— Дядя, впустите нас!

— Так бы и сказал... — пробурчал королевский конюший и скрылся в глубине дома.

Агилон насмешливо посмотрел на Ренье:

— Ты уверен, что этот кошмарный старик — твой родственник?

— Он не старик... и мой родственник, — ответил с вызовом Ренье. — Он всегда такой.

— Ну, ну, — фыркнул Мегинхар.

Ренье криво пожал плечом:

— А что тебе не нравится?

— Оставь, — вмешался Госелин. — Не у всякого найдется влиятельный дядя, да еще такой, чтоб имел и придворную должность, и хороший дом в столице.

— Что дурного в том, чтобы иметь хороший дом в столице? — спросил Ренье.

— Ничего, — ответил Госелин с двусмысленной улыбкой. — Я только сказал, что такая благодать имеется не у всех и что нам не к лицу привередничать.

Все это время Талиессин молчал. Он вообще редко вмешивался в разговоры между своими приближенными. Только переводил взгляд с одного спорщика на другого и как будто удивлялся все больше и больше.

Наконец дверь отворилась. Дядя Адобекк предстал перед ночными гостями в длинных просторных одеждах, в каких имел обыкновение разгуливать по дому. Он поднял лампу повыше, прищурился, силясь разглядеть лица всадников, но ничего толком не увидел и сердито позвал:

— Который из вас мой племянник?

Ренье молча выехал вперед.

— Слезай, — распорядился дядя. — Остальные — вон отсюда. Здесь вам не постоялый двор.

Ренье медленно спустился на землю.

— С нами принц, дядя, — тихо сказал он.

— А? — Адобекк качнул лампой. — Кто?

— Принц, — повторил Ренье чуть громче.

— Один из этих лоботрясов — его высочество? — Адобекк быстро подошел к остальным. Полы его одежды развевались, свет лампы скользил по золотым и серебряным нитям вышивки.

Талиессин все так же молча спешился и забрал у Адобекка лампу. Повернувшись к своим спутникам, принц проговорил:

— Мегинхар отведет лошадей в конюшню. Где у вас конюшня, любезный?

Вопрос был обращен к Адобекку. Тот чрезвычайно вежливо ответил:

— За четвертой стеной, ваше высочество.

— Вот и хорошо, — сказал Талиессин равнодушным юном. — Чем дальше от нас будет Мегинхар, тем лучше — учитывая обстоятельства. Ничего, прогуляешься. Проветришь одежду. Привяжи лошадей.... и оставайся на конюшне. Если лошади согласятся тебя терпеть, разумеется. Полагаю, там найдется какая-нибудь вода... — Принц сморщил нос.

Мегинхар машинально провел рукой по своим влажным волосам. Поднес ладонь к лицу, понюхал, содрогнулся и пробормотал тихое проклятие, адресуя его хозяину дома.

Талиессин, впрочем, явил обычное свое безразличие к бедам, постигшим его приближенного. Как ни в чем не бывало он обратился к Адобекку, который изо всех сил хмурил брови:

— Господин королевский конюший, прошу предоставить нам ночлег.

— Ладно уж, — проворчал Адобекк. — Но учтите, я потребую объяснений!

— Да как хотите, — равнодушно ответил принц. — Можете требовать, на здоровье...

И первым вошел в дом.

Адобекк устроил его высочество в комнате, которая некогда принадлежала Эмери. Впервые в жизни Эмери отправился в путь, оставив свои клавикорды дома. Старший брат не представлял себе жизни без музыки. Громоздкий инструмент всегда сопровождал его, куда бы он ни направился. Теперь клавикорды дремали в комнате, и казалось, что Эмери совсем недавно вышел за дверь — и скоро вернется.

Принц быстро оглядел комнату, поставил лампу на стол и принялся срывать с себя одежду — торопливыми, лихорадочными движениями. Бросив ее на пол, метнулся к чашке для умывания. Плеснул себе в лицо воды, несколько раз резко вдохнул и выдохнул, после чего вскочил на кровать, завернулся в одеяло и упал как подкошенный.

Следовало заснуть как можно скорее, чтобы эта ночь осталась позади. Утром многое разрешится. Утром он, по крайней мере, сможет увидеть глаза своих спутников. И хриплые голоса сплетников с окраины перестанут эхом отдаваться в его ушах.

