— Блодьювидд…

Сиделка моя, тоже придремавшая на ступенях, от звука встрепенулась, и, увидев Ганконера, пала ниц. Он только глянул — и она уже, кланяясь, пятилась к дверям.

— Прекрасная, я так рад тебя видеть. У меня сегодня такой праздник, так мне хорошо… — лицо и правда очень чистое, просветлевшее, — раздели его со мной. Не молчи, давай поговорим.

Опасаясь разозлить, спросила:

— Темнокожие рабыни — это ты велел вырезать им языки?

Ганконер сморгнул и ошеломлённо ответил:

— Что ты, прекрасная, разве можно быть таким жестоким с женщинами?

И, только я облегчённо выдохнула, добавил:

— Это просто заклинание безмолвия. Чтобы не наговорили тебе лишнего… и разве молчаливые слуги не приятнее?

Чувствуя, как холодеют руки и возвращается тошнота, тихо спросила:

— Можешь вернуть им речь?

Он усмехнулся:

— Стоит ли? Если желаешь — верну. Сожалею, что не мог тебя вылечить — целительство недоступно мне теперь. Но диагност я по-прежнему хороший, и вижу, что ты чувствуешь себя неплохо. Только переживаешь о чём-то. Что смущает?

Что меня смущает? Дайте-ка подумать… Да вот украли меня, и лежу я беспомощная перед похитителем, жду, пока он определится — насиловать ему меня или резать, или ещё что… Озвучивать я это, конечно, не стала, чтобы не подавать дурных идей, только судорожно вздохнула. Он засмеялся:

— Помнится, бесконечно давно («ну, для меня — пару месяцев назад!») ты сама пришла ко мне, и была весьма разочарована, что я тебя не тронул… Так ведь? Видел я, что у тебя зрачки во всю радужку были и дыхание сбивалось, и как ты искоса посматривала, и как губы распухшие прикусывала. Хотела, вся мокрая была, и я это понимал, но не мог утолить твоё желание, потому что готовился начать умирать вместо тебя, если что-то пойдёт не так с заклинанием.

«Сука!» — это я промолчала, но молчание, видно, было громким.

— Да я понимаю, Блодьювидд, что ты не хотела стать моей насовсем — так, потешиться с мальчишкой и расстаться. С лёгкой душой.

— Это не так!

Ганконер мягко улыбнулся:

— Может, и не так, но сейчас, когда ты в моей власти и никто не сможет тебя у меня отобрать, что-то ты не торопишься лечь со мной. Наоборот, вся изнервничалась. Боишься меня. Боишься ведь?

Я вздохнула:

— Эру Ганконер, у тебя кровь течёт.

Он посмотрел на свои прекрасные пальцы, которыми впился в кроватный столбик, не заметив ежевичных шипов: с них правда стекала кровь. Хорошо. Она хотя бы у него есть.

— Если ты не собираешься меня пытать и насиловать, то я тебя не боюсь. Мир и дружба. И верни меня, пожалуйста, обратно. Я не в претензии и постараюсь договориться с Трандуилом, чтобы тебя не преследовали.

Ой, как он смеялся! Смотреть на него было приятно, но в какой-то момент стало страшновато. Мда, отпускать он меня точно не собирается, воспринял предложение шуткой. Вытирая слёзы, выступившие от смеха, с большой симпатией сообщил, всё ещё посмеиваясь:

— Ты прелесть. Я люблю тебя. Но что ж ты так дёргаешься? Сказал же, что силой не возьму, — и вдруг его глаза стали серьёзными и наполнились тьмой, — или, может, ты хочешь, чтобы я овладел, не спрашивая?

В ужасе помотала головой.

— Ну, раз нет, тогда вылезай из постели, ты в ней нервничаешь почему-то. Пойдём на террасу, поедим, посплетничаем… я так соскучился. Не переживай, я понимаю, что ты была счастлива… с кланом Мирквуд, и что тебе нужно время, чтобы привыкнуть ко мне и узнать меня поближе. И время есть. Всё твоё время стало теперь моим, — и снова счастливо засмеялся.

Я обомлело смотрела, не в силах двинуться, и тогда он подмигнул:

— Блодьювидд, ты не торопишься покидать ложе… всё-таки хочешь, чтобы я присоединился, м? — голос его стал глухим. — Подари мне ночь, и к утру ты не вспомнишь беловолосых аристократов!

