Филипп резко разворачивал коня и пытался выскочить наперерез линии стрельбы. Он надеялся, что, хотя бы на этот раз ему удастся изменить ход судьбы. Словно в замедленном сне он отчетливо увидел, как арбалетчик прицеливается, спускает скобу, удерживающую натянутую тетиву, толстый арбалетный болт выскакивает из ложа и устремляется по направлению к скачущему Роберу, который. Как назло, именно в этот момент он услышал крик де Леви и осадил коня, пытаясь развернуться, превращаясь в удобную и неподвижную мишень.

– Не-е-е-е-ет!!!.. – закричал Филипп, увидев, как его друг и приятель Робер, словно от толчка о невидимую преграду, резко заваливается на спину и, роняя меч и поводья, медленно падает на землю.

– Уходим! Месть завершилась!!!.. – закричал отец Агнессы, разворачивая своего коня. Нападавшие вместе с ним воины поскакали вслед за своим командиром, оставляя де Леви на поле боя. Противники резко развернули своих коней и, не забирая раненых или убитых, бросились наутек.

Филипп подскакал к телу Робера и, спрыгнув с седла, присел возле него, стащил с головы раненого нормандца шлем, нагнулся и попытался расслышать его дыхание.

Робер открыл глаза, было видно, как быстро холодеет и стекленеет его взгляд, а лицо, бывшее красным от напряжения, медленно сереет и приобретает мраморную холодную белизну.

– Филипп, прости меня… – прошептал он.

Де Леви схватил голову друга и, прижав ее к груди, простонал:

– Робер, друг мой, не надо, не уходи…

Нормандец закрыл глаза и потерял сознание, потом, очнувшись, попытался изобразить улыбку, но его посеревшие и синеющие губы не слушались:

– Защити Агнессу… – из уголка его правого глаза вытекла слезинка и скользнула вниз по щеке, оставляя за собой мокрую полоску. – Я ведь даже… – он собрался с силами и произнес, – всего лишь поцеловал ее, даже не прикоснулся к ней…

– Я защищу ее… – ответил де Леви. – Она не будет опозоренной.

– Ей нельзя домой… – Робер едва дышал – силы утекали из его молодого организма вместе с кровью, сочившейся из раны. – Ты же сам видел. Ее прокляли и забыли…

– Что же мне делать?.. – растерялся де Леви. – Не брать же мне ее с собой?..

– Прошу тебя, Филипп… – Робер коснулся своими ледяными пальцами его горячей руки, – возьми ее с собой, возьми мое имя, если надо, только защити Агнесс. Я ведь знаю почти все о тебе… – он вдохнул воздух, грустно улыбнулся, – тебе нужно для чего-то в Англию… – Филипп в растерянности кивнул головой. – Возьми мое имя, меня никто не знает в лицо, только позаботься о ней…

– Хорошо, Робер… – ответил Филипп и вздрогнул, увидев, как глаза его товарища, в которых еще мгновение назад был блеск жизни, стали вдруг стеклянными и безжизненными. Он закрыл их рукой и прошептал. – Господи, прости душу раба своего грешного Робера и прости меня, грешника…

Он встал и, подняв с земли тело Робера, перекинул через седло коня и, держа под уздцы своего коня и лошадь убитого друга, повез к опушке рощицы, где пряталась Агнесса. Филипп привязал коней к стволу бука, росшего в одиночестве возле края рощи, и стал искать девушку.

Перепуганная насмерть Агнесса забилась под огромными корнями старого бука, вырванного из земли временем и ветрами. Филипп присел возле нее на корточки, положил руку на плечо – оно часто-часто вздрагивало от страха, и сказал, пытаясь подобрать слова:

– Донья Агнесса… – он умолк – словно комок застрял в горле, мешая сказать что-либо.

Девушка подняла на него свои большие и заплаканные глаза и вздрагивающим от переживаний, страхов и волнений голосом спросила:

– Робер?..

Он молча покачал головой. Агнесса заревела и прижалась к его груди, пряча свое лицо среди складок его сюркота. Филипп машинально гладил ее по волосам, пытаясь успокоить, но она лишь тряслась в беззвучном плаче.

