– Ваша светлость! Впереди засада лучников!..
Глостер, не дослушав последних слов рыцаря, повернулся в седле и отдал приказ:
– Пехоте строиться в каре! Щиты по бокам колонны! Смотреть в оба!..
Не успел он договорить, как из лесной непроглядной чащи, подступавшей к узкой дороге с двух сторон, раздался пронзительный свист, и в сторону отряда полетели стрелы валлийских мятежников. Один из новобранцев-копейщиков замешкался, неуклюже пытаясь переложить щит на правую сторону, его в грудь пронзила длинная стрела.
– Шустрее, мать вашу разъэдак! – Громко выругался сержант, подгоняя растерянных пехотинцев. – Щитами прикрывайтесь!..
В щит де Леви с глухими звуками впились несколько стрел, одна из которых прошла насквозь и застряла в складках кольчуги чуть ниже груди.
– Однако! – Крикнул он, обращаясь к Глостеру. – Весьма занятные у них луки, граф!!..
– Кавалерия! – Глостер уже включился в битву. – Рассыпаться по сторонам!..
Всадники, казалось, бросали свою пехоту на произвол судьбы, стараясь спешно покинуть зону обстрела. Но это было только кажущееся впечатление. Граф рассредоточивал кавалерию, дабы успеть нанести контрудар по притаившемуся врагу. Буквально через считанные мгновения после атаки, рыцари, оруженосцы и конюшие, разбившись на две части, стали углубляться в лесные заросли по обеим сторонам дороги.
Стрельба так же внезапно прекратилась. Кавалерия вернулась к отряду с пустыми руками – таинственные стрелки словно растворились в непролазной чаще леса.
– Строиться в колонну! – Глостер приподнялся на стременах. – Сержант! Доложите о потерях!..
В результате обстрела было ранено трое пехотинцев. Убит, слава Богу, только один, замешкавшийся молоденький новобранец.
Граф Глостер нахмурился, отослал сержанта к пехотинцам, после чего обернулся к де Леви и произнес:
– Это неплохо… – он вздохнул. – Раненых перевязать и в строй, убиенного на повозку.
– Вы находите, граф?.. – Филипп удивленно посмотрел на него. – Ваше спокойствие граничит или с хладнокровием, или с безразличием…
– Отнюдь. – Робер усмехнулся. – На прошлом месяце у меня за раз убили добрую половину пехотинцев. И ничего… – он снова плюнул под копыта коня. – Злее были…
– Не понял?..
– А тут и понимать-то нечего, граф… – Глостер поддал шпорами коня, выскочил впереди отряда, повернулся в седле и громко ответил. – Сейчас полюбуетесь!..
Через лье показалась большая деревня, приютившаяся в излучине речушки на огромной холмистой поляне. Несколько десятков больших деревянных домов кучно сгрудились на холме и вдоль излучины реки, старенькая покосившаяся каменная церквушка, да кладбище, обнесенное покосившейся местами изгородью. Холм, где располагались амбары и скотный двор общины, был обнесен старым частоколом из полусгнивших и местами поломанных кольев высотой меньше туаза. Раздался надрывный и какой-то панически перепуганный звук набатного колокола.
– Окружайте! – Робер вынул меч из ножен и махнул им, приказывая кавалерии и пехоте. – Всем быть настороже!..
Кавалеристы быстро охватили деревню и расположились с тыльной стороны частокола, перерезая единственную тропу, тянувшуюся от деревни в сторону ближайшего леса. Старый сержант, все также по привычки сыпавший на пехотинцев потоком отборнейшей брани, отрядил двадцать человек для окружения деревеньки дозорными постами, а сам, вместе с оставшейся частью отряда, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами, вошел в деревню. Глостер и де Леви медленно въехали в селение вслед за ними.
Сельский староста – седой и худой старик благообразного вида, лицо которого покрывала сеть глубоких морщин, выбежал навстречу графу и, услужливо кланяясь, что-то залепетал на странной смеси англосаксонского и местного наречий, напоминавшего уху де Леви какую-то тарабарщину с примесью знакомых слов.
