— У тебя, роомшталец, несколько статей: переход улицы в неположенном месте, нарушение общественного порядка в виде сна на улице, и подозревают, что ты был пьян.

— Да-а? — удивился я. — И что за это мне светит?

— Что тебе там светит парень, не знаю. Но полицмейстер сегодня злой, он всегда такой, когда ему жена не дает. Так что неделя исправительных работ тебе обеспечена. — Он ощерился, продемонстрировав отсутствие передних зубов. — Вместе со мной. А потом выдворят из поселка.

Я почесал в затылке. Вот же попал. И что теперь делать? Еще неделю мести улицы? Походил по камере и спросил сокамерника:

— Ну коли ты такой знаток законов, не подскажешь мне, штрафом отделаться можно?

Мужик хитро прищурился:

— У тебя что, не все вытащили?

Я посмотрел. Сумка при мне. Дэрики я тоже туда спрятал, но в открытый кармашек. Твою дивизию! Дэриков не было.

— Обчистили, гады, и не докажешь ничего. Все выгребли, — вздохнул я.

— И сколько было? — поинтересовался мужик.

— Сотня дэриков, — опять вздохнул я.

— Солидно они поживились, — присвистнул оборванец. — Не повезло тебе, парень. Обычный штраф за переход дороги в неположенном месте — десятка. Нарушение общественного порядка — в твоем случае еще десятка. А теперь только будешь работать на фабрике полицмейстера. Полы мести, ящики таскать. Зато сыт будешь, — подвел итог мой товарищ по несчастью.

Я сел на лавку и позвал Шизу:

— Шиза, что за дела? Почему меня не разбудила? Что теперь делать будем? Я за год третий раз в тюрьме оказываюсь. Мне уже наколки впору делать. Три ходки — три купола.

— Я не могла тебя разбудить, шла инсталляция базы, — отозвалась Шиза и добавила, правда как-то неуверенно: — И неделя в общем-то это небольшой срок. Зато будет что вспомнить!

— Спасибо, утешила, — с сарказмом ответил я. — Читать, считать не научила, зато помогла в тюрьму сесть.

Но Шиза, как всегда, когда назревала ссора, исчезла и не стала отвечать. Я нахохлился, как воробей под дождем, сложил руки на груди и стал ждать. Сокамерник с разговорами не приставал, он просто закрыл глаза и дремал. Через полчаса появился человек в черной форме, с палкой на одном боку и пистолем на другом.

— Проснулся! — констатировал он очевидный факт, обращаясь ко мне. — Тогда пошли на зачитку приговора. Руки за спину, роомшталец, и не балуй, а то пристрелю. Понял?

Я кивнул, сложил руки за спиной и вышел в открытую калитку решетки. Местный полицейский пропустил меня на полшага вперед и приказал:

— Стой! Лицом к стене.

Я повернулся к стене и подождал, пока он закроет калитку на ключ.

— Задержанный, иди вперед! — получил я приказ и, повернувшись, направился вдоль длинного коридора.

— Господин полицейский, не подскажете, чем можно искупить свою вину?

Полицейский неопределенно хмыкнул.

— Кровью, конечно, — произнес он и заржал во все горло. — Ты националист, верно? Как ты кричал… Родина или смерть? С родины тебя прогнали, значит, остается только смерть. Готов умереть за идеалы Роомшталя?

— Нет, не готов, — ответил я и удивился. Надо же! Кто-то слышал, как я пошутил над стариком, и уже донес! Вот дела!

— Ну я так и понял. Это ты так шутил, значит. Прибыл на Пранавар и решил пошутить. Верно?

Какие-то нотки в его голосе меня насторожили. Я не стал отвечать, думая, что он тащит меня в словесную ловушку. Может, он тоже пранаварский националист? Вместо этого я вкрадчиво произнес:

— Господин полицейский, я могу вас отблагодарить… Помогите мне, и моя благодарность будет безгранична в пределах моих возможностей.

— Помогу! Почему не помочь такому хорошему парню, как ты, — ласково отозвался конвоир и тут же разрешил все мои сомнения по поводу себя, треснув меня палкой по спине. — Хватит помогать или еще добавить? — со смехом спросил он.

А я не стал обострять отношения и тихо ответил:

— Хватит.

