Он только что вернулся с секретного заседания, где председательствовал Сталин. Там он, воспользовавшись покровом невидимости, организованным ему Галленой, преспокойно стянул у Иосифа Виссарионовича аж две трубки. Одну он решил оставить себе, вторую внести как Ключ. Это путешествие оказалось, как ни странно, самым коротким и безопасным.

— Вот только не надо этих сталинских штучек с расстрелами, — устало попросил Вася Васягин, облаченный в мундир солдата французской республиканской армии. — Меня это… только что на Аркольском мосту чуть не уложили, когда мы с Альдаиром и Поджо вынырнули в конце восемнадцатого века… и это… прямо под огонь австрийцев. Я думал, мне конец. А этот Бонапарт — маленький, да удаленький.

— Да уж, — подтвердила находившаяся рядом дионка Анни. — Удаленький.

Все хитро воззрились на нее. Афанасьев вынул изо рта сталинскую трубку и, кажется, собирался уже предположить что-то неприличное. Анни лишила его этой возможности:

— В палатку-то я к нему пробиралась, чтобы локон срезать. Сказала — на память. И не надо так на меня смотреть, любезный господин Пелисье! Я понимаю, что вы француз и у вас богатое воображение…

— Это буржуазный пэрэжиток, — заявил Женя. — Я полагаю, что меньшевистского пэрэрожденца и подпевалу мировой буржуазной клики таварыща Пэлисье ми расстрэляем. Как ви думаете, таварыш Берия? Ладно, — добавил он уже обычным своим голосом. — Нам пора уже «Оскары» дать за то, как мы вживаемся в роли. Я недавно даже ездил на курсы повышения актерского мастерства. Там узнал смешную историю. Я хотел ее рассказать лично товарищу Сталину, да, к счастью, не успел. Так вот, история такая. Дело было в Москве. В одном крупном фонде культуры работала секретарша, глупая как пробка, но красивая. За ней ухаживал студент театрального вуза, тоже ничего, но вот только бедный. А для нашей секретарши Ирочки этот момент перечеркивает все остальные достоинства. Студент обиделся и решил над ней подшутить. Парень он артистичный, зовут Володя. Я с ним познакомился. Так вот этот Володя звонит Ирочке в офис; на другом конце провода мелодичный голос его корыстной пассии отвечает: «Реставрационный фонд „Третий Рим“, секретарь Ирина». Володя в ответ говорит этаким неповоротливым голосом дорогого Леонида Ильича, как полагается, причмокивая и бормоча: Вы… мм, мм… сехретарь, а я — Хенеральный сехретарь! Предлахаю…мм, мм… вас нахрадить, дорогой товарищ Ирина!..»

Естественно, в гневе Ирочка бросает трубку. Володю это ничуть не смушает, он перезванивает, и когда Ирочка, уже успокоившаяся, мелодично повторяет заученную попугайскую фразу о реставрационном фонде и секретаре Ирине, Володя выдает голосом моего доброго знакомого, товарища Сталина: «Это в корнэ нэправилно, што вы бросаете трубку, когда с вамы говорыт таварыщ Брэжнев. Это уклонэние от откровенного разговора, а за уклонызм я прэдлагаю вас расстрэлять».

Ирочка снова бросает трубку, и тут в ее тупых мозгах начинает что-то со скрежетом проворачиваться. Но Володька не дает раскочегариться этому сложному и, что особенно характерно, редкому процессу. Он тут же перезванивает в третий раз и теперь уже картавым голоском Владимира Ильича выдает: «Это в когне агхинепгавильный подход к коммуникативному вопгосу! Вы, товагищ, тяготеете к этой политической пгоститутке Тгоцкому! Безобгазие! Агхибезобгазие! Вы — оппогтунистка!..»

Ирочка знает, что дедушка Ленин лежит в Мавзолее и говорить с ней по телефону ну никак не может. Она старательно бросает трубку. Но тут — то ли Володе меньше удалась роль Ильича, чем две предыдущие, то ли она наконец доперла и узнала Володьку, — взбеленилась. А телефон звонит в четвертый раз, она срывает трубку и слышит там характерный голос Жириновского: «Побыстрее мне… девушка… шефа вашего… давайте, давайте его быстро, однозначно!»

И тут Ира выдает на полную: «Ты думаешь, я тебя не узнала, Вова? Ах ты сволочь, скотина ты, Вова, работать мешаешь! Сам ты оппортунист и политическая проститутка! Это тебя нужно расстрелять! А еще раз позвонишь, скотина, я тебе… я тебя… не знаю, что тебе сделаю!»

