В конце концов Одгар применил по отношению к жене власть, которую давало ему супружество, – они состояли в так называемом «аристократическом» браке: нерасторжимом, имеющем в числе условий полное слияние имущества и власть мужа над всеми домочадцами.

Как правило, горожане заключали «простонародные» браки, при которых возможны были и разводы, и раздел имущества; так было свободнее. «Аристократический» брак, скрепляемый благословением правящей королевы, избирали для себя знатные люди, а также богатые предприниматели, опасающиеся за цельность своего денежного состояния, – и страстно влюбленные.

На таком браке настояла Фаста. Она хотела, чтобы все деньги Одгара в случае смерти мужа перешли к ней.

А Одгар принадлежал к категории страстно влюбленных – и потому согласился.

Теперь он воспользовался правом, которое давал ему их брачный союз, и запер жену в трех комнатах, а на окна поставил решетки. Очень красивые, узорные решетки. И очень прочные.

Фаста обнаружила, что находится в заточении, только месяц спустя после того, как это случилось. Сперва она пыталась выломать двери, потом хотела звать на помощь, прижав лицо к решеткам; но тут вошел Одгар и сказал:

– Если вы не прекратите шуметь, я прикажу заколотить окна досками.

И Фаста смирилась. Она продолжала кружить по комнатам и переставлять вещи. По повелению Одгара ей приносили все новые и новые предметы, чтобы она не так сильно скучала; впрочем, Одгар не был уверен в том, что жена замечает его заботу.

Наконец в один прекрасный день в дом явилась нянюшка Фейнне. Старушка была сильно разгневана на обстоятельства, в которых очутилась, во всем винила глупость Элизахара и собственную недогадливость. Она проделала долгий путь в телеге – ее привез какой-то деревенский простофиля, которому Одгар, не возразив ни словом, заплатил десяток золотых и велел, спрятав хорошенько деньги, убираться домой.

Одгар долго расспрашивал нянюшку. Старушка весьма толково рассказала ему обо всем, что знала.

– Фейнне жива? – настаивал Одгар. – Ты в этом уверена?

– Не сомневаюсь ни секунды, – твердо отвечала старушка.

– А Элизахар – что он?

– Дурак! – плевалась няня. – Вот он-то дал себя убить, это точно! Был бы жив, давно бы ее вытащил… Но его проткнули мечом. Я сама слышала. «Сдох, сдох»… – передразнила она кого-то, скривив отвратительную рожицу. – Госпожа-то как плакала! Она его любит, я так думаю. Что ж, мужчина видный, хотя можно было бы найти и получше. С деньгами.

Она замолкла, задумчиво жуя губами. И вдруг растянула их в улыбке:

– А надо мной всегда посмеивался. Говорил: «Будь нянюшка ростом побольше мыши, била бы меня смертным боем». Это за то, что я ему воли не давала…

– Госпожа Фаста от горя утратила рассудок, – сказал Одгар няне.

Старушка и бровью не повела.

– Этого следовало ожидать. Всегда была нервная. Не слишком-то она подходящая для вас жена, мой господин! Что бы было меня не послушать – вон у булочника была дочка…

– Она сейчас толще бочки, – заметил Одгар.

Няня махнула рукой.

– Это она потому толще бочки, что с неправильным мужчиной живет, – заявила старушка. – Жила бы с вами душа в душу, была бы лапушка. Пышечка сдобная с ямочками на локоточках, загляденье. А эта ваша… Да еще теперь рехнулась, позор один!

– Я ее запер, – сказал Одгар.

– А, ну и правильно, – отозвалась няня. – Очень хорошо.

Одгар невольно улыбнулся.

– Элизахар был прав – ты, няня, боевая старушка.

– Жаль его, – сказала вдруг няня.

Одгар только рукой махнул.

– Я потерял много больше, чем Элизахара…

Он продолжал заниматься делами. Торговля тканями давала хороший доход, сложные расчеты и переписка с клиентами отвлекали от горя.

А в стране становилось все тревожнее. Агенты Одгара привозили неприятные известия: о крестьянских бунтах, о грабежах на дороге, о странных разговорах в городских тавернах – о порче, о больной эльфийской крови.