– Нам надо собираться в дорогу. Бургос рядышком, там мы и похороним Робера. Он заслужил быть погребенным на освященной земле… – Агнесса вскинула голову и посмотрела ему в глаза – ее длинные ресницы, словно крылья удивительных по красоте бабочек, мелко подрагивали. Капельки слез сверкали под лучами солнца мелкой россыпью бриллиантов, делая ее такой трогательной, милой, трогательной, беззащитной и… красивой. Филипп тряхнул головой, отгоняя от себя это последнее сравнение. – Нам надо подниматься и уезжать. Неровен час, ваш отец вернется за телами своих людей…

Кладбища всегда унылые. Вряд ли кто в своей жизни встречал веселые кладбища. И зимой, и осенью, и даже летом, не говоря уже о весне, когда вся природа поет и распускается цветами навстречу новой жизни, кладбища были, есть и останутся унылыми местами. Сколь ни были красочны места их расположения, сколь ни были массивны церкви и памятники, сколь ни была природа, окружавшая их, восхитительна, романтична и живописна, грусть и уныние всегда витают там.

Маленькое кладбище, раскинувшееся сразу за оградой небольшой, но уютной церквушки святого Мишеля Архангела, было старое, запущенное, но не брошенное. Монахи и священник не сильно тревожили незнакомого им франка и ее заплаканную спутницу – судя по виду и одежде – кастильянку. Они молча сняли тело воина – он был благородного происхождения, но не знатен, унесли его в часовню, где омыли лицо и раны, переодели в красивый сюркот желтого цвета с простым и незамысловатым гербом – тремя черными стропилами, нацепили шпоры, надели на голову черный чепец и положили в простой гроб, сделанный местным плотником из свежевыструганных дубовых досок, пропели панихиду, молитвы и соборовали, все честь по чести.

Франк и его спутница, которую он, чтобы девушка не потеряла сознание, поддерживал за плечи, молча отстояли возле гроба и также, не проронив ни единого слова и звука, проводили до могилы, вырытой на южном краю старинного кладбища, бросили по горсти земли и, потупи взоры, ушли, не забыв при этом оставить весьма внушительную сумму серебром для сорокоуста и заупокойных молебнов о спасении души убиенного раба Божия.

Когда же настоятель церкви – старый и сгорбленный годами монах-цистерианец подошел к рыцарю вместе с каменщиком и, словно виновато, осведомился о титуле, имени и роде новопреставленного воина, высокий и рыжеволосый франк, после небольшого раздумья и молчания произнес:

– Филипп де Леви и де Сент-Ном, шевалье из королевства Франции, – он понял, что произнес слишком быстро, да и его французский язык был труден для восприятия местному священнослужителю, поэтому, он медленно и по слогам, теперь уже на латыни, повторил сказанное. Девушка вздрогнула и побледнела, крепко схватившись рукой за локоть рыцаря, да так сильно, что было видно ее побелевшие пальцы. Она и испугом, граничащим с удивлением, посмотрела на рыцаря – тот как-то виновато улыбнулся и, пожав плечами, добавил. – Паломник и грешник…

– Кто не безгрешный, пусть бросит в меня камень. – Ответил ему священник. – Донья, наверное, невеста рыцаря?.. – его снова удивило, какими растерянными бывают люди: рыцарь побледнел, а девушка едва не лишилась сознания, услышав его вопрос. – Так вы, дочь моя, ему невеста?..

Агнесса растерянно посмотрела на Филиппа, тот нахмурил брови и ответил за нее:

– Покойный был нам друг и, можно сказать, родич…

Священник еще раз повторил свой вопрос. Агнесса снова покраснела и, поймав взгляд де Леви, с вздохом ответила:

– Да, падре, он был моим женихом…

Теперь пришла очередь растеряться священнику. Он открыл рот от удивления, потряс своей лысой головой и сказал:

– Должно быть, дочь моя, вы оговорились? Я имел в виду вашего спутника…

Филипп топнул ногой и произнес:

– Падре, донья Агнесс моя невеста. Она, вы сами видите, сейчас не вполне понимает, что говорит… – рыцарь гневно посмотрел на него. – У вас, простите, когда-нибудь убивали на глазах живого человека, можно сказать, ни с того, ни с сего?! – священник понял, что рассердил рыцаря своей назойливостью, стал извиняться, как мог, подбирая витиеватые выражения. Но Филипп решил прекратить эту бессмысленную комедию в таком грустном и неподходящем для нее месте. Он отвязал с пояса кошель и протянул его священнику. – Примите, отче, сей вклад в ремонт вашей церкви, да позаботьтесь о панихиде и сорокоусте…