И уже по налаженной технологии брякает многострадальной трубкой.

А через день Ирочку увольняют, и когда она узнает, в чем дело, то окончательно лишается последних мозгов. Оказывается, голосом Жириновского действительно говорил Вова, но только не бедный студент-театрал, а самый что ни на есть натуральный Владимир Вольфович Жириновский, позвонивший по какому-то срочному вопросу главе фонда. Тот входил в ЛДПР, что ли. Представляете, братва, каково было Жириновскому слышать про то, что он политическая проститутка, оппортунист и что его следует расстрелять. Он, наверное, таких тирад в свой адрес и в Госдуме не слышал. Особенно в новой.

Все захохотали.

— Так ей и надо, этой дамочке. Терпеть не могу людей, у которых нет чувства юмора, — сказал Пелисье.

— Говори тише, — предупредил его Афанасьев, пряча сталинскую трубку в карман. — Вон идет Эллер, у него тоже нет чувства юмора, зато есть молот Мьелльнир и козел Тангриснир. Оба чрезвычайно грозны. Если что, Змей Горыныч это тебе легко подтвердит.

Пелисье закрыл рот и прикрыл его ладонью.

— Пробил час истины, — сурово изрек почтенный Вотан Борович, надвигая шляпу на лоб. Из-под нее поблескивал холодной сталью единственный глаз бога-пенсионера. — Ибо обрели мы все семь Ключей Всевластия, все до единого!!!

— Только непонятно, что из всей этой кучи отмычек получится, — проворчал Вася Васягин, за прошедшие с момента знакомства с дионами два месяца начисто утративший остатки робости перед ними. — Ключи, конечно, важнецкие, и добывали их — не хреном груши околачивали. Только что будет? Вот один мой знакомый взломщик прокрался в банк и нашел там три сейфа. Он точно знал, что в одном лежит ценная документация, во втором — нал, а в третьем еще что-то, но тоже о-очень важное, иначе не стали бы… прятать в такой сейф. Швейцарской системы! А времени у него было в обрез — точно на одно вскрытие! Ну, он выбрал самый навороченный сейф и открыл его. А там, как оказалось, финансовый директор хранил свои фотки с какими-то левыми телками и всякие эти…. которые…

— Пикантности, — быстро подсказал Афанасьев.

— Во-во! И остался он со всей этой хреновиной несолоно хлебавши. А сейф-то был ого-го, и отмычки у того медвежатника были нехилые — кагэбэшного образца!

— Ладно, — вмешался Пелисье, уже почувствовавший себя полноценным членом концессии «Люди — дионы (плюс один инфернал)». — Не будем. Просто я, Вотан Борович, присоединяюсь к мнению месье Васягина. Что там говорится в этом самом вашем документе, который послужил всему виной… то есть — первопричиной?

— Сказано там, — важно начал Вотан Борович, — о Ключах, когда все они добыты будут. «Сложить в Сферу, что воссияет на месте приземления первого человека, познавшего космос. Сфера та появится при приближении всех семи Ключей. И когда семь и одна станут единым целым, то смирятся люди и власть над миром упадет в руки владыки…»

— Был я там, на месте приземления Гагарина, — сказал Колян Ковалев. — В шестом классе. Когда нам поручили писать сочинение на тему «Юрий Гагарин и его подвиг во славу Родины». И типа экскурсию спроворили. Если в натуре говорить, то местечко это мало похоже на то, откуда можно хапнуть власть над всем миром. Брюсоуиллисовщина какая-то! — порадовал своих собеседников неологизмом Ковалев и угрюмо замолчал.

— А когда лучше влагать в Сферу наши Ключи? — поинтересовался Альдаир.

— В документе сказано, — тотчас проклюнулся Добродеев, — что наилучшим временем для этого явится ночной час, когда день и ночь уравняются в продолжительности! Да!.. Это!.. Значит, это — день равноденствия, весеннего или осеннего! А так как весны ждать недосуг, это еще не скоро, то… соответственно… лучшим сроком для вложения Ключей в Сферу является ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября!

— Это еще полтора месяца, что ли? — буркнул Эллер. — Да ты что, Вельзевулыч, разумом двинулся, что ли? Мы прямо сейчас на место отправимся! Место приземления первого человека из космического пространства — это, вообще говоря, где?