– Становишься ли ты, после принятия данной присяги, моим человеком?

Он протягивал руки, в которые вассал вкладывал свои, отвечая:

– Становлюсь твоим человеком и вассалом!

Годфруа поднимал его с колен и троекратно целовал «поцелуем мира», принимая его в число своих вассалов. Так Годфруа, переходя от одного рыцаря к другому, принимал оммажи. В это время за процедурой со стены башни внимательно наблюдал Лузиньян.

Когда де Леви возвратился в замок, он подошел к нему и сказал:

– Здорово придумано! А капеллан записал на пергаменте размеры и расположения феодов и бенефиций? А рыцари расписались, или поставили свои печати? А у каждого была отдельная бумага, или общий свод?

– Что, понравилось? – Усмехнулся де Леви. – Самому захотелось?

Лузиньян почесал затылок:

– Просто у нас, в Пуату, Марше и Ангумуа, менее однородные клятвы и оммажи. Там с каждым в отдельности согласовывают тексты, не один день проводят в спорах, что и как. А уже потом!..

– Так это у вас! А у нас, сам видел, все просто и быстро! – Ответил Годфруа. – Это ведь мои прямые вассалы. Они все безземельные рыцари, вторые или третьи сыновья. С ними, в отличие от старых вассалов, пользующихся леном не один год, значительно проще…

– А! Вот оно что!

– А ты, как думал… Вот, на днях, займусь пересмотром оммажей у старых ленников, тогда и поглядим, сколько с ними будет мороки. – Сказал Годфруа. – А как у тебя дела идут?

Лузиньян, обрадовался появлением интереса к его работе по окультуриванию замка, ответил:

– Значит так! Надо, первым делом, застелить камнем внутренний двор замка. Затем, сделать отводы для стока дождевой и талой воды. Потом…

– Я смотрю, у тебя целый план готов! – Не дал ему договорить де Леви.

– Это точно. Только…

– Что, только?

– Денежки нужны! – Улыбнулся Лузиньян. – На камень, на то, на другое, на мебель, к примеру, на посуду и утварь разную, на украшение домовой церкви…

– Сколько? Говори…

– Тысяч пятнадцать-двадцать ливров! – Выпалил Лузиньян. Он спохватился и добавил. – Этой суммы будет достаточно, я думаю, для всех трех замков и башен…

– Да ты с ума сошел! – Удивился де Леви.

– Посчитай сам… – обиделся Лузиньян. – Не для себя стараюсь, для сестры и для тебя, бестолкового!

– Ладно! Деньги у меня есть. Прикажи шателену Шарлю. Пусть он приводит работников, а ты нанимай, пусть делают все, как надо! Я заплачу. Только попрошу сеньора епископа, чтобы прислал мне толкового человека, смыслящего в делах строительных, пусть он посмотрит и проверяет их работу… – предложил де Леви.

Лузиньян сел на каменный выступ стены и, посмотрев ему в глаза, спросил:

– А мне ты, как я понял, не доверяешь?

Годфруа разозлился так, что был готов ударить его. Он вздохнул и ответил:

– Доверяю! Только подобными делами пусть занимается чернь, или, худой конец, специалист, знающий толк в подобных делах.

– А-а… А я думал.

– Петух тоже думал!.. Пошли, у нас еще дела в Париже есть. – Годфруа потащил Лузиньяна в башню.

– Это, какие дела? – удивился Лузиньян.

– Обыкновенные! Я ни черта не смылю в украшениях и драгоценностях! А ты у нас, натура тонкая, поможешь! – Годфруа скрыл от Лузиньяна, что хочет увидеть принца и Сугерия.

– Спасибо, что доверяешь моему вкусу! – Возгордился Лузиньян, и они пошли собираться в дорогу.

Но, Годфруа де Леви внезапно передумал и решил немного схитрить:

– Знаешь, родственник! Сделаем мы лучше так: я поеду один, а ты пока тут займешься общей организацией работ. Встретимся через неделю в Париже, в Сите. Мне как раз с недельку понадобится времени, чтобы растормошить местных евреев, у которых мои денежки лежат.

