Де Леви гневно нахмурил брови, но не смог удержаться от смеха, уж больно гримаса на лице де Бомона была хитрой и умильной, как у мартовского кота.

– Откуда ты знаешь обо мне и принцессе Констанс?..

Матье развел руками в стороны, мол, итак все давным-давно ясно, и произнес:

– Господи! Да после твоего триумфа на турнире, когда ты там можно сказать всех практически в паштет превратил и особенно, когда ты ее проводил во дворец по приказу короля, все только об этом и судачили…

– Глупость и бред… – отрезал де Леви. – Мало ли, что я проводил ее, – он запнулся, – вообще-то, если быть честным до конца, я провожал не принцессу, а ее отца…

– Бог ты мой! – Матье всплеснул руками. – А кто-то мне сказал, что сам король что-то там пообещал кому-то… – его загадочный вид так умилил Филиппа, что тот снова прыснул со смеху. Де Бомон с присущей ему игривостью заметил. – Наплюй на его слова, Филипп. Король у нас, к несчастью, слишком часто стал давать несбыточные обещания…

То, с какой легкостью он это сказал, еще раз подтвердило решение Филиппа покинуть Париж, Францию и на некоторое время исчезнуть, сгинуть от посторонних и назойливых глаз, чтобы потом спокойно и методично исполнить обещание, данное покойному Клитону. Он уже давно для себя решил, что освободит его отца, что бы это ему ни стоило, пусть даже ценой своей жизни, но не бесчестья.

– Честь можно так легко потерять… – почему-то вслух произнес он.

Матье принял его слова с веселостью, хмыкнул и, заговорщицки подмигнув ему, сказал:

– Вот-вот, я как раз буду охранять покои королевского сектора со второй смены стражи до четвертой… – он еще раз подмигнул ему. – У тебя будет порядочно времени, друг мой…

– С чего это ты решил, что я сегодня пойду к принцессе?.. – Филипп удивленно посмотрел на него.

– Ты же сам только что сказал… – де Бомон опешил и растерянно посмотрел на друга.

– Да ничего я не говорил! – огрызнулся де Леви.

– А я слышал, как ты сказал про потерю чести… – закатив к небу свои игривые глаза, произнес с ослепительной улыбкой Матье. – А Констанс, как ни крути, девица…

– Перестань! – Филипп засмеялся и попытался толкнуть, но по-дружески, де Бомона.

Тот резко отпрыгнул и, вертясь по комнате, затараторил:

– Девица, девица, девица… – он снова подмигнул ему, – вперед и копье наперевес!..

– Ладно, – Филипп понял, что товарищ его не угомонится, – только замолчи, умоляю…

Матье мигом успокоился, правда, снова подмигнул ему и сказал:

– С десяти вечера до двух ночи… – он понял, что сейчас уж точно схлопочет от Филиппа подзатыльник, раскрыл дверь комнаты и, покидая ее, прямо на пороге повторил. – С десяти до двух, не забудь!..

– Ух, я тебя!.. – де Леви подыграл ему, вскакивая с постели и устремляясь за де Бомоном.

Матье выскочил из комнаты в коридор, снова развернулся и, понижая голос, повторил:

– С десяти до двух…

Филипп засмеялся, кивнул ему в ответ и закрыл дверь. Он прошелся по комнате. Слова Матье запали ему в душу. Тем не менее, он беспокоился, но не за себя, а за принцессу, которая могла, чего доброго, наделать глупостей и осложнить жизнь себе, а что будет с ним самим…

Он присел на край постели и задумался. Честь не позволяла ему переступить через чувства, но эти же самые чувства толкали его на безумства. В голове промелькнула сумасшедшая мысль – что если не упираться набегающим на него чувствам, пуститься по течению жизни, а потом придти к королю и с повинной головой, раскаяться, все рассказать и во всем сознаться. Он же, как никак, отец! Не станет же он казнить его и проклинать дочь?!

Хотя…

Тут Филипп вздрогнул. Людовик сильно изменился, причем, не в лучшую сторону. Об этом многие, знавшие его ранее, говорили, правда, тихо и полушепотом. Власть сильно меняет человека, портит и коверкает его до неузнаваемости. А сколько было примеров, когда таких же, как он, казнили за покушение на королевскую честь…

Де Леви встал и снова прошелся по комнате, подошел к окну и, высунувшись, вдохнул теплый осенний воздух, напоенный ароматами спелых яблок, росших в королевском саду. Голова немного закружилась, ему стало тепло и приятно, а в голове снова промелькнула коварная мысль, пронзившая его мозг яркой вспышкой молнии.

