Он начал самостоятельную жизнь на улицах, предлагая свое тело за деньги. Лебовера стал его четвертым клиентом.

Утром, проснувшись в необъятной постели в спальне на чердаке «Тигровой крысы», Софир долго смотрел в низкий деревянный потолок. Лебоверы рядом не было, он поднялся гораздо раньше и уже куда-то ушел. Деньги для мальчика лежали на столе. Пять монеток в ряд. А рядом – маленький серебряный цветок с четырьмя лепестками: застежка для волос.

Не обращая внимания на деньги, Софир взял украшение, поднес к глазам. Вещица не слишком дорогая. Наверняка куплена где-нибудь на блошином рынке. Но в ней имелся определенный стиль. И, более того, она идеально подходила Софиру. Как будто ее создавали для него на заказ.

Мальчик сел на кровать скрестив ноги, положил застежку на колено. Он был странно взволнован. Лебовера оказался первым человеком, который постарался понять Софира, разгадать – какой он, какие вещи любит, к чему имеет склонность.

Софир заколол волосы и выбрался из спальни. Короткая, очень прочная лестница привела его в нижние помещения, и он очутился в большой комнате, которая некогда была харчевней – или, может быть, сочетала в себе харчевню и лавку, где можно приобрести готовую еду и припасы по недорогой цене.

Старые закопченные стены, рухлядь на посудных полках, вместо люстры – тележное колесо… И тем не менее во всех этих предметах мальчик ощущал некий единый стиль. А стиль означал благополучие, и Софир инстинктивно понимал это.

На стойке, предназначенной для харчевника, восседал жирный полуголый Лебовера, а перед ним на столе танцевали две юные девушки. Лебовера то орал, сотрясаясь брюхом: «Гениально!», то ревел: «Мерзавки, никуда не годится!» и принимался выделывать огромными ручищами разные нелепые жесты. Девушки останавливались, наблюдали за ним, а затем повторяли его движения и танец возобновлялся.

Софир вскочил на стол, вильнул костлявыми бедрами, втискиваясь между ними. Ему невыносимо было стоять в стороне и просто смотреть, как Лебовера и две танцовщицы из пустоты совместно выстраивают свой крохотный балет.

Лебовера начал хлопать в ладоши, отбивая ритм. Софир поднялся на пальцы, сделал несколько шагов, медленно опустился на спину, перевернулся, встал на руки, завел ноги за голову, выставив коленки. Глянул тревожно на Лебоверу и вдруг упал на стол – размяк, рассыпался. Танец развалился.

Лебовера встал, величественно колыхаясь жировыми складками, и проревел:

– Софир – так тебя зовут, да? Останься у меня хотя бы на время. Иди пока передохни и позавтракай. Если хочешь, конечно.

«Если хочешь, конечно». Обычная присказка Лебоверы. Хозяин не навязывал своего общества в постели, не требовал безоговорочной верности. Он только одного не простил бы: если бы участник представления вдруг отказался бы выступать. Подписался на дело – работай. Не хочешь – не подписывайся.

«Софир, я отправляю Ингалору в Вейенто, чтобы она пригляделась к его честолюбивому сиятельству. Ходят назойливые слухи о том, что герцог готовит покушение на наследника… Т-с, это тайна. Ингалора, думаю, справится, но мне хотелось бы, чтобы она поехала туда не одна. Может быть, ты будешь сопровождать ее? Если хочешь, конечно».

Софир видел, что Лебовера страшно озабочен. Хозяин «Тигровой крысы» любил своих танцовщиков так, как любил собственную душу. По большому счету они и были его душой: ведь им досталось не по кусочку Лебоверы, а весь Лебовера, целиком. Они не могли даже разделить его между собой, ибо он ухитрялся отдавать всего себя каждому из них.

Разумеется, Софиру не хотелось покидать Изиохон с его теплым морем и бесконечной музыкой прибоя и отправляться в горы, к самому опасному из врагов ее величества. Разумеется, ему совершенно не по душе была идея путешествовать в компании со взбалмошной и непредсказуемой Ингалорой.

Софир сказал Лебовере: «Конечно хочу».