Свиту принца Адобекк устроил в кухне, где только сегодня утром постелили на пол свежую солому. Молодые люди не возражали. Лишь бы передохнуть до утра, а там можно будет вернуться во дворец и привести себя в порядок. К тому же спорить с Адобекком было небезопасно.

Ренье решил ночевать с остальными. Ему не хотелось сейчас объясняться с дядюшкой. И тем более — демонстрировать ему свои синяки и шишки. Быть бесславно побитым в трактирной драке — увольте!

Огонь в кухонном очаге едва теплился: прислуга всегда оставляла на ночь горячие угли, чтобы можно было в любое мгновение раздуть их и согреть для господина Адобекка воду или молоко: у королевского конюшего случались самые неожиданные капризы.

В неверном теплом свете Ренье увидел своих товарищей: Госелин сидел, подтянув колени к подбородку, а Агилон почти совсем закопался в солому, подгребая ее себе под бок. При появлении Ренье они оба дружно уставились на него.

— Удобно вам? — спросил Ренье.

— А что, твой дядя и тебя сюда изгнал? — осведомился Агилон. — Я уж думал, ты будешь ночевать у себя в детской.

Ренье махнул рукой.

— Не хотел с ним объясняться. Он странный человек.

— Вот уж точно, — проворчал Госелин.

— Устроил принца — и ладно, — добавил Ренье, усаживаясь рядом с Агилоном.

— Кстати о принце, — заговорил Госелин, — мне кажется, я пропустил что-то важное. Что случилось на постоялом дворе?

— Обычная драка. — Ренье махнул рукой и показал на распухший висок. — Лично мне досталось. Ему — еще не знаю, не имел возможности рассматривать.

Все трое помрачнели, переглянулись. Агилон высказался:

— Если у его высочества хотя бы вполовину так распухла рожа — королева продаст нас в рудники своему родичу герцогу.

— Полагаю, до этого не дойдет, — с самым серьезным видом возразил Госелин. — В намерения ее величества не входит усиление северного герцогства.

— Откуда такая уверенность в своих силах? — возразил Агилон. — Нам хоть какое дело поручи — что угодно развалим, не то что рудники.

— Следить за принцем — труднее, чем долбить кайлом скалы, — заявил Госелин.

— Вот и попробуем сравнить, — заключил Агилон с видом полной покорности судьбе. И обратил взор на Ренье: — Из-за чего там все случилось?

— Нет, это лучше вы мне скажите, где вас так долго носило? — взорвался Ренье.

— Неважно... Мы ведь успели вовремя, — махнул рукой Агилон. — Кто начал драку?

— Разумеется, принц, — ответил Ренье.

— Ну разумеется! — Агилон вложил в эти слова столько иронии, сколько сумел в себе отыскать.

— Нет, в самом деле! — сказал Госелин. — Почему он разозлился?

— Потому что болтуны и сплетники назвали наследника престола ублюдком и выродком, — ответил Ренье. — Они говорили о том, что кровь Эльсион Лакар — отрава, а сами Эльсион Лакар и особенно их отдаленные потомки — неполноценные существа.

Госелин молча отвернулся, Агилон, напротив, слушал жадно: ему всегда нравились сплетни, и чем грязнее, тем приятнее они щекотали воображение. Он поднял брови с нескрываемой насмешкой:

— И что же во всем этом так возмутило принца?

— Не знаю... — признался Ренье. — Все. Возможно, то, что они говорили о его матери.

— А что они говорили о ней? — тотчас спросил Агилон.

Ренье покачал головой.

— Не могу повторить. Неважно. И еще — что принц не мужчина... и не женщина... вообще — никто. Извращенец.

Он поднял глаза на Агилона почти робко — не сомневаясь в том, что тот хотя бы покраснеет. И уж в любом случае признает за принцем право на негодование.

Но ничего подобного не случилось. С лица Агилона так и не сошла ироническая улыбка.

— А разве это неправда? — осведомился он как ни в чем не бывало.

Ренье тихо переспросил:

— Что — неправда?

— Что принц — извращенец, что он не может иметь близости с женщиной... Это же правда.

Ренье чуть раздул ноздри; у него разом онемели скулы и губы — он не мог выговорить ни слова. Агилон заметил это.