«Это же вариант! – громкий голос, звучавший внутри его головы, наполнил его сознание. – Тебя проклянет король! Ты станешь изгоем, на тебя всем станет наплевать! Ты сможешь уехать далеко-далеко, отсидеться, возможно, изменить свое имя и судьбу. А потом, когда все о тебе забудут и даже похоронят в своей памяти, ты сможешь исполнить клятву, данную Гильому! Лучше в душе своей знать, что ты честен, чем слышать от окружающих, но знать, что ты – бесчестен и забыл о воле покойного друга».

А Констанс? Как же она?..

Филипп почесал подбородок и улыбнулся. Не исключался вариант, что ее отец, король, смилостивится и выдаст ее замуж за него. Тогда…

– Бред и ахинея… – плюнул на пол де Леви. – Король у нас витает в облаках и думает только о своей выгоде. Я должен пойти к ней, объясниться, вымолить прощение и со спокойной совестью уехать…

Констанс медленно прогуливалась по тенистым аллеям. Шлейф ее платья был игриво наброшен на локоть, но, все-таки, соответствовал понятиям приличия и этики того времени – ножек и туфель не было видно. Она прислушивалась к шорохам, издаваемым камешками, шевелившимися под ее ножками. В руке она держала свежесрезанную розу, от ее крупного и пышного бутона шел такой упоительный аромат, что слегка кружилась голова. Настроение у Констанс было превосходным и тому были причины – Матье де Бомон, один из рыцарей и командиров королевской охраны, словно походя обмолвился ей о том, что некий предмет сегодня придет в сад для встречи с неизвестной особой. То, с каким видом это сказал Матье, можно было и не сомневаться. Его изощренная мимика, закатывание глаз и томность вздохов была притчей во языцех.

Принцесса прошла в самый отдаленный и тихий уголок сада, дорожка здесь изгибалась вдоль больших кустов дикого шиповника¸ посаженного, по преданию, самой Анной Киевской – ее прабабушкой. Шиповник разросся и никем не окультуренный практически полностью закрывал эту часть сада от посторонних глаз. Маленькая, но красивая и уютная беседка расположилась сразу за зарослями этого красивого растения.

Старая каменная кладка беседки местами была полностью покрыта мхом, колонны ее затянули многолетние виноградные лозы, гроздья темных и спелых ягод нависали отовсюду и наполняли беседку невероятной гаммой ароматов.

Констанс вошла внутрь и заметила большую и довольно-таки широкую каменную скамью, изготовленную грубо из здоровенного куска посеревшего от времени мрамора.

Девушка присела на краешек большой скамьи, поднесла к носу розу и вдохнула ее нежный аромат. Мысли ее были заняты Филиппом де Леви, в голове так и крутились слова ее отца, оброненные им более года назад на турнире: «Смотри, дочка, каков молодец! Чем не жених тебе…».

Она фыркнула и жеманно повела плечиком, но все-таки бросила быстрый взгляд на красивого и статного юношу, со всей учтивостью склонившего свою голову перед трибуной, на которой сидел король Франции со своим многочисленным семейством и знатнейшими сеньорами домена.

Высокий, рыжеволосый гигант показался ей обычным худородным выскочкой, но его открытый и смелый взгляд, лучистость голубых глаз сразу же привлекли внимание Констанс. Она стала следить за каждым его поединком и настолько увлеклась, что несколько раз вскакивала со скамьи и испуганно вскрикивала, когда ей казалось, что юношу могут выбить из седла соперники. Казалось, что и он почувствовал ее переживания, а ее мысли и мольбы, адресованные к Господу и Деве Марии, придавали ему дополнительные силы и служили еще одним щитом, закрывавшим его от ударов копий соперников-поединщиков.

И когда он стал выигрывать у одного за другим, когда вышиб из седла самого графа Стефана, его еще звали Этьенном, младшего брата могущественнейшего Тибо де Блуа, Констанс поняла, что сама судьба неслучайно свела его с ней. А уж когда отец, непонятно почему изобразивший больного посреди турнира, в самом его разгаре и кульминации, приказал молодому рыцарю сопроводить его до дворца, а ее, юную и дрожащую от волнения, усадил на коня рядом с де Леви, сердце Констанс покорилось неведомой доселе силе…