– Дай-то, Бог! – Иван встал на колени и истово перекрестился. – Коли они нам помогут, остается призрачная надежда на спасение. На всякий случай, молодой хозяин, я вчера ночью отправил трех гонцов к вашему батюшке в Рязань…

Иван еще не знал, что все его гонцы были перехвачены монголами и, после ужасных пыток, разорваны лошадьми…

И этот день мы провели в укреплении города. В воздухе витало напряжение, схожее с какой-то смутной и неясной обреченностью. Из разговоров булгарских воинов, прибывших вместе с отцом Мадии, я сумел выяснить, что монголы обладают просто чудовищным опытом штурма городов, применяя одновременный массированный натиск.

Но лед, образовавшийся вокруг крепости, на ее башнях и стенах, немного успокаивал меня. Я серьезно рассчитывал на то, что они будут скользить и, тем самым, уменьшат силу натиска.

Вечером, с труд вытерпев вечернюю службу в церкви, я подбежал к тыльной стороне дома и, увидев свет лучины в окне Мадии, скатал тугой снежок и бросил в слюдяное оконце горницы. Мелькнула смутная и неясная тень, в которой мой орлиный взгляд все-таки сумел различить силуэт девушки. Через мгновения скрипнула дверца низенькой калитки, выходившей к задним дворам дома, и в темном пятне проема появилась она. Стройный стан Мадии прикрывала коротенькая меховая душегрейка, на голове был пуховый платок, а в руках горела свеча.

– Я буквально извелась вся… – тихо шепнула она и прижалась ко мне. Я распахнул меховой тулуп, она прильнула к кольчуге и ойкнула. – Какая же она холодная…

– Зима ведь на дворе… – я нежно поцеловал ее теплые сочные губы, пахнувшие малиной и чем-то еще, трудно уловимым. – Какая же ты сладкая…

– Я малинку кушала со сливками… – улыбнулась Мадия. – Твои няньки, так просто не слезают с меня, то одним угостят, то другую снедь из погреба поднимут…

Я хоте сказать ей нечто важное в своей жизни. Я хотел признаться ей в любви, сжигавшей мое сердце словно березовый ствол в печи, хотел сказать, что сейчас же пойду к ее отцу и, упав на колени, стану молить его разрешить брак Мадии и христианина, умолять его позволить ей перейти в нашу веру…

Многое я хотел сказать. Набрав в легкие морозный зимний свежий воздух, я нежно посмотрел на нее, взял себя в руки и…

Раздался тревожный набат. Он начался робко, но его нервные и требовательные звуки наполняли пространство над городком, выгоняли на улицы народ и трясли их сердца страшными предчувствиями.

Она смотрела на меня своими большими и удивительными глазами, часто хлопая пушистыми ресницами. Она поняла, что именно сейчас судьба снова круто повернулась к нам боком и задела своим бездушным крылом, наплевав на чувства, любовь и растоптав все надежды, робко зарождавшиеся в наших юношеских сердцах. Хлопая ресницами, Мадия пыталась скрыть слезинки, которые прорвались из ее глаз и потекли по нежным щечкам, оставляя тонкие извилистые дорожки.

– Ступай, тебе пора… – она бессильно уронила голову на мою грудь и тихо заплакала. – Ступай… – Я не знал, что мне делать, но она резко отстранилась от меня и побежала в горницу, обронив на ходу. – Я тебя люблю! Мы будем вместе…

Я развернулся и побежал по заснеженной улице к крепостным воротам, куда уже направлялись жители, выскакивающие из своих домов.

Иван был уже на месте. Стоя на крепостной стене, он прислонился плечом к зубцу и молча разглядывал монголов, прибывших под стены крепости.

– Вот, погляди… – он зло плюнул на снег, который пурга успела намести в углах стрелковой галереи. – Притащил черт нелегкую на нашу душу…

Я выглянул из-за зубцов стены и увидел трех всадников, гарцевавших возле моста. Они держали в руках зажженные факелы, а к кончикам их копий были привязаны белые полотнища, смотревшиеся несуразно на фоне конских хвостов, развевавшихся у основания наконечников.