И вот грянуло как гроза известие, которому почти невозможно было поверить: о том, что королеву убили прямо в столице, во время праздника, на глазах у всего двора и множества праздных зевак, что пришли поглазеть на скачки…

Слухи опередили официального гонца из столицы всего на полдня. Талиессин позаботился о том, чтобы не позволить людям наслаждаться пересудами и домыслами. Усталый человек влетел в Мизену верхом на коне к вечеру; он потребовал у магистратов комнату для ночлега и, пока для него готовили помещение, отправился прямиком на главную рыночную площадь. Торговля уже сворачивалась, лотки со стуком составляли на телеги, чтобы увезти на склад, рядом грузили полупустые мешки, а разносчицы уже расходились со своими корзинами.

При виде герольда все замерло. Человек этот сильно выделялся даже в многолюдной толпе; и не в том дело было, что он сидел верхом на запыленном коне.

«Просто у него такой вид – столичный, если вы понимаете, о чем я говорю, – поясняла потом одна торговка. – Говорят, если человек увидит правящую королеву, у него навсегда меняется взгляд. Иначе смотрит, чем мы. Вот и он так смотрел».

Герольд взял трубу, встряхнул; яркий красно-золотой флажок свесился с нее и блеснул на солнце. Громкий звук протянулся над площадью, призывая к вниманию. Затем настал черед голоса.

Человек был тощий, невидный, а голос у него – богатый, низкий, мощный. Так бы и слушать…

И голос этот прокричал о смерти правящей королевы и о том, что ее сын и наследник, принц Талиессин, принимает регентство, ибо законная власть переходит отныне к следующему потомку эльфийской династии – еще не рожденному принцу или принцессе от законной супруги регента, чистокровной Эльсион Лакар.

Одгар вернулся домой в смятении. Не к лучшему казалась ему эта перемена. И дело даже не в том, что королева умерла. Конечно, никто не предполагал, что она умрет так скоро и такой ужасной смертью. Конечно, жаль ее – она была добра и прекрасна. Такой запомнил ее Одгар еще со времен своей свадьбы с Фастой.

Но по-настоящему смущала Одгара не эта смерть, а странное поведение наследника. Талиессин по доброй воле отказывался от престола, называя себя всего лишь регентом. Почему? Он – потомок Эльсион Лакар, его кровь обладает волшебной силой, как и кровь его матери. И если его избранница – чистая Эльсион Лакар, то наследник, которому суждено родиться через несколько месяцев, полностью восстановит чудесные свойства династии. В чем же дело?

В побуждениях Талиессина Одгар угадывал нечто зловещее, чему не мог пока подобрать объяснения. Просто чем больше торговец тканями размышлял над тем, что услышал на площади от герольда, тем хуже становилось у него на душе.

Смута. Предстоит смута, думалось ему. А Фейнне где-то затеряна среди лесов, одна. Слепая девушка наедине с целым миром, и мир этот охвачен волнением.

Герольд говорил о жене Талиессина. Еще одна странность… Выходит, принц вступил в «простонародный» брак? Из века в век аристократия заключала только «аристократические» браки, и это было вполне естественно. Но теперь нет правящей королевы, и некому благословить союз двух сердец. И долго еще некому будет делать это. Несколько лет. Пока родившийся наследник или наследница не подрастет настолько, чтобы понимать смысл своего служения.

Что же такое этот Талиессин, если он добровольно принизил себя настолько, чтобы отказаться от эльфийского брачного союза, от эльфийского трона? Кто он? Неужели он то, что говорят о нем на дорогах и в трактирах, когда считают, будто поблизости нет верноподданнических ушей? Уродливое порождение эльфа и человека с отравленной кровью в жилах?..

Если он таков, нельзя надеяться на то, что его наследник, даже от чистокровной Эльсион Лакар, исправит положение…

Кое-что подтвердилось для Одгара в тот день, когда Мизену заняли войска. Опять явился герольд, на сей раз другой, и голос не такой великолепный. Оповестил жителей Мизены:

– В трудную эпоху междуцарствия, когда вся страна ожидает рождения истинно законного наследника, который вернет нашей земле процветание, – в этот час мы желаем полного спокойствия. Всякие разговоры о правящей династии должны быть прекращены. Наиболее болтливые господа будут публично казнены. Капитан гарнизона снабжен соответствующими полномочиями, записи которых сейчас находятся в зале заседания магистратов. Каждый желающий имеет право ознакомиться с ними.