Вот и сегодня, Ансельм дождался прибытия короля Гильома и начал свою заунывную проповедь, упирая на миролюбие, добродетель и прочую чушь, сильно раздражавшую короля Англии. Гильом стойко вынес все эти «бредни» архиепископа Кентербери, не проронив ни слова.

«Вот скотина! Опять завел свою «тягомотину»! Это же надо, опять «дует в уши» моих дураков! А они-то, хороши, развесили уши, открыли рты и слушают его, словно детишки сказочника…» – негодовал в душе Гильом Рыжий.

Король дождался окончания службы, причастился Святыми Дарами и произнес:

– Мессиры благородные рыцари и сеньоры! Мы отдали «Богу Богово» – теперь пора отдать «Кесарю Кесарево»! Немедля выступаем! Лагерь свернуть! Мессир Жан де Беллем, примите триста копейщиков и сворачивайте лагерь!

Жан де Беллем, граф Шрусбери, поклонился и покинул короля заниматься свертыванием лагеря.

Гильом поискал глазами великого коннетабля Англии Гуго де Биго, графа Норфолка, и произнес:

– Мессир коннетабль! Принимайте всех рыцарей, наемную конницу и скорым маршем двигайтесь на город Кан. Ваша задача сходу взять город, на худой конец, организуйте осаду! Но, прошу вас, сильно не беспредельничайте! Это, все-таки, Нормандия – наша Родина!

Гуго поклонился и пошел принимать командование рыцарями и наемной фламандской конницей. Гильом смотрел ему вслед, размышляя:

«Нет. Гуго не возьмет Кан. Он, наверняка, поставит лагерь, дав возможность сторонникам моего брата Робера укрепиться и послать за поддержкой…»

Гильом приял на себя командование пехотой, оставив только при себе свою конную охрану, состоящую из ста рыцарей, и отряд английских лучников его личной гвардии, под командой констебля Жиля де Романкура, виконта и шерифа графства Нортумбрии.

Лагерь свернулся быстро и Гильом отдал команду на начало марша. Король ехал в центре своего арьергарда, наслаждаясь прекрасной весенней погодой и красотами Нормандии. Чистое, голубое и бескрайнее небо раскинуло над королем свои крылья, обволакивая его свежестью цветущих садов и пением птиц. Природа, казалось, приветствовала сына Завоевателя, решившего вернуться к своим истокам, не подозревая о грядущей войне. Земле и природе, в сущности, были глубоко безразличны эти люди, снующие и копошащиеся на ее поверхности, топчущие своими боевыми конями ее луга. Природа жила сама по себе, какой-то необъяснимой и непонятной для смертных жизнью. Ежегодно, из века в век, она сменяла сезоны, укрывая леса и поля снегами, заливая их талыми водами, распуская почки на растениях и деревьях лесов и садов.

Король вдыхал эти упоительные ароматы жизни, но мысли его были совсем в другом месте. Гильом размышлял о разительных переменах в своей жизни и настроениях его рыцарей, как-то сразу погрустневших, едва они ступили на берега Нормандии.

«Нет. Они не трусы… – размышлял, сидя в высоком боевом седле, Гильом Рыжий. – Тут, что-то другое. Скорее всего, это архиепископ с его вечными «сюсюканьями» о мире и гневе Божьем их сбил с толку! Или, правда, что они просто переживают, их тревожит возможность скрестить мечи со своими братьями, отцами, дядьями и другими родичами? Да. Дело будет интересным! Я, наверное, впервые в жизни, увижу «вялую» битву, когда обе стороны будут с неохотой и словно во сне изображать атаку и оборону…»

Король сделал несколько привалов, во время которых шутил и балагурил со своими воинами, не забывал общаться с командирами наемников, расспрашивая об их житье-бытье на родине. Король, казалось, вовсе и не думал о предстоящей схватке с родным братом. Рыцари удивлялись каменному спокойствию своего короля, не задумываясь о том, что и он может переживать, мучиться и страдать от таких же мыслей.

«Брат. Да, спасибо тебе, батюшка! Даже на смертном одре ты исхитрился переполошить всех! Прости меня, Господи. Определил бы точнее свою волю – глядишь, все было бы совсем по-другому…

Я верой и правдой служил Роберу, был бы знатным принцем крови, братом короля, получил много владений, замков и титулов. Ни о чем не думал, кутил и гулял себе! Так, ведь нет! Теперь, из-за всей этой чехарды, усиленной природной и наследственной алчностью, мы идем с мечами друг на друга! Мало того! Мы еще и тащим, словно баранов на заклание, своих подданных! Бред какой-то!»

