Городов в этих краях почти не строили — к отрогам гор жались только небольшие поселки горняков. Убогость здешней жизни поразила даже молодого герцога, который, казалось бы, на все насмотрелся и ко всему привык. Медленно проезжал он по разбитым дорогам области, которую решил взять себе в удел, и повсюду его встречало одно и то же: кривобокие домишки и кривобокие люди; и те и другие — неопределенного возраста, преждевременно состарившиеся от трудных условий. В воздухе висела гарь, и от нее не было избавления — уже к концу первого дня объезда владений новый герцог ощутил, как она скрипит у него на зубах.

Кочевники пустыни были близки к этим землям; время от времени их. летучие отряды появлялись здесь и производили опустошения — впрочем, разбойники были не страшнее пожаров или обвалов, которые то и дело происходили в шахтах.

Здесь люди привыкли не к страху, а к безнадежности.

Когда Мэлгвин объявил их землю своей собственностью, жители не удивились, не обрадовались и не попытались отстаивать свою независимость: они не верили в возможность перемен, ни к лучшему, ни к худшему. Веками они ковырялись в этой земле, выбирали лежащее на поверхности, ковали, как умели, плуги и прочие орудия и продавали их на юге в обмен на хлеб и мясо. Некоторые предпочитали торговать с кочевниками, но те покупали лишь наконечники для стрел и мечи, а оружие у здешних горняков получалось не слишком хорошее.

Мэлгвин был хоть и молод, но выглядел намного старше своих лет. Годы, проведенные в заботах, подточили его, вокруг глаз лежали темные круги, и морщины уже добежали по лицу; рот изогнулся, опустив углы книзу, и «тонул между двумя резкими, властными складками. Герцог был болен. Эта болезнь не отпускала его потом до самой смерти: лихорадка, которая то возвращалась и грызла своими тупыми зубами тело жертвы, то отступала в сторону, как бы желая полюбоваться на сотворенное ею. У Мэлгвина была худая рана, дурно залеченная, запущенная за нехваткой времени. Может быть, эльфийская кровь помогла бы ему избавиться от болезни, но никогда За ВСЮ свою недолгую жизнь герцог Мэлгвин не осквернял себя общением с Эльсион Лакар.

Он установил в своих владениях твердые законы, он расставил везде верных людей, помог с организацией отрядов, способных давать отпор кочевникам на границах, — и только тогда задумался о женитьбе.

Самый верный его сторонник, Арвираг, такой же суровый, беспощадный к себе и другим, такой же дальновидный и расчетливый, как и его герцог, предложил Мэлгвину в жены свою дочь.

Дочка Арвирага была синеглазой, как ее отец, но, в отличие от него, не смуглой, а беленькой, нежненькой. Она была поздним ребенком и, как многие поздние дети, отличалась странностями: она никогда не разговаривала. Эта девушка не была ни немой, ни слабоумной; просто она молчала.

Когда отец объявил ей: «Арета, тебя берет герцог Мэлгвин», она не проронила ни звука. Склонила голову в знак того, что понимает, и вышла из комнаты.

Арету облачили в тяжелое красное платье с белой меховой оторочкой. Золотые волосы ее распустили и тщательно расчесали, а после вплели в них золотые и красные ленты и накрыли прозрачным покрывалом с россыпью золотых звезд: теперь невеста Мэлгвина была точно окружена взлетающими при каждом ее движении небесными светилами.

Мэлгвин ожидал прибытия девушки, странно взволнованный. Эта свадьба сильно отличалась от того действа что явил народу нового Королевства Гион со своей эльфийской женой Ринхвивар. Ни шествия темнокожих лучников, ни возов с приданым, ни всенародного ликования на каждой площади каждого города, ни безумного танца с кинжалами, который показала собравшимся королева, — танца, закончившегося пролитием капли эльфийской крови.

Невеста Мэлгвина шествовала из отцовского замка в замок супруга степенно и чинно. Она нигде не останавливалась и только в больших поселках, встречавшихся на ее пути, раздавала щедрые дары: деньги, мешки с белой мукой, отрезы тканей. Эти сокровища везли на телегах позади невестиного поезда, и было их ровно столько, сколько ожидалось встретить городов; расчетами занимался сам Арвираг.

