Стараясь не наступить на сухую ветку, Элизахар обошел арбалетчика. Теперь он видел врага, а тот по-прежнему озирался. Осмотрительный крестьянский парень. Из породы паршивых крестьянских парней, определил Элизахар. Из тех, что ненавидят работать. Из тех, что выпивают чужие сливки и отпираются до последнего. Из числа неотразимых сельских красавчиков, которые проникаются смертельной обидой на весь свет, когда отец приглянувшейся девушки дает им от ворот поворот. И все-таки крестьянская натура дает о себе знать. Это она заставляет все делать с оглядкой, даже убивать.

Элизахар взял нож, взвесил его на ладони, а после метнул, вложив в этот бросок чуть больше чувства, чем требовалось. Он попал арбалетчику в живот. За мгновение до того, как клинок достиг цели, Элизахар уже понял, какой будет рана, и заранее сморщился.

Арбалетчик не застонал — замычал, как недоеная корова. Элизахар побежал к нему. Бросив арбалет, раненый катался по земле, дергал пальцами рукоять ножа, застрявшего в теле, и завывал. Он не сразу заметил своего убийцу, который вдруг показался рядом и присел на корточки, глядя почти участливо.

Из глаз раненого брызнули отчаянные слезы. «Вот и еще один дурной сон, — подумал Элизахар. — Как будто их у меня было недостаточно!»

Солдат вдруг сказал, хрипло и очень громко:

— А знаешь, я в деревнях резал свиней!

Он затрясся от смеха. Элизахар положил ладонь ему на прыгающие губы и молча полоснул по горлу.

А затем бросился бежать. Он торопился вернуться к охотничьему домику. В его планы вовсе не входило оставлять Фейнне одну на слишком долгое время.

Фейнне не могла видеть человека, который вошел в ее комнату, но в его присутствии ей делалось тесно и душно. С того самого дня, как ее похитили, она не переставала надеяться на то, что в какой-то из дней все это попросту закончится само собою. Что она проснется и поймет: все миновало без следа.

Но каждое утро начиналось одинаково: нянюшка подавала ей умывание, затем следовал завтрак — сушеные хлебцы и кислое молоко, и наступал новый тягучий, бессмысленный день взаперти.

Фейнне ни о чем не спрашивала. Она оказалась во власти злодеев, вот и все, что она знала, и этого ей казалось вполне достаточным. Ей было безразлично — кто эти злодеи и чего они добиваются.

На второй или третий день плена, когда Фейнне, закончив завтракать, снова забралась на кровать и погрузилась в мечты, к ней явились. Девушка услышала, как открывается дверь, как хлопочет нянюшка; затем раздался тихий писк — видимо, старушку выставили из комнаты; а после к Фейнне приблизился кто-то тяжелый, громоздкий, пахнущий крепким мужским потом.

Она поежилась, пытаясь отодвинуться подальше.

Незнакомец сказал:

— Меня зовут Алефенор.

Фейнне промолчала.

— Вы можете обращаться ко мне, если понадобится.

Девушка опять ничего не ответила. Тогда этот Алефенор преспокойно уселся рядом с ней на кровати и чуть тряхнул ее за плечо. Она содрогнулась от омерзения. Это, впрочем, было оставлено без малейшего внимания.

— Вы не хотели бы попросить о чем-нибудь?

Она покачала головой.

— И не желаете узнать, кто вас похитил и с какой целью? — продолжал Алефенор.

Фейнне тихо проговорила:

— Вы не слепы, господин?

— Что? — Алефенор чуть растерялся.

— Если вы не слепы, — сказала Фейнне, — то должны были видеть, как я качаю головой. Вот так. — Она повторила движение. — Это жест отрицания. Так делают все зрячие люди, когда не хотят говорить.

— Стало быть, вам не любопытно?

— Уйдите, — сказала Фейнне.

И он ушел, а к пленнице тотчас ворвалась няня и принялась лопотать и возмущаться, точно старенькая птичка:

— Ах, разбойник! Что он тут наговорил вам? Врываться к девушке! В следующий раз я его проткну!

— Чем ты проткнешь его, нянюшка? — Фейнне чуть улыбнулась.

— Найду, чем, — сказала старушка.

Фейнне вздохнула.

