В заключение водрузили на голову корону, причём возились довольно долго, вплетая её в волосы. Стоя близко, видела, как его царапнули зубцом за ухо, но он как будто и не заметил. Терпел с равнодушным и действительно очень царственным видом. Что ж, такова его царская доля) Как уверял Телемах, не худшая на свете. Но блин, терпеть такой спектакль каждый день… И тут владыка, вроде бы ничего не замечавший, вскинул на меня глаза. Почему каждый раз это чувствуется, как удар воздушной стены? Мысли останавливаются.

— Блодьювидд, присутствовать каждый раз не требуется, только по желанию. Мне приятно тебя видеть, но я могу ждать и до завтрака. Можешь приходить сразу к нему.

Я так поняла, мне милостиво разрешили спать до пяти и не держать свечку) А ведь это наверняка большая честь, свечку-то владыке держать. Король, слегка усмехнувшись, пожал плечами:

— Богиня, это для меня честь, что ты подержала свечку) Знаю, ты любишь спать, но надеюсь, будешь являть своё сияние по утрам хотя бы к трапезе.

И вот непонятно, это пожелание или приказ, и какова степень моей божественности относительно божественности самого владыки. Трандуил только ухмыльнулся. Встал и жестом предложил выходить. Толпа, почтительно пропустив, тут же торжественно выстроилась следом, и сказочный король со свитой двинулся откушать трюфелька с чем бог послал.

Когда вышли на улицу, сразу почувствовала, что да, одежда тёплая, но вырез на груди совершенно ни к чему, когда пронзительный промозглый ветерок со снегом задувает в него. Трандуил, шедший немного впереди, резко остановился, и, когда я, конечно же, наткнулась на него, немного отстранил и показал, как застёгивается плащ, наглухо закрывая горло. Молча развернулся и пошёл дальше. Я шла следом, ощущая и благодарность и ещё какое-то странное чувство. На коже как будто остался след от прикосновения этих длинных пальцев. Меня смущает тактильность и очень подкупает в эльфах, что они к ней не склонны. Хотя вот и аппетит у короля выдающийся для эльфа; может, и тактильность вышесредняя. В сущности, это мелочи. Его прикосновения приятны. Но… как-то выводит из равновесия, заставляет тревожиться.

Оранжереи были именно так прекрасны, как и ожидалось, и ломились от плодов и цветов, и вечное лето в них было в сто раз ярче, чем в человеческих подобных заведениях. Оно и понятно — магия… как-то я потеряла аппетит и душевную простоту после эпизода с плащом, и предложения попробовать то и это встречала вяло; но, когда дошли до роз — забыла обо всём, пялясь на несуществующие в мире людей цветы: чёрные, как ночное небо, и такие же бархатные; жёлтые королевственные, сияющие изнутри, размером с мою голову — это удивительное ощущение, когда опускаешь лицо к цветку — и тонешь в нём; и серебристые, невозможные совершенно, действительно цвета бледного серебра, но при этом живые, живые! Когда Трандуил сорвал цветок и потянулся ко мне, немного отстранилась, боясь обидеть, но и не хотелось усугубить странное состояние: слегка потряхивало, немного ныли виски; может, прикосновения фэйри так влияют на слабую человечку? Да, с Леголасом (где ты, сокол ясный? — нет-нет, лучше не помнить, забыть) ничего подобного не чувствовалось, но он и не излучал такой грозовой силы.

— Не думай, не печалься о своей бесполезности и слабости. Эти розы — в них тоже нет пользы, но они лучшее, что есть в мире. Да, они беззащитны. Эльфийским розам нужна защита, и она у них есть. Богиня, позволь мне, — король сделал шаг, и, глядя в глаза, протянул руку. Стебелёк серебристой розы защекотал кожу, процарапываясь сквозь волосы, — я уеду сейчас; вернусь к закату. Надеюсь, ты разделишь со мной вечер. Отдохни, ты ещё не выздоровела полностью.

Смотрела, как ему подводят огромного оленя, как владыка надевает перчатки, подхватывает поводья и уезжает вместе с толпой вояк. Если вчера он говорил с финансистами, то сегодняшний день отдан клике «ястребов», и они повезли владыку куда-то к границе пущи; что-то насчёт охранного периметра, он хочет посмотреть сам.