– Эй! Коназ урус! Здавай город! Живой ты, живой народ, баба и детка!!! – закричал истошным голосом один из парламентеров. Что-то мерзкое почудилось мне в его интонациях. – Утром ворота открывай! Дэнги, золото, мех давай!!! – Он поддал шпорами своего коня – низенького и мохноногого, его голова были ниже наших лошадей на целую голову. – Не открой ворота! Будем убиват!!..

Он развернул коня и что-то сказав своим спутникам на гортанном языке, ускакал в непроглядную темень зимней ночи…

Два его спутника покрутились и поскакали за ним…

Мишель прервал свой рассказ. Было просто невыносимо видеть, как он мучился, не решаясь приступить к финалу. Ги молча похлопал его по плечу и постарался приободрить. Русич грустно улыбнулся, снова разлил вино по оловянным стаканам, протянул один из них де Леви, вздохнул и произнес:

– Давайте-ка, выпьем за упокой души этой несчастной девушки…

Ги протянул свой стакан, они не чокнулись и молча выпили терпкое красное вино. Мишель стер пальцем каплю вина с уголка своего рта и, глядя на него, произнес:

– Она также выглядит на снегу…

– Кто? – не понял слов русича де Леви.

– Кровь… – грустно усмехнулся Мишель и продолжил свой рассказ:

…Мы с тревогой ждали наступления утра, лишь немногие, самые стойкие воины, смогли вздремнуть пару часов. Весь город лихорадило, всех взбудоражили слова монгольского парламентера, и среди части жителей стали возникать волнения, связанные с смутным желанием сдать город и отдаться на милость врагов, рассчитывая сохранить свои жизни и добро, накопленное многими поколениями. Я, Иван и остальные предводители, желая избежать ненужного накала страстей, для вида согласились с ними и решили отправить парламентеров.

Булгарский каган – отец Мадии страшно испугался, когда услышал об этой идее. Но больше всего его испугало то, что во главе делегатов собирался выйти я. Он подбежал ко мне и, гремя железными пластинками своих доспехов, закрывавших торс поверх кольчуги, произнес:

– Не надо, князь… – он с мольбой посмотрел мне в глаза. – Умоляю, не надо. Вот также они взяли Булгар и еще три наших города…

Я с удивлением и недоверием посмотрел на него. Булгарин, видимо, что-то знал, но не решался до поры и времени говорить, опасаясь напугать или расстроить.

– Говори, каган. – Решительно произнес я и положил латную рукавицу на рукоять меча. Мишель улыбнулся и добавил. – Кстати, меч был германской работы, почти как у вас, мессир де Леви…

– Они дождутся, когда к ним выйдет главный князь города, после чего убьют его и на волне паники войдут в город. Вам же придется снова раскрывать ворота, заледеневшие от воды… – Каган говорил искренне.

Иван, стоявший рядом со мной, почесал свой покрасневший от мороза нос, крякнул и согласился с его словами. Он поискал глазами молодого воина и жестом пригласил его к нам.

– Ты переоденешься в одежды князя Михаила… – сказал он молодому дружиннику. Тот молча поклонился, принял из моих рук золоченый конический шлем с личиной, накинул на плечи красный плащ с изображением лика Спасителя и стал дожидаться остальных приказаний. Иван старался не показывать вида, что он тоже переживает. Воин запустил пятерню в свою седеющую, цвета соль и перец, бороду и стал перебирать пальцами. Он посмотрел на меня, вздохнул и произнес. – Ворота открывать не станем. Наоборот, мы их завалим и зальем водой…

Я молча кивнул ему и ответил:

– Верно, тем более, как сказал булгарский каган, монголы могут атаковать нас в незапертые ворота. Если мы спустим наших людей по веревкам – у врага не останется ни единого шанса на внезапность…

– Ага! – Закивал головой Иван. – Заодно, проверим – врет каган или говорит правду… – он покосился на отошедших булгар. – Не нравятся мне они, ох, не нравятся…

– А они не девки, что нравиться… – я снова стал заводиться, сердясь на недоверчивость старого и проверенного в боях воина. – Им просто деваться некуда, кроме как биться вместе с нами!

– Дай-то, Бог… – недоверчиво ответил мне Иван и перекрестился. Он приказал воинам готовиться к спуску по веревкам для переговоров, проинструктировал их, приказав молчать и слушать, отвечать неясно и увиливать от конкретных ответов на вопросы, тянуть время, надеясь, что помощь, за которой послали в Рязань, успеет ко времени…