— Я любила его, — просто сказала Эйле. — Это не было дружбой. Я не могла без него жить.

— Но ведь живете! — напомнил Ренье.

— Я верю, что мы встретимся. Поэтому и живу.

Ренье немного подумал.

— Получается, что без меня вы жить сможете, да?

Эйле лукаво фыркнула.

— Может быть... не хочу проверять!

— Вот слова разумной женщины. Не будем проверять, в самом деле... Полагаю, вы — вполне полноценное человеческое существо, Эйле, способное и любить, и дружить, и ненавидеть, что бы там ни говорили о девчонках из простонародья... А скажите, вы действительно умеете ненавидеть?

— Да, — сказала Эйле, сразу становясь серьезной. Она чуть прикусила губу, глаза ее потемнели. По мнению Ренье, ненавидящая Эйле выглядела не столько грозной, сколько несчастной.

— Кто же тот убогий, который вызвал в вас столь мрачное чувство? — спросил Ренье мягко. Он начал жалеть, что его болтовня привела их к столь неприятной теме. — Тандернак?

— Тандернак? Он ведь скоро получит по заслугам... Нет, не он. Человек, который имел власть над моей жизнью и воспользовался этой властью, чтобы разрушить все, что я любила...

— Не понимаю, — признался Ренье.

— Мой хозяин, — пояснила Эйле. — Владелец нашей деревни. Тот, кто позволил продать меня. Если бы он запретил... Если бы он хотя бы поинтересовался людьми, чью судьбу он решает — вот так запросто, просто поставив подпись!

— А что он мог сделать? — удивился Ренье. — По-вашему, дворянин должен оставлять все свои дела и отправляться в отдаленную деревеньку, чтобы лично переговорить с крестьянкой, которую староста предлагает продать? Добро бы вас отсылали на медные рудники или куда-нибудь в глушь, где вам предстояло бы убирать навоз... Знаете, как он рассуждал?

— Как? — хмуро спросила она.

— Староста для того и назначен, чтобы решать подобные мелкие вопросы, не тревожа хозяина необходимостью навещать отдаленные владения. Староста, рассуждал ваш хозяин, лучше понимает, что хорошо для дела, а что плохо. Если не доверять старосте — то нужно самому жить в деревне и с утра до вечера заниматься крестьянскими проблемами. Уверяю вас, ни один дворянин на это не согласится.

— Конечно, — сказала Эйле, кривя губы.

— Продолжаю. — Ренье слегка коснулся ее губ кончиками пальцев, заставляя сменить недовольную гримасу на более благосклонную. — К вашему господину приходит письмо. Давайте продадим юную, одаренную особу королевскому двору! Это сулит нам такие-то и такие-то выгоды. А, думает ваш хозяин, молодая девушка наконец-то покинет унылое житье в деревне и сможет устроить свою жизнь в столице. Ну какая бы не запрыгала от радости! И он подписывает документы. Вот как обстояло дело.

— Вы уверены?

Ренье кивнул.

— Ни один дворянин не желает зла своим крестьянам, поверьте. В самом крайнем случае мы бываем равнодушны...

— Наверное, вы правы, — произнесла Эйле со вздохом. — Но мне трудно забыть...

— Я попробую выяснить, нельзя ли прислать в столицу заодно и вашего возлюбленного, — сказал Ренье.

Ее глаза сверкнули.

— А такое возможно?

— Почему же нет? Вероятно, потребуется заплатить, но если ваш хозяин разумный человек, он, конечно, согласится... Могу заняться этим сразу же после того, как мы покончим с Тандернаком.

Эйле прижалась к боку Ренье, потерлась головой о его плечо.

— А, вот вы как теперь заговорили! — обрадовался он. — Хорошо. Вы знаете имя вашего бывшего хозяина?

— Конечно. Его зовут Адобекк.

Ренье остановился так внезапно, словно споткнулся о невидимую преграду.

— Как?

— Адобекк, королевский конюший...

Им удалось пройти на «малый двор» незамеченными. Ренье привел девушку в апартаменты, которые занимал в те дни, когда жил при особе принца: две комнатки, битком набитые мебелью, преимущественно детской. Там были крохотные стульчики, игрушечные столы, за которыми можно было угощаться только лежа на полу, маленькие шкафчики содержали миниатюрную посуду. Ренье так и не понял, были ли то игрушки или же этими вещами пользовался сам принц, когда был еще ребенком.