— О! Так ты с понятиями? Сколько ходок?

Я не стал врать:

— Эта третья.

— Сказал бы раньше, был бы другой разговор, — проворчал мой конвоир.

Но уточнять, какой бы был разговор, я не стал. Кто его знает, шутника, может, пристрелил бы, а может, срок бы добавили, как рецидивисту.

— Стой! Лицом к стене, задержанный. — Он постучал в дверь, открыл ее и с подобострастием доложил: — Ваша почтительность, задержанный нарушитель общественного порядка для разбирательства дела доставлен.

— Вводи! — услышал я брюзгливый голос.

— Задержанный! Шаг влево, и вести себя прилично! — скомандовал конвоир и подтолкнул меня к двери. — Два шага вперед, задержанный, и стой, — строго добавил он.

Я остановился, сделав два шага.

В кабинете за массивным столом сидел человек, который осознает свою значимость и исключительность, вершитель судеб людей в этом поселке. Глядя на него, понимаешь: он может сделать с тобой все что угодно, и ему за это ничего не будет, а ты ему ничего сделать не можешь. За ним система, которая вознесла его на это место, и она его оберегает, пока он ей служит. Отдельная каста небожителей. Но я хорошо знал слабость этих неприкасаемых: жадность и продажность. Их можно купить. Для них должность — доходное место, где можно набивать карманы, притесняя или отбирая у других. Когда, зная их возможности, люди сами заносят мзду, решая те или иные вопросы. Пока он сидит на этом месте, он будет хапать, хапать и хапать. Почему? Да потому, что, купив власть за деньги, он привыкает извлекать из нее прибыль. Это не я сказал, а Аристотель. Пока не зарвется и система его не сожрет за то, что он потерял меру. Потому что он не один такой, и его снизу тоже подпирают, а еще есть несколько других конкурирующих башен власти, которые хотят поставить на его место своего человека и тем самым упрочить свою власть на местах. А власть на местах — это дойная корова для обитателей башен власти. Оттуда к ним стекаются ручейки денежных потоков. А его коллеги будут говорить о таком, как о глупце, и делать в точности то же самое, что и он, наивно думая, что вот их-то пронесет.

Ну что же, послушаем, что скажет этот барин с кичливым, высокомерным, скучающим лицом.

— Имя! Фамилия!

— Ирри Аббаи.

— К какому сословию принадлежишь?

— К баронам.

В его глазах блеснул огонек интереса.

— Откуда родом?

— С Роомшталя, ваша почтительность.

— Судимости были?

— Нет, ваша почтительность, дэры миловали.

— Врет он, ваша почтительность, он с понятиями, — встрял конвоир. — Три ходки у него.

— Что скажешь? — Барин приоткрыл глаза и уставился на меня.

— Ходки были, но до суда дело не доходило, ваша почтительность.

— Не доходило, — задумчиво повторил он. — Почему?

— У меня были смягчающие обстоятельства, — спокойно ответил я.

Мы понимали друг друга. Чиновник и бандит — это почти одно и то же. Только один прикрывается служением государству, а другой берет свое от жизни, не заморачиваясь этим. Они входят в касту уважаемых людей. Рано или поздно оба оказываются на скамье подсудимых.

Барин усмехнулся:

— За что задержан, знаешь?

— Нет, ваша почтительность, не знаю. Буду признателен, если сообщите мне.

— Проступки твои тяжелые, — сурово произнес он, и я понял, что начался торг. — Переход улицы в неположенном месте — это раз. Пьянство и сон в общественном месте — это знаешь что? — Увидев мой отрицательный кивок, сообщил: — Это бродяжничество. Документов у тебя нет. Ты опасный асоциальный элемент. Все вместе потянет на один год каторги или полгода службы в доблестных вооруженных силах империи.

То, что год каторги заменялся полугодом службы в армии, говорило мне, что там столько не живут. Кроме того, мой сокамерник бродяга говорил, что за мои проступки дают неделю исправительных работ.

— Ваша почтительность, максимум, на что я могу рассчитывать, это неделя исправительных работ, — без всякого почтения ответил я. — Но я хочу получить освобождение, приложив смягчающие обстоятельства.

Барин с полицейским переглянулись.