— Мне постоянно кажется, что это происходит не со мной, а с кем-то другим... Странное чувство: совершенно выбивает почву из-под ног. Как будто ты окончательно лишаешься телесности. Ни рук, ни ног, одно только средоточие личности...

Нянюшка ничего не понимала насчет «средоточия личности» и, чтобы утешить Фейнне, решительно объявила, что будет добиваться на завтрак сладких печений и свежего молока.

Алефенор выполнил просьбу пленницы и больше в ее комнате не появлялся — до того самого дня, как Элизахар поджег хворост у стены и перебил половину гарнизона.

Двумя широкими шагами он пересек маленькую комнатку и тяжко навис над кроватью — убежищем Фейнне. Нянюшка пыталась было вцепиться ему в рукав, но Алефенор попросту схватил старушку поперек туловища и вынес из помещения.

Фейнне незряче смотрела в стену.

— Я хочу спросить вас кое о чем, — произнес Алефенор, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал не слишком угрожающе.

Фейнне не пошевелилась.

— Сегодня на нас было совершено нападение, — продолжал Алефенор.— Вас это, конечно, радует?

Ответа не последовало.

Он наклонился ниже, схватил ее за плечи и несколько раз сильно встряхнул.

— Проклятье! Я задал вопрос!

Ее голова мотнулась на шее, плечи вяло обвисали под ладонями.

— Тебя это радует, гадина? — закричал Алефенор.

— Вы лжете, — прошептала она.

— Что?

Он ослабил хватку и приник ухом почти к самым ее губам.

— Что вы сказали?

— Ваше бешенство, — сказала она. — Это все ложь.

Он с трудом перевел дыхание и сел рядом.

— Как вы догадались? — дружески поинтересовался он.

— Я не вижу, но хорошо слышу, — пояснила она. И вдруг рассердилась: — Вы все-таки втянули меня в разговор!

— Послушайте... — начал было он, но девушка перебила его:

— Нет, это вы меня как следует послушайте! Я не стану с вами говорить! Я не поддамся на вашу любезность! Я знаю, что бывает, когда пленники начинают поддаваться на любезность тюремщиков!

— Откуда, хотелось бы знать, вам это известно? — спросил Алефенор. — Откуда девушка вашего происхождения и воспитания может что-то знать о пленниках и тюремщиках?

— И еще о войне, — сказала Фейнне. — И о том, как держаться с врагами. Не ждите, что я стану умолять о пощаде! Никто не собирается жить вечно!

Последнюю фразу она выпалила с вызовом и тут же пожалела о сказанном: она ощутила, как напрягся ее собеседник, и поняла, что выдала ему нечто о себе.

— Это ведь ваш телохранитель, не так ли? — холодно спросил Алефенор.

— В каком смысле? — удивилась Фейнне новому повороту разговора.

— Это он...

Но Алефенор не успел договорить. Фейнне так и взвилась:

— Оставьте ваши грязные намеки при себе, вы... вы... толстомордый убийца! Может, я и не вижу, но я чувствую ваш вонючий запах! Ага, не ожидали? Я все чувствую! Вам тревожно, да? Боитесь? Такие, как вы, когда волнуются, начинают вонять!

Алефенор замер, боясь спугнуть Фейнне. Он ждал, что она скажет еще что-нибудь.

Девушка несколько раз глубоко вздохнула и проговорила:

— Я ничего не желаю слушать о моем телохранителе. Мама наверняка будет подозревать его. Но он тут ни при чем. Я просто знаю! Вы не смогли бы купить его. С ним что-то сделали.

— Ваш телохранитель, — сказал Алефенор спокойно. Он решил прояснить свою мысль и послушать, что ответит пленница. — Ваш телохранитель, солдат. Это он вас учил.

— Ничему он меня не учил! — фыркнула Фейнне. — Еще чего!

— А где он сейчас?

— Вам виднее, — ответила девушка. — Оставьте меня в покое.

Алефенор встал.

— С удовольствием, дорогая, — сказал он.

Спустя миг Фейнне поняла, что осталась одна, и удивилась тому, как бесшумно вышел ее тюремщик.

Она стала размышлять о недавнем разговоре и с досады прикусила уголок одеяла. Кажется, она рассказала ему слишком много, а он между тем не сообщил ей ровным счетом ничего. Конечно, ей хотелось знать, кто похитил ее и для чего. Она пожертвовала возможностью выведать это в обмен на право ничего не говорить о себе. И все-таки проболталась!