пришлось немного задержаться. – Ги виновато развел руками. – Принц Филипп купается в волнах славы, почета и наслаждается всеобщим весельем…
– Пир во время чумы… – проворчал Гоше де Белло, который не особенно жаловал все эти празднества, выливающиеся казне в сущее разорение. – Ох, как бы плакать не пришлось…
– Перестаньте ворчать и скулить, Гоше! – Адам де Фурр грозно рыкнул на казначея. – И так тошно, а тут вы со своими причитаниями!..
Шарль стукнул кулаком по столу – все притихли и устремили взгляды на рыцаря. Ги помялся и сказал:
– Дело и впрямь плохое, мессиры…
Король провел ладонями по лицу, сделавшемуся багровым от напряжения и, вздохнув, сказал:
– Рассказывай все, что видел и о чем догадываешься…
Он жестом кивнул Луке, тот молча вытащил из-под стола грубо нарисованную карту Италии, развернул ее и прижал углы кубками с вином, стоявшими на столе.
Ги окинул беглым взглядом это творение местных картографов, крякнул, отмечая ее веселые краски, приподнялся и, водя пальцем по ней, начал рассказывать:
– Вот здесь, чуть южнее Рима, мы и встретились с Конрадином. – Ги окинул взором советников. – Судя по тому, как он быстро и вольготно настиг нас, я сделал вывод, что почти весь север Италии у него под контролем. – Лука де Сент-Эньян согласно кивнул головой. – Я услышал на одном из рынков, где мы покупали овес для коней, что даже Венеция готова предоставить ему свой флот…