В любом случае, комнаты пришлись Ренье по душе. Здесь имелась очень широкая низкая кровать, на которой вполне помещался взрослый человек; что касается одежды, то Ренье разбрасывал ее по всему помещению и поиски той или иной части туалета превращались в увлекательное приключение среди лабиринтов игрушечной мебели.

Эйле уставилась на комнату изумленно.

— И вы здесь живете?

— Иногда. Когда его высочество желает видеть всех своих придворных непременно подле себя. В других случаях я обитаю у моего дяди, в столице.

— Но ведь это все — для кукол!

— Возможно, дорогая, для принца мы и есть куклы. Никто этого в точности не знает, поскольку его высочество принц Талиессин — загадка для всех, даже для собственной матери.

— Вы так свободно об этом говорите! — поражалась Эйле.

— Это потому, что я дворянин, — сообщил Ренье. — Поживёте с мое при королевском дворе, и вы тоже научитесь говорить о подобных проблемах легко. Так легко, словно это ваши проблемы, а не династические.

Эйле опустилась на игрушечный стульчик.

— Точь-в-точь куколка! — восхитился Ренье. — Кстати, у меня есть настоящая фарфоровая кукла. Подарок принца.

— Принц подарил вам куклу?

— Сидите. Не вскакивайте. Сломаете мебель. И вообще... — Ренье вдруг засиял обаятельнейшей из своих улыбок. — Раздевайтесь!

— Что? — пискнула Эйле.

— Я ваш друг?

— Да...

— Раздевайтесь!

Эйле вздохнула.

— Только не надо этих умудренных вздохов, — предупредил Ренье. — Вы больше не деревенская кумушка, сколько можно твердить. Вы — столичная штучка! Бельё можете оставить... А обувь — долой!

Он подошел к Эйле и сдернул с нее верхнее платье. Потрогал чулки — шелковые.

— Сойдет, — пробормотал он. — А вот прическа никуда не годится...

Он подскочил к одному из шкафчиков и распахнул дверцы. Шкафчик был изумительной работы, из темной породы дерева, с перламутровыми инкрустациями, изображающими битву птиц и лягушек. Внутри обнаружилось множество платьиц с оборочками, сшитых по старинному фасону.

— Знаете, дорогая, сейчас мне пришло на ум, что эти вещички принадлежали вовсе не Талиессину, — сказал Ренье, копаясь среди шелкового тряпья. — Здесь хранятся детские вещи самой королевы! Представляете?

На мгновение он вынырнул из шкафа, с рук свешиваются ленты и чепцы, на голове примостились нижние юбки с кружевами.

— Ее величество играла здесь, когда была малюткой! Можете поверить? Ее пальчики трогали все эти ленточки, завязывали здесь бантики...

— Нет! — вырвалось у Эйле.

— Почему же нет? — удивился Ренье. — Полагаете, ее величество никогда не была девочкой?

— Это слишком невероятно...

— Будем рассуждать здраво. — Ренье уселся на полу, скрестив ноги. — Вы сами только что утверждали, будто ваш прежний хозяин относится к крестьянам так, словно они — его игрушки. Продает, не задумываясь об их чувствах. Ну? Было? Утверждали?

— Кажется...

— Не кажется, а утверждали. Продолжим. Любой, даже самый могущественный человек, даже такая хитрая гадина, как Тандернак, есть игрушка судьбы. И вы, и я — в равной мере. Так почему бы игрушкам судьбы не поиграть в игрушки королевы?

— Вы меня запутали, — жалобно сказала Эйле.

— Это называется силлогизм, — поведал Ренье и снова погрузился в шкаф.

Наконец выбор был сделан, и Эйле облачилась в забавное платьице с кружевами по подолу, с корсажиком и широченным воротником. Ренье самолично соорудил ей фантастическую прическу, пользуясь огромным количеством гребешков и лент, а сверху прикрыл свое творение прозрачным покрывалом, которое прикрепил золотыми заколочками.

— Где вы так научились? — поражалась Эйле.

— Дорогая, всему, что я знаю в жизни, меня обучили несколько профессоров в Академии и десятка три жизнерадостных женщин... — рассеянно молвил Ренье, отходя в сторону и любуясь своим творением. — Теперь вы вполне сойдете за куклу.