Лузиньян сделал такое недовольно-кислое лицо, словно съел недозрелую сливу, и произнес:

– Да черт с тобой! Ты вообще взял, да и навесил на меня все свои дела! Конечно!.. Я родственник, вот мною и можно помыкать…

– Ладно, не дуйся! Приедешь через недельку, мы с тобой погуляем, как следует, почудим напоследок! Все-таки, конец моей холостяцкой жизни, а? – Решил немного успокоить его де Леви.

Глаза Лузиньяна заискрились. Он ухмыльнулся и ответил:

– Конец холостяцкой жизни, говоришь?.. Ладно! Я тебе покажу, как надо гулять по-настоящему! Мы с тобой так отметим, что весь Париж, нет! Вся Франция потом будут вспоминать, как де Леви прощался со своей свободой!

Он весело засмеялся. Годфруа посмотрел на него с интересом. Больше всего его поражало в Лузиньяне вот такая, резкая смена настроения. В одно мгновение он мог быть брюзгой, скупердяем, а через мгновение преобразиться так, что с трудом верилось. Вот и сейчас, настроение его менялось, будто флюгер при изменчивом ветре. Такая бесшабашная простота, удаль и отвага каким-то немыслимым и непостижимым для ума образом уживались в нем.

Годфруа приказал слугам спешно собираться в Париж.

В ночь он уехал, оставив Лузиньяна «на хозяйстве» в замке, не забыв, правда, попросить шателена Шарля Мрачного немного «присмотреть» за ним. Так, от греха подальше…

Лошади несли Годфруа и его свиту в Париж, как на крыльях. Его мечта, воплотившись в реальность, немного пугала де Леви. Больше всего на свете он боялся, что, получив землю в лен, он отдалится от принца Людовика. Ведь теперь у него разом появилось много новых забот, а, с учетом будущей свадьбы…

Годфруа встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Ярко светила луна, озарявшая мерцающим светом узкую, петляющую по лесу, дорогу, бросая причудливые тени на лица его спутников. Он вздохнул, и пришпорил коня. Годфруа не терпелось скорее увидеть Людовика, снова оказаться среди своих верных боевых товарищей.

«Как там мессир Антуан? Уже почти целую вечность его не видел, не слышал его брюзжания и ворчания на всех и вся. Первым делом приглашу его на свою свадьбу! Старик будет рад за меня. Если бы не его слова, придавшие мне уверенности и оптимизма…» – думал Годфруа.

Отряд только под утро расположился на небольшой отдых. Две лошади требовали спешной перековки подков, иначе их можно было потерять. Они расположились на окраине небольшой деревушки, рядом с кузницей. Слуги и оруженосцы быстро расстелили скатерть и стали готовить нехитрый обед. Годфруа и его рыцари расселись в кружок вокруг костра. Каждый рыцарь перевернул свой щит и, поставив его на импровизированные козлы, сделал из него некоторое подобие стола. Гладкая деревянная поверхность обратной стороны щита, как нельзя, кстати, подходила для этих целей. Слуги быстро сварили и пожарили на костре мясо, купленное в деревне. Рыцари, ловко пользуясь кинжалами и небольшими ножами, вилок в то время не было и в помине, о тарелках обще молчу, разделывали горячие куски дымящегося мяса на своих щитах, обильно поливая его сливовым соусом. Вино, как один из атрибутов рыцарского походного застолья, лилось, хотя и не рекой, но в достаточном количестве.

Толпа зевак, преимущественно женщин и детишек, и небольшим испугом и интересом стояли и наблюдали за нами из-за домов. Поняв, что рыцари явно не разбойники, раз заплатили за мясо, котел для его варки и перековку лошадей, к Годфруа приблизился небольшой, лысоватый и щуплый мужичок, лет шестидесяти, скорее всего староста или местный прево.

Кашлянув, привлекая к себе внимание, он робко подошел к отряду.

– Приятного аппетита мессир рыцарь, не знаю Вашего имени, прошу прощения. Приятного аппетита Вам и вашей свите… – кланяясь, произнес он.

Годфруа повернул голову в сторону говорившего:

– Спасибо и тебе, старик! Как тут дела у вас? Все ли хорошо?

– Слава богу, все нормально! Воины мессира сенешаля, храни его Господь, только с час перед вашим приездом, проезжали. Они расположены тут рядом. – Старик напрягся, видимо испугался, вот и решил соврать.

– Ух, ты! Самого сенешаля! – Решил подыграть ему Годфруа. – А ты его самого видел?