Мортфлейс предложила вернуться в постель и отдохнуть, но я, помня про Ганконера, попросила проводить к нему. Спросила, принято ли у эльфов предупреждать о визите: оказывается, богине все и всегда рады… ну хорошо, а если, допустим, он будет с женщиной? И меня совершенно не поняли: что ж, значит, они будут рады вдвоём. Не зная, как достичь понимания, я просто оставила эту тему.

Ганконер жил в огромном дубе, и расщелина снизу была входом. Через несколько шагов пришло понимание, что изнутри жилище наверняка изменено магией: расширено пространство, и витая деревянная лестница уходит к золотистому свету далеко вверху. Мортфлейс отстала — похоже, лесенка была непростая. Поднимаясь, почувствовала, что стало жарко, и расстегнула плащ. Подъём казался бесконечным, и совершенно неожиданно закончился. Передо мной открылась круглая комната, с книжными шкафами по стенам, письменным столом и стулом, круглым окошком, в котором была видна пуща. В середине комнаты, в круге из горящих свечей, в позе лотоса сидел Ганконер, и перед ним стоял золотой кубок, почти доверху полный крови, которая стекала по его руке. В другой руке был короткий, похоже, ритуальный нож, которым он вскрывал себе запястье. Вздрогнув, поднял на меня глаза:

— В этот раз быстро, — и, вглядевшись, — чудесно, очень похожа. Проходи, возьми мою кровь и раздевайся, я не хочу ждать.

Удивилась. Понимая слова по отдельности, совершенно не понимала, о чём он. Вроде бы на синдарине я теперь говорю, как носитель, но вот же незадача — не понимаю.

— И даже реакция, и выражение невинности на лице, всё схвачено… Послушай, если я за всю ночь не почувствую подмены, с утра нацежу ещё бокал крови — лично тебе. И скажи, чтобы всегда присылали только тебя. Раздевайся, — голос, всегда такой мягкий, стал ниже, и глаза потемнели. Чего проклятый шаман накурился⁈ Осторожно начала отступать. Он очарованно, охрипшим голосом сказал:

— Совершенно, как настоящая, это потрясающе. Не то что в прошлые разы: с налёту. Какая высокая степень достоверности, продолжай в том же духе, можешь даже посопротивляться, — нечеловечески плавно, текучим движением встал и как-то моментально оказался рядом, очень близко, и я почувствовала его тяжёлое дыхание.

Прижалась к стенке, чтобы уйти от контакта, подумав, что день сегодня щедр на нежданную тактильность. Замерла, когда Ганконер протянул руку к розе в волосах, вынул её, и медленно, глядя на грудь (боже, какие у него чёрные ресницы!), засунул цветок стебельком в ложбинку, открывающуюся в вырезе платья, а потом заглянул в глаза так, что захотелось оказаться где-нибудь подальше. Облегчённо выдохнула, когда в комнату ввалилась Мортфлейс. Ганконер отвлёкся и удивился. Мортфлейс, моментально оценив обстановку, сказала два слова:

— Это она!!! — с непередаваемым выражением.

Ганконер встряхнулся, как кот, которого облили водой, резко обретя привычный облик, и тут же зачем-то затолкал нас в угол, провесив в воздухе золотистую паутинку, отгородившую от остальной комнаты, и кинулся тушить свечи, но очевидно, не успел сделать, что хотел: по лестнице что-то поднималось, слегка порыкивая. Когда оно входило, Ганконер что-то крикнул, и невнятная фигура вспыхнула, превращаясь в демона. Точнее, в демонессу. При рогах, копытах, хвосте и крыльях. Сияющая, с пастью, полной острых зубов, она с насмешкой прорычала:

— Зачем было заставлять принимать истинный облик? Заказ вроде был на другое?

Ганконер, обретший обычную бесстрастность, сухо обронил:

— Ложный вызов.

— Без разницы. Ты всё равно должен кровь.

— Вот она. Бери и уходи.

Демонесса прошла к бокалу, по пути заметив нас и посмотрев алчным и полным непередаваемой насмешки взглядом, дёрнулась было с рычанием в нашу сторону, но Ганконер что-то сказал, и она вернулась к крови. Взяла бокал и исчезла.