Мэлгвин выехал ей навстречу, чтобы воссоединиться с будущей супругой перед воротами своего замка, приземистой надежной твердыни, возведенной на самом южном рубеже герцогства, там, где имелись самые богатые горные выработки.

Завидев шествие герцога Мэлгвина, невеста остановилась, дабы позволить своему господину явить в полной мере свою любезность и свое великолепие. Этому также научил ее отец.

Мэлгвин был, как и Арета, в красном и белом. Два меча сверкали, перекрещенные, у него за спиной; все знали, что герцог умеет пользоваться обоими и на диво хорош в бою — если только не бьет его старая лихорадка. Герцогский конь ступал горделиво, попона на нем горела от золотых вышивок, а герцогская корона, украшенная самоцветами, недавно добытыми в горах, сверкала на солнце.

Жених и невеста сблизились. Все создавалось заново в мире, который будет принадлежать их потомкам: и свадебные обряды, и способ выражать чувства, и формы отношений между правителями и народом.

Понимая это, они замерли, желая немного отсрочить миг, когда окончательное решение будет принято и утвердится на века, а затем Мэлгвин приблизился к невесте вплотную, протянул к ней руки и взял к себе в седло. Она уверенно переставила ножку из своего стремени в стремя мужа, и он рывком переместил ее на своего коня. Затем снял с себя корону и возложил на ее голову, а после, громко крикнув, помчался в замок. Попоны, волосы, покрывала, плащи — все развевалось за спиной у всадников, но выше прочих взлетало прозрачное звездное покрывало, и теперь россыпи светил плясали над будущими супругами, словно бы желая благословить их союз на веки веков.

Мэлгвин знал о том, что Арета не говорит: его предупреждал об этом отец девушки. Герцога подобные мелочи не беспокоили. Девушка смотрела на своего господина ясными синими глазами, терпеливая и уверенная в себе; он сразу понял, что из этой молчаливой красавицы получится превосходная герцогиня.

Свадебный пир закончился лишь под утро, но герцог увел жену сразу после полуночи. После множества женщин, которые дарили ему ласки, Мэлгвин не знал, как подступиться к девственнице: Арета сразу разделась, забралась под меховое одеяло голая и обняла мужа, точно тряпичную куклу, с которой имела обыкновение спать в своей детской.

Только на пятую ночь Мэлгвин решился потревожить её ласками, и только на десятую она отдалась ему вполне. И сразу же понесла.

Мэлгвин и прежде часто отлучался из замка, однако с появлением Ареты эти отлучки стали для него в тягость. Замок, выстроенный совсем недавно — с подвалами, где не умер еще ни один узник, со стенами, которые ни разу еще не видели подступающего неприятеля (и за все последующие века так и не увидели!), — этот замок стал для Мэлгвина истинным домом, куда герцог стремился всей душой.

Арета встречала его безмолвными объятиями. Повсюду ощущалось ее присутствие, каждого камня, казалось, успела коснуться ее маленькая рука. Она распоряжалась немногочисленными слугами с большим толком. С тех пор, как на всей территории герцогства отменили и рабство, и крепостное право, слугам начали платить небольшое жалованье, однако Арету они баловали так, словно она по-прежнему оставалась барским ребенком, любимицей всех, кто причастен к кухонным котлам и швейной мастерской, конюшне и птичнику. На деньги, которые выдавал им раз в полгода супруг Ареты, они покупали для нее сладости и наряды.

Первым ребенком Ареты была девочка; второй родился через два года — это был мальчик. Он и унаследовал герцогство после смерти родителей.

Мэлгвин и его жена умерли в один день: во время конной прогулки по горам лошадь Ареты сорвалась в пропасть, и герцог, не задумываясь ни на мгновение, направил туда же своего коня. Останки супругов нашли на дне глубокого ущелья и там же погребли. С тех пор, как говорят, в тех горах можно слышать их голоса: хрипловатый, сорванный голос Мэлгвина и еле слышный голос Ареты. Ибо молчаливая герцогиня иногда все-таки разговаривала. Она обращалась только к своему мужу и, не умея владеть собственным горлом, тихонько шептала ему на ухо. И если влюбленная девушка, которая не побоится отправиться ночью в эти горы, услышит и разберет шепот герцогини Ареты, то будет счастлива в любви — счастлива так, как никто другой.