Робер Глостер крепко подтянул поводья своего коня, молча слушал лепет старика, глаза которого испуганно метались по сторонам. Филипп невольно перехватил его взгляд. Он был полон ужаса и предчувствия чего-то жуткого, несуразного, несправедливого и, самое удивительное, неотвратимого. Во взгляде старика была и мольба, и отрешенность, и надежда, вспыхивающая, но тут же гаснущая, и скорбь, и, на удивление де Леви, усталость, утомившая старика, привыкшего всю жизнь существовать в страхе за себя, жизни сельчан, их имущество, честь жен, сестер и дочерей…
– Где вся чернь, старик?! – Глостер медленно произнес на англосаксонском наречии, нервно ударил шпорами в бока своего жеребца. Конь заходил ходуном, долбя копытами землю и разбрасывая грязные копья в разные стороны. – Где все люди мужеска рода?!.. – Староста что-то тихо и невнятно для уха Филиппа проблеял в ответ. Робер Глостер нахмурился, резко выхватил меч и плашмя ударил старика по спине. Он повернулся к сержанту и громко приказал. – Сгоняйте всех к церкви! Все зерно, утварь и все, что можно увезти, тащите в повозки! Дома… – он снова нахмурился и со вздохом сказал. – Дома сжечь! Церковь не трогайте…
Солдаты с немного растерянным видом, подгоняемые руганью своего сержанта, копьями сгоняли крестьян, словно стадо скота, мычащего и блеющего, но все равно послушно идущего под ударами пастухов, к центру селения, к поляне возле церкви.
Рыцари и все кавалеристы разбились на две части, одна из которых осталась возле тыльной тропинки, а вторая – напротив въезда в селение, пехотинцы снова сгруппировались и, войдя в деревню, плотным кольцом окружили перепуганных насмерть крестьян. Отчетливо было слышно блеяние овец и мычание коров, которых солдаты копьями подгоняли к выходу из селения, среди толпы сельчан слышались всхлипывания и причитания плачущих женщин, прижимавших к груди маленьких детей, редкие угрозы и проклятья в адрес ненавистных им королевских солдат и графа Глостера.
– Еще раз повторяю: где все ваши мужья?! – Глостер привстал на стременах и грозно посмотрел на них. – Молчите?! Ваше право…
Последние слова он произнес тихо, словно и сам удивился сказанному, ведь о каких, в сущности, правах можно было говорить тем, у кого и права-то на жизнь толком не было…
Сельский священник – толстенький и лысый человечек, одетых в серую сутану и трясущийся, словно заяц в норе, приблизился к нему и, протягивая к графу большой деревянный крест, грубо сколоченный из двух тисовых брусков, произнес:
– Побойтесь Господа и его справедливого гнева, ваша светлость! Придет ваш час, и встанете перед апостолами на судилище…
– Заткнись, отче… – Глостер резко повернул к нему свою голову в шлеме, сверкнул глазами так, что тот скукожился, втянул голову в плечи и что-то тихо-тихо забормотал себе под нос. – Уж я-то предстану, не переживай! Только, для начала, я наведу тут железный порядок и привью тебе, да всей вашей уэльской черни мысль, что король Англии тут был, есть и останется единственным хозяином! – Он щелкнул пальцами и приказал сержанту. – Всех стариков, старух, да баб на сносях в церковь! Да отче не забудь захватить! Пусть помолится с ними за долгие лета моего батюшки – короля Англии Генриха и единственного сюзерена в здешних местах!.. – Граф посмотрел на детей, кричавших и жавшихся к матерям, снова плюнул под копыта коня. – Пусть заберут с собой и этих визгливых поросят!..
Сержант вместе с частью пехотинцев, подталкивая остриями копий, быстро загнали в церквушку всех стариков, женщин и малолетних детей, завалили вход бревнами, лежащими неподалеку от входа. Вечно ругающийся ветеран выставил с пяток караульных, после чего привел всех оставшихся солдат к графу.
Тот усмехнулся, наклонился в седле к сержанту и что-то тихо прошептал. Сержант с довольным видом осклабился, продемонстрировал свои гнилые желтые зубы, развернулся к солдатам и прокричал, опять же обильно сдобрив свою речь отборными ругательствами.
– Разбирайте себе, мать вашу разъэдак, девок себе на потеху, забаву, а кому не очень-то и свезет, может и на всю жизнь здесь!..
Кучка перепуганных и визжащих от ужаса девушек-крестьянок плотно сжалась, стараясь стать одним целым со своими невольными соседками по несчастью. Солдаты, словно стая голодных волков, кружили вокруг них, высматривая себе симпатичных невест. Нескольких мальчишек, буквально с дюжину, не больше, отогнали в сторонку и, повалив на землю, сторожили десяток новобранцев, трясущихся в предвкушении чего-то хорошего, но, вместе с тем, и ужасно страшного, ведь за удовольствие надо всегда платить…