Беглец ухватился за край стены, подтянулся и перевалился на противоположную сторону. Здесь стена обрывалась в пропасть. Высоты Софир не боялся: лет с пяти он начал ходить по канату, а в шесть уже стоял на руках на веревке, протянутой между деревьями, на высоте в три-четыре человеческих роста.

Он поставил ногу на выступ между камнями и начал спускаться.

Аббана не скоро заметила отсутствие Софира. Ее внимание было полностью поглощено Ингалорой. Грудь Аббаны вздымалась, глаза блестели: молодая женщина предвкушала разговор с герцогом.

– Охраняйте ее, – приказала Аббана двоим из своих людей. – Смотрите, чтобы не удрала. Актерка – ловкая бестия. Не позволяйте ей говорить, не то она заморочит вам голову. Будет дергаться, сразу бейте! Потеряете бдительность – она вывернется из пут так, что вы и не поймете, как она это проделала. Вам все ясно?

Солдатам все было ясно, и Аббана отправилась разыскивать его сиятельство, дабы раскрыть ему глаза на чудовищный заговор.

Считая свое дело чрезвычайно важным, Аббана бесстрашно подошла к Вейенто, когда тот стоял с одним из своих приближенных и вполголоса обсуждал некое предприятие.

Аббана поспешно вытянулась в струну. Она успела расслышать:

– …Глупости. Кто посмеет утверждать, будто властители Ларра худородны? У Ларренса как раз созрела пара дочек, и я желаю…

– Ваше сиятельство! – громко произнесла Аббана, прежде чем подбежавшие слуги успели ей помешать.

Герцог с неудовольствием повернулся к сержанту:

– Что тебе?

Судя по его виду, он был недалек от распоряжения «вывести отсюда эту нахалку да хорошенько всыпать ей, покуда армейское начальство не проведало».

– Прошу меня простить, – продолжала Аббана, не опуская глаз, – но…

Она сделала паузу. Герцог чуть покраснел. Теперь он вообще не знал, как быть: прогневаться на дерзкую особу или все-таки выслушать ее. Вдруг у нее действительно имеется какое-то важное сообщение?

Солдаты зачастую ставили Вейенто в тупик. Аристократ, привыкший повелевать преданными слугами, Вейенто обращался с подчиненными тиранически. Самолично распоряжался, кого карать, кого миловать. Те, кто давно служил Вейенто, сносили это вполне достойно. Но многие из вояк, стоявших нынче на постое в замке, были наняты не Вейенто, а Ларренсом и воевали за плату; эти держались с некоторым вызовом.

А нахальный сержант, посмевший прервать беседу Вейенто с человеком, которого герцог намеревался отправить с брачным предложением к одной из дочерей Ларренса (тайна, тайна и еще раз тайна – особенно от госпожи Эмеше!), к тому же являлся женщиной. Подобная порода людей всегда выводила Вейенто из себя.

Аббана созерцала герцога задумчиво, как бы размышляя: стоит ли рассказывать ему о своем открытии.

Внешне Вейенто напоминал деревенского молотобойца: приземистая, широкая в кости фигура, выступающие надбровные дуги, крепкий подбородок с глубокой ямкой. Но нежная кожа на руках и безупречные манеры выдавали в нем подлинного аристократа.

– Ваше сиятельство, заговор! – выпалила наконец Аббана.

Брови герцога поползли вверх.

– Простите… э… сержант, – выдавил Вейенто, демонстративно уставившись на грудь Аббаны.

Аббана выпятила грудь еще больше; казалось, соски грозят порвать ткань и вырваться на волю.

– Заговор, – повторила она.

И метнула взгляд на спутника Вейенто. Тот опустил веки и с деланным безразличием отошел чуть в сторону.

– Вашу конфиденциальную беседу подслушали, – понизив голос, заговорила Аббана. – Шпионы, ваше сиятельство. Шпионы некоего Адобекка, конюшего ее величества королевы. Главного вашего врага и отъявленного заговорщика.

– Шпионы? – переспросил герцог. Он рассмеялся, Покровительственно потрепал Аббану по плечу. – Это невозможно, моя дорогая. Впервые слышу подобную чушь.

Аббана дернулась, как будто он ударил ее.

– Отнюдь! – тявкнула она. – Говорю же, вас подслушали.