– Какие, говоришь, племена? – Ги даже привстал от удивления, настолько рассказ русича захватил его.
– А-а-а, вы удивились! Мокша и мордва, да еще черемисы и остальные, всех не упомнишь… – русич махнул рукой. – Добрые и наивные люди. Живут в лесах, молятся своим богам, большинство из которых связано с лесом и его живностью. У них, к примеру, медведь считается одним из главных божеств, а уж сколько сказок о нем рассказывали, всех и не упомнишь. Он и добрый, и злой, и глупый. И доверчивый, и жадны, и щедрый, одновременно! Ну, да ладно об этом. Остался я, значит, командовать городком. Хожу, напустив на себя свирепый, как мне казалось, вид, а у самого поджилки трясутся от страха и ответственности за жизни горожан и беженцев. Ответственность за чужие жизни, я вам скажу честно, страшнее любого страха. Со страхом еще можно бороться, а вот что делать, когда на тебе висят чужие живые души, ждущие от тебя помощи, спасения и верящие, что ты обязательно им поможешь. Старые воины из пришлых, помнившие Калку и оставленные со мной отцом, подбадривали меня и давали верные советы, особенно в том, что касалось обороны. От отца не было никаких вестей уже с месяц, когда в ворота городка постучалась очередная группа беженцев. Стражники доложили мне, я приказал открывать ворота и вышел встречать их, не ведая, что иду встречать свою любовь…
Мишель опустил голову и зарылся руками в светло-русые, словно пшеничные, волосы. Он плакал, не скрывая своих чувств от Ги де Леви, ему не было стыдно за проявление слабости, просто его душа, сжатая в тисках пустой и бессмысленной жизни наемника без родины и племени, рвалась наружу, презирая чужие взгляды и слова, которые могут быть сказаны.
– Я вышел к воротам крепости и увидел ее… – голос Мишеля задрожал. – Это были беженцы из Булгара…
– Из Болгарии? – Переспросил Ги. – Они, что, ваши соседи? Неужели Русь такая огромная, больше Франции?..
– Русь действительно огромная. – Кивнул головой наемник. – Больше Франции и даже Италии, вместе взятых. Но, они были не из Болгарии, которая южнее нас и граничит с остатками Византии, а на востоке, на берегах огромной реки, тащащей свои воды к большому внутреннему морю, в котором соленая вода и даже бывают такие шторма, что корабли переворачиваются, словно скорлупки от грецких орехов…
– Внутренне море… – шептал пораженный Ги, – шторма…
– Я увидел, что это булгары, причем, знатные, что было видно по их одеждам, вооружению и сбруе коней, украшенных золотом и серебром. Они, князь, его жена и три дочери, спасались бегством от нашествия монголов, ища пристанище в глухих лесах. Я представился и радушно, как и полагалось в наших краях, встретил нежданных гостей. Семейство князя я приказал разместить в своем, отцовском, – он поправил себя, – доме, а воинов свиты, целую сотню закованных в железо и кольчуги, разместил в пристройках, где жили дружинники моего отца. Удивительный народ эти булгары. У них так причудливо перемешано и переплетено западное и восточное, что просто диву даешься. Во-первых, они в основной массе иудейской веры (Ги де Леви плюнул на пол и сделал пальцами рожки). Во-вторых, женщины у них носят тонкие покрывала, прикрывающие лицо и открывающие миру только их удивительные и красивые глаза. Прямо, как у сарацин или сельджуков. В-третьих, у них разрешено многоженство (тут Ги томно закатил глаза и загадочно улыбнулся, словно кот при виде полной миски сметаны). Ну, и напоследок я скажу, что вооружение у них – просто диву даешься! Встречаются, причем, достаточно часто, длинные и прямые франкские мечи, кольчуги и шлемы, наподобие наших, европейских, но щиты, копья и седла носят явный мусульманский тип и не предназначены для ударного боя. Как у византийских катафрактов, армянской конницы или хваразмян у сельджуков, их лошади защищены пластинчатой броней с наголовниками и поножами, что делает их серьезной угрозой на поле боя.
– Вот это да! Ну и дела! А я, признаться, даже не думал о том, что наши доспехи и оружие так далеко используются… – Ги от изумления рот открыл, удивляясь рассказу русича.