Стараясь заглушать такие мысли, проскакивающие в его голове и смущающие его разум, Гильом Рыжий практически всю дорогу до Кана пил вино. Он напивался до такой степени, что еле держался в седле. Чтобы не потерять рассудок и не сболтнуть в беспамятстве из-за выпитого вина, король пел песни и болтал со своими рыцарями, которые с нескрываемым удивлением смотрели на своего монарха…

К концу второго дня арьергард, наконец, прибыл к городу Кан.

Гильом был прав в своих догадках – Гуго де Биго не взял сходу Кан. Он расположился шатрами на равнине, раскинувшейся возле восточных стен города, и занимался «ерундой», обмениваясь герольдами с графом города Кан мессиром Ангерраном де Тилли и епископом города – монсеньором Може де Брион.

Гильом выслушал доклад Гуго, но ничего не сказал. Король поднял свою голову и пристально посмотрел в глаза великого коннетабля Англии. К его удивлению, мессир Гуго де Биго не отвел глаз, его глаза не бегали, спокойно выдержав взор монарха.

«Великолепно. Какая выдержка! Ладно, посмотрим, что день завтрашний мне уготовит…» – Гильом приказал армии отдыхать.

Монахи и священники засуетились, призывая армию к вечерней молитве. Король вздохнул, и пошел в первых рядах слушать проповедь архиепископа. К его удивлению, монсеньор Ансельм воздержался от миролюбивых тем, посвятив свою проповедь осмыслению Десяти Христовых Заповедей. Гильом молча слушал архиепископа, но мысли его кружили совершенно в другом месте. Он вдруг вспомнил себя молоденьким мальчиком, когда они вместе со старшим братом Робером жались от испуга десятилетними отроками за спины рыцарей охраны во время битвы при Гастингсе.

Гильом улыбнулся, вспомнив об этом. Да, его брат Робер был зачат еще до брака его отца с Матильдой Фландрской. Гильом Незаконнорожденный силой взял девушку из соседнего графства. Ее отцу, скрепя сердцем, пришлось дать согласие на свадьбу – живот у невесты принял уже угрожающие размеры.

«А, ведь мы с братом Робером родились в один и тот же год. Он – в середине января, а я в начале декабря 1056 года! Да! Не снасильничал бы мой отец тогда – неизвестно, как было сейчас…»

После молитвы король ушел спать. Гильом даже и не заметил, как резко и глубоко «нырнул» в сон…

Ему снова снился один и тот же сон. Он, снова и снова, видел себя десятилетним мальчиком, которого крепко держал за руку его братишка Робер во время жуткой битвы при Гастингсе. Кто-то крикнул, что их отец убит! Они испуганно прижались друг к другу, словно маленькие волчата, и озирались по сторонам, не веря услышанному и ища глазами своего отца. Весь мир, казалось, в эту секунду рушился перед ними. Они тихо плакали, но старались (как учил их отец) не показывать окружающим свою минутную слабость.

«Как только враг увидит вашу слабость или неуверенность, он вас тут же «проглотит»!» – не раз поучал их Гильом Завоеватель, трепля их рыжие и непослушные гребешкам вихры…

Гильом Рыжий внезапно проснулся, вынырнув из навязчивого и повторяющегося из ночи в ночь сна. Он тихо встал с походной постели и, завернувшись в меха, тихо вышел из палатки, увидев новую зарю, занимавшуюся на востоке. Небо было просто прекрасным. Кровавая и, несколько розоватая, заря окрасила восток неба. Запад был еще погружен в иссиня-черное звездное покрывало, а, между ними, словно это было местом покоя – простиралось плавно-переходящее в более нежные тона небо нового дня.

«Вот, я и увидел мгновение, отделяющее миг прошлого от мига, когда наступит сегодня. – Улыбнулся Гильом. – Я увидел, как бывшее и будущее только определяются между собой…»

В этот момент он услышал разговор нескольких рыцарей, которые не спали и разговаривали, сидя у костра:

– Да. Страшное будет утро. – Сказал один воин, старый и седой рыцарь. Его худое, украшенное волевыми морщинами, лицо косо освещалось бликами костра, делая его похожим на призрак.