Я шустрым зайчиком порскнула из постели под его бархатистый смех. Надо же, похоже, он и правда счастлив до невозможности.

Оказалось, что за драпировками в одной из стен открывается проход на террасу из такого же белого камня, переходящий в лестницу вниз. Оттуда пахнуло душистым тёплым воздухом, и меня охватила нега южной ночи. Удивительно, конечно: когда я в термы шла по переходу, нависающему над горами, там было холодно, и порывы ледяного ветра вышибали слезу. Наверное, тепло здесь создано волшебством. Ганконер подтвердил мои домыслы:

— Там, внизу, сад. Ты можешь гулять в нём, когда захочешь. Это внутренний двор моего замка, тут безопасно. Лотосовые пруды, ручьи и фонтаны с золотыми рыбками; цветники, фруктовые деревья и вечное лето. Посмотри завтра, тебе понравится, — голос идущего впереди шамана звучал приглушённо во тьме.

Осторожно шла за ним и резко остановилась, увидев столб пламени, возникший в тёмном небе из ниоткуда.

— Что это?

— А, это драконлинги, они охраняют замок. Летают вокруг, сидят на стенах и башнях. Днём увидишь, — голос Ганконера весел и беззаботен, — садись, вот кресло.

В золотистом свете проявившихся огоньков увидела рядом с перилами террасы, увитыми шиповником, пару сплетённых из веток кресел и круглый небольшой столик, на котором доминировали зажаристая утиная тушка и ваза с зелёным виноградом. Осторожно присела, осмотрелась. Над террасой в темноте шумело благоухающее апельсиновое дерево; Ганконер ухаживал, наваливая на тарелку того и сего:

— Тебе нужно поесть, Блодьювидд… Да и я сегодня набегался. Насыщенный был день, да?

Надо же, как он превесело меня поддевает. Ладно. Глядя, как он набросился на еду, удивилась:

— Раньше у тебя было плохо с аппетитом…

— Раньше, богиня, я был болен и несчастен. Но теперь, мой маленький heru целитель, ты вылечишь меня ото всех хворей… уже лечишь. И так хорошо чувствовать себя живым… — он с блаженным вздохом откинулся на спинку кресла.

Он хотя бы ест. Возможно, всё-таки не лич. Но точно сказать нельзя. Впрочем, что это я… он всегда был личом. Инкуб, на время притворившийся эльфом, но всегда бывший чем-то ещё. Отвела глаза и заметила на горизонте адский мертвенно-голубой всполох.

— Что это, гроза надвигается?

Ганконер, старательно откручивавший утиную ножку, на миг остановился, поднял глаза:

— А, это… Нет, это Трандуил бесится, — и снова принялся её откручивать.

Я помолчала, подождала, и он, оторвав наконец окорочок, вцепился в него зубами, и, жуя, продолжил:

— Он, понимаешь, удивительно облажался. Верил, что я мёртв, и систему магической охраны не поменял. А эту охрану я и ставил, мне было нетрудно её преодолеть. Ты, может, не знала, но тебя охраняли несколько гнёзд лучников в разных частях дворца и парка. Этих я околдовал — они всё видели, но двинуться не могли. Знаешь, время, которое я провёл в Нави, заполненной тварями, созданными на заре Арды, — оно было вечностью. Но в мире живых ужалось в несколько минут. И, когда Трандуил бежал в темницу смотреть, что со мной случилось, я уже смотрел на тебя с ТОЙ стороны, и уже тогда мог тебя украсть.

— Что же помешало? — я со вздохом приняла от него вторую ножку.

В Эрин Ласгалене я почти стала вегетарианкой, но лапка была удивительно вкусная, а я голодная, и вегетарианство моё кончилось, по каковому поводу я испытывала чувство вины, но есть продолжала.

— Три вещи.

Ганконер сделал паузу, вытер губы и руки кружевной салфеткой и набулькал в бокалы чего-то шипучего:

— Это пеларгирская лоза. Выпей со мной, прекрасная, и развеселись сердцем!

И, чокнувшись со мной, провозгласил:

— Твоё здоровье и долголетие в мире Арды — и в моих объятиях!

Я подавилась и обляпалась. Ганконер только насмешливо бровь приподнял. Махнул бокал и продолжил, стараясь над уткой: