Он вздохнул и потер рукой поясницу. Утренние боли все чаще и чаще заставляли этого железного короля вспоминать о тленности его тела и конечности земного срока, предписанного ему Господом на этой грешной земле. Король позвонил в колокольчик и приказал слугам немедленно пригласить к себе мессиров Матье де Монморанси, Бартелеми де Руа, епископа Герена, его старого товарища и по совместительству главу тайной службы, и принца Людовика. Слуги быстро исчезли за дверьми королевских покоев.

Филипп глухо поворчал на слуг, помогавших ему одеваться. Он частенько ворчал по утрам – сказывались годы, проведенные в нервном перенапряжении, когда каждый день его жизни подкидывал ему все новые и новые испытания, словно проверяя крепость его характера и решительность. Чего-чего, а крепости и решительности королевской натуры могли позавидовать многие из его умерших врагов. Именно цельности характера, упертости и самоотречения во имя достижения поставленной цели им и не хватало, чтобы сопротивляться Филиппу и, в конце концов, остаться в живых, а не уйти в небытие, став одними из многочисленных персонажей истории.

Король тяжело вздохнул. Он вспомнил свою молодость, когда он, еще не оперившийся птенец, решил воспротивиться мощи и вседозволенности своих анжуйских вассалов, дерзнувших завладеть землями в шесть раз превышавшими маленький королевский домен.

«Славные были времена, – вздохнул Филипп, – Господи, как же я осилил-то их, аспидов? Один только покойный король Генрих чего стоил…».

Он махнул рукой, приказывая слугам удалиться.

«Матушка. – Филипп украдкой вытер набежавшую слезу. С годами он становился излишне сентиментальным и способным, вот так, внезапно поддаться чувствам. – Спасибо тебе, матушка, за то, что ты передала мне со своей кровью вашу блуа-шампанскую настырность. Да, славные были годы. Ни минуты покоя. То Генрих, то его бешеный и неугомонный счастливчик Ришар, клянусь Святым Дионисием, они запросто могли прихлопнуть меня, словно надоедливую осеннюю муху… Слава тебе Господи, что ты провел меня по моему пути, что не отнял руки своей от меня, грешника…. Эх, только бы сын смог продолжить начатый мною путь! А он, как назло, такой слабый здоровьем… Луи весь в покойную жену Изабеллу де Эно. Такой же бледный, худой и кожа, словно из мрамора, правда, чересчур настырный и упорный, как баран. Да, кровь – вещь удивительная! Это же надо, как он похож на своих родичей из Эно и Фландрии! Такой же увлекающийся и взбалмошный, как покойный граф Бодуэн! Того, бестолкового, соблазнила призрачная корона Византии, а моего оболтуса увлекла шаткая корона Эдуарда Исповедника! Говорил же я ему: не лезь ты в Англию, пусть они там сами грызутся между собой, как пауки в банке! Нет! Полез-таки! Слава Богу, что хоть живым и здоровым вернулся…. Надо отдать должное мессиру Гильому де Марешаль. Все-таки, на редкость порядочный был человек!..».

В комнату вошли приглашенные королем сеньоры и наследный принц Людовик. Филипп нахмурил брови, оглядывая их своим колючим взглядом.

«Понятно, – решил принц, – папенька опять не выспался. Сейчас начнет свои причитания…»

Они поклонились королю. Мессир Бартелеми был крепким воином, несмотря на свои пятьдесят пять лет, он еще крепко сидел в седле и уверенной рукой сжимал меч, что и доказал в битве при Бувине. Мессир Бартелеми был главным Шамбриэ королевства и заведовал казной, что соответствовало современной должности министра финансов. Матье де Монморанси, приходившийся кузеном Бушару де Марли, был на два года старше Бартелеми де Руа. Великий коннетабль королевства ведал всей внутренней армией короля, что соответствовало должности современного министра внутренних дел. Третьим приглашенным на совет был монсеньор Герен, бывший рыцарь-госпитальер, ставший епископом Санлиса и главой секретной службы его величества. Герену недавно исполнилось пятьдесят лет, он был бодр и крепок телом, а его цепкой памяти могли позавидовать многие молодые сеньоры. Герен запоминал столько цифр, имен и событий, что, казалось, ни одна мелочь не могла проскользнуть незамеченной от взора сурового епископа и друга короля Франции. Самым молодым среди собравшихся в комнате короля был, как ни странно, принц Людовик. Ему исполнилось тридцать пять лет, большую часть которых он провел в тени своего великого родителя и исполнял его волю и решения. Принц получил приличную администраторскую подготовку, управляя графствами Артуа и Вермандуа, которые достались ему от матери. Его хилая фигура никак не соответствовала бурной и кипучей натуре. Победа над королем Жаном и английская авантюра 1216 года были яркими подтверждениями этого. Филипп серьезно беспокоился за своего сына, ведь Людовик был его единственным и законным наследником. Слава Богу, что его жена Бланш де Кастиль, которую успела сосватать покойная Элеонора Аквитанская, была прекрасной женой, верной и порядочной. Бланш успела родить нескольких мальчиков, что внушало их деду – грозному Филиппу относительную уверенность и спокойствие в завтрашнем дне монархии.

Король сел на большое резное кресло и молча кивнул сеньорам, приглашая их рассаживаться.

– Сеньоры, – Филипп прокашлялся, – я собрал вас у себя, чтобы обсудить несколько важных вопросов…

«Опять, наверное, будет поучать меня…» – расстроился Людовик, косясь взглядом на советников.

Герен деловито раскладывал письменные принадлежности, чтобы в любой момент быть готовым сделать запись по приказанию короля. Бартелеми де Руа и Матье де Монморанси сосредоточенными взглядами смотрели на Филиппа.

«Смотрите, – снова подумал принц, – они прямо в рот готовы залезть моему отцу…».

– Известия с Юга, которые доставил гонец, имеют неоднозначную трактовку… – Филипп посмотрел на Герена.

Епископ Герен хотел встать, чтобы начать доклад, но король жестом приказал ему сидеть. Тот поклонился и, развернув какой-то пергамент, заговорил своим вкрадчивым голосом, в котором, тем не менее, сквозили нотки уверенности и решительности:

– Сеньоры. Согласно последним данным, полученным нами с южного направления, маршалу де Ла Фо удалось склонить графа де Фуа к выходу из коалиции, составленной южными баронами для воспрепятствования укреплению королевской власти на землях Окситании.

«Спасибо тебе, Господи, что не обо мне разговор…» – помолился в душе принц.

Филипп молча обвел взглядом собравшихся советников, предлагая им высказаться. Матье де Монморанси сосредоточенно потер свой нос и скосил взгляд на Бартелеми. Тот вздохнул, он не любил начинать разговор первым:

– Мессир де Леви, как всегда, казался на высоте, ваше величество…

Филипп удовлетворенно покачал головой и скрестил руки на животе, предлагая ему продолжить. Бартелеми сморщил лоб, подумал немного, и добавил:

– Теперь, боюсь, нам придется оберегать семью де Фуа, что существенно увеличит наши расходы…

– Зато граф сможет отрезать Арагон и Комминж! – Вставил, наконец, Матье де Монморанси, хлопнув рукой по дубовой столешнице.

Филипп удивленно поднял брови и посмотрел на него. Матье смутился своему резкому поступку и виновато заговорил:

– Простите, сир, не сдержал эмоции…

– Ничего-ничего, мессир де Монморанси, – ответил Филипп, – эмоции – признак наличия ума.

– Батюшка, – произнес принц, – а, не проще ли нам стравить графа де Фуа с его соседями?..

– Луи! – Резко повысил голос король, кинув орлиный взгляд на сына. – Вы, правда, не понимаете всю важность события! Лучше помолчите, да послушайте мудрых людей!..

Принц покраснел и опустил взгляд, он не любил, когда отец прилюдно ругал его. Филипп продолжил:

– С графом де Комминжем теперь разберется его светлость Арманьяк! Да и молодой граф де Бигорр, сын покойного Симона де Монфора, полагаю, не откажется свести старые счеты…. О Комминже, пока, забудем. Как у нас дела со Святым Престолом?..

Герен развел руками:

– Гонорий, как всегда, мнется и двурушничает…

Король кивнул:

– Старый дурак! Герен, – он обратился к епископу, – а не создать ли ему в Риме парочку проблем, а? Как там поживают наши «друзья» из семейства Франжипани и Колонна?..