– Ну, да не об этом я. На следующий день я выслал конную разведку с приказом прочесать все окрестности на расстоянии трех суток пути, а сам остался в городе. Из разговоров булгар я понял, что враг, наступавший на наши земли, был силен, грамотно организован и, что самое досадное, прекрасно дисциплинирован. Я стал советоваться с опытными и бывалыми воинами. Большинство из них склонялось к тому, чтобы поскорее оставить город, собрать имущество, скотину и людей, взять, да и уйти в леса, где можно было относительно спокойно переждать нападение врагов до весны. «С распутицей и первой грязью мы и вернемся, все живехоньки-здоровехоньки… – почти хором ответили мне ветераны. Но часть из них, наиболее верные и бесстрашные солдаты, ответили: – Лучше умереть вместе с городом, чем убежать, оставив дома и добро на разор ворогам…»
Я решил, что мы никуда не уйдем, а останемся, и будем оборонять городок до последней возможности, после чего, как и полагалось, вступим в переговоры и выторгуем себе почетный мир и капитуляцию.
«Все-таки, так будет приличнее и надежнее» – решил я. Отсутствие реального боевого опыта кружили мне голову и дурманили, напрочь отбивая реальность угрозы.
Тут, – Мишель замялся, – я увидел ее. Она вышла из дома в красном платье, поверх которого накинула меховую соболью накидку с капюшоном. Едва встретившись с ней взглядом, я поскользнулся и упал на снег, вызвал легкую улыбку и веселый девичий смех, завороживший мое сердце почище сладкоголосой свирели. Это была Мадия – дочь одного из булгарских каганов…
– Кого-кого? – переспросил Ги де Леви.
– Каган – это титул местного князя, почти короля, на ваш манер. Мадия была высокая, стройная, черноволосая красавица с ослепительно-голубыми глазами, сверкавшими на ее белоснежном лице, словно два огромных сапфира. Весь день я ходил, словно меня оглушили тяжелым шестопером, я ничего не понимал и не видел вокруг, лишь ее смеющиеся и задорные глаза стояли передо мной. Вечером, во время ужина, я был бледен, пропало всякое желание есть, меня даже озноб бил, чем я немало перепугал слуг и дворню, пытавшуюся охать и причитать. Слуги собрались, было, истопить баню, чтобы прогреть меня до косточек, но, слава Богу, передумали. Старый священник, живший у нас очень и очень долго, посмотрел на меня, потрогал своей худой и костлявой ледяной ручищей и сказал: это любовь, любовь окаянная доконала нашего князюшку…
Ги хмыкнул, но тут же примолк, испугавшись, что его невольный смешок расстроит русича. Мишель понимающе покачал головой и продолжил свой рассказ:
– На следующий день я, сам себе удивляюсь, уговорил прекрасную Мадию прогуляться со мной по зимнему лесу. Ее отец и мать, о чем-то пошептавшись, с большим трудом согласились отпустить свою старшую дочь в холодный зимний лес с русичем – их исконным врагом, приютившим их, но не получившим доверия от них. Я приказал соорудить возок, слуги накидали огромных медвежьих и волчьих шуб, в ноги настелили кучу овчин, мы уселись и… – Мишель снова глотнул вина. Маленькая темно-красная струйка тоненькой полоской потекла от уголка его рта к подбородку. Он вытер ее рукавом. – Мы неслись по зимней дороге, возок прыгал по ухабам, нас кидало из стороны в сторону, а прекрасная Мадия визжала от радости и испуга и жалась к моей груди. Лошади, почуяв, что их предоставили самих себе, понесли. На одном из резких лесных поворотов наш возок развернуло и резко бросило вбок. Мы перевернулись, подняв кучу искрящихся снежинок, похожих на изумительную алмазную пыль. Зарывшись в снег, Мадия смеялась и весело махала руками и ногами. Сам себя не помню, но я поцеловал ее. Она попыталась отстраниться, но я крепко прижал девушку и не прекращал поцелуя. Мадия томно вздохнула, ее руки ослабли, а губы отозвались на мой поцелуй. Мы словно опьянели от восторга любви, охватившей нас с головой и унесшей в неведомые края блаженства, полных красок и цветов, пения птиц и благоухания растений. Мы лежали на мягкой и пушистой снежной перине, совершенно обалдев от счастья, в одночасье свалившегося на нас, и не замечали мороза. Прозрачное и пронзительное синее зимнее небо, слегка расцвеченное белоснежными облачками, простирало над нами свои бескрайние крылья. Солнце, словно обрадовавшись нашей любви, засияло яркими и ослепительными медовыми красками.
