Всё-таки эльфы умнее людей, догадались в лесу жить… зато и уши себе отрастили небось именно потому, что в лесу не так далеко видно, как слышно. Вспомнила голубые, становящиеся иногда совершенно рысьими глаза аранена — так нет, видят-то они тоже лучше. Поухмылялась, вспоминая пространные суждения толкинистов, что-де Профессор вывел ельфов как лучшую версию людей, для назидания, чтоб люди смотрели и росли. Ну да, ну да… Ничего он не выводил, просто смотрел и писал. Не знаю, помогло ли это людям. Во всяком случае, не раз читала книжечки, в которых авторы нарочито делали первородных отрицательными персонажами, а порой, если автор был с амбицией, то его Марти Стью их целыми кланами уничтожал. Понять можно, и бессердечно похехекать тоже.

Не долго думая, задала ещё один неудобный вопрос:

— А вы действительно очень хорошие мечники?

Ого, оба слегка покраснели. Помолчали, потом почему-то Риэль ответил, похоже, тщательно подбирая слова:

— Богиня, ты была на турнире, видела сама… к сожалению, мы даже вдвоём не одолели владыку, но наш наставник, обучавший и его в своё время, говорит, что Орофериону в возрасте четырёхсот далеко было до нас, и не пройдёт и пятиста лет, как мы обойдём его, — и хмыкнул: — Правда, эти пятьсот лет надо прожить ещё. Жизнь непредсказуема, ты можешь умереть в любой момент, как бы ни был хорош.

Лицо у него при этом стало очень равнодушным, но я, как человечка, тут же исполнилась сочувствия и сжала его руку, вызвав, по-моему, лёгкую оторопь. Но меня-то было не смутить — мы же обречены друг другу, так зачем стесняться в проявлениях человеческой телесной бестактности?

— А как же благословение? Оно подразумевает непрерывность рода. Стало быть, вы точно доживёте до детей?

Риэль кивнул:

— По крайней мере, до зачатия ребёнка. По крайней мере, один из нас… но допускаю, если мы оба погибнем, просто найдётся ранее потерянный близкий родственник, и продолжит род.

Больше я неудобных вопросов не задавала. Притихла, переваривая ответы.

Всё-таки отсутствие любви делает воплощение богини ядром нестабильности в эльфийском сообществе, и вокруг завариваются страсти и интриги.

Хорошие бабушкины жуки, жалко было бы… надеюсь, я принесу им долгую жизнь и плодовитость, а не быструю трагическую, хоть и с почестями, смерть.

Жалестно повздыхала, но на тревожный вопрос, что-де омрачает моё чело, отмолчалась.

Братья трогательно замялись в пещерке, предназначенной для раздевания. Я ранее с таким не сталкивалась, но вдаваться в подробности и спрашивать не стала — сама разделась моментально и ушла по коридорчику, ведущему к источникам. Не желала смущать. Углядев странную, ранее не виденную шайку с чем-то серым и рядом миску, подошла поближе. В тусклом красноватом свете видно было плохо, и я сунула в миску палец: жижа была густа, мылилась и резко пахла увядающими яблоками. Потыкав содержимое шаечки, поняла, что для бабушкиных жуков мыши расстарались, назапаривав чего-то, очень похожего на липовое мочало. Не видела такого у эльфов.

— Прекрасная, нам без этого сложно отмыться, — по-моему, Аргонеот закашлялся, чтобы скрыть смех, — работа в кузне, знаешь… ты раньше мочалок не видела?

Холодно сообщила:

— В королевском дворце — ни одной, — и была вознаграждена враз стухшим видом братьев.

Хе, похоже, мочалки плебейством считаются. Первородные и без них чистенькими должны быть, сами по себе. Торопливо поправилась:

— А у гномов и людей видела. Отличная штука, — фух, слава господу, они тоже выдохнули, похоже.

Урвала и себе мочалочку, помылась. Спросила, не надо ли кому спинку потереть. Братья, до этого ожесточённо оттиравшиеся, замерли — и смущённо отказались.

Вздохнув, пошла посидела в источнике, потом прилегла на тёплую каменную полку и отвернулась — и тут уже мне было предложено «привести в гармонию фэа и хроа». Не расспрашивая, согласилась — и на плечи легли тёплые руки. Только охнула, но на вопрос, всё ли в порядке, вздохнула согласно, и тогда руки легли и на щиколотки.

И я б может, чего и думала бы, но мысли отключились, и было мне хорошо. Не совсем в чувственном плане. Скорее, поняла я, что когда фэа и хроа в гармонии — жизнь налаживается несказанно. Я б с полки этой не встала, если бы кто-то из братцев, заботливо разъяснив, что телу теперь нужно взбодриться, меня ледяной водой из шайки не окатил.

Подскочила, вдохнула, чтобы высказать возмущение — но воздухом подавилась. Если сначала меня беспокоило, как безмятежно выглядели определённые части тела у братцев (лезли всякие глупые, заставляющие стыдиться самой себя мысли, нравлюсь ли я им), то теперь видно было, что нравлюсь. По крайней мере, Аргонеоту. Потому что Риэля уже не было. Аргонеот же не поленился, и, пока я клювом щёлкала и глаза по углам прятала, ещё шаечкой меня окатил.

Не дожидаясь третьей, сочла за благо удалиться в раздевалку.

Риэль был уже одет и заботливо помог обсушиться и влезть теплую мягкую хламиду, ещё и с капюшоном. Мышки, как выяснилось, успевали везде, и это было пошито специально для меня. Всё-таки удачно эльфы отделили от себя часть, предназначенную для хозяйствования. Рабами не назовёшь («это часть нас»); служат не за страх, а за совесть, и, похоже, счастливы этим; слушаются не то что слова — мысли. Волшебные слуги… Подумалось, что высшие-то эльфы воюют, защищая всё это, так нет — насколько я поняла, Стражи такие же брауни, просто с заточкой под ведение боевых действий. Не люди, нет, не люди, нечего и думать.

С удовольствием поглядев на вышедшего в раздевалку нелюдя Аргонеота (похоже, он и на себя ледяной водички не пожалел, потому что обрёл вид, приличный посещению купален), взглядом с ним, однако, встречаться не стала, хоть и пожелала сиять светом Амана со всевозможной сердечностью.

Когда шли обратно по тропке, тьма была хоть глаз выколи. Вдалеке помигивали огоньки из окон близнецового ясеня, а уже поближе выли волчишки. Значительно поближе. Душевно так, с переливами. Хотелось припустить рысью, но братья никуда не спешили:

— Это они, богиня, стаю собирают, сейчас на охоту двинутся. Обрати внимание, какая мелодика изумительная…

Я, конечно, понимала, что с близнецами от волков можно не бегать, но пробежаться хотелось. Это с народом сидхе животные в мире живут — небось понимают, что в ином случае огребут, а со мной бы они жить так не стали бы. Ловила себя на том, что жмусь поближе то к одному близнецу, то к другому, а волчишки завывали да подтявкивали, да всё ближе.

Ей-ей, как на ясень лезла, так казалось, что ещё-чуть-чуть и в пятку вцепятся.

Ну, в ясене-то, понятное дело, сразу полегчало, и завывания где-то там даже уюта добавили.

Хорошо было бы сразу пойти спать: после «приведения в гармонию фэа и хроа» о еде и питье вовсе не думалось, не хотелось гармонию эту портить ничем, но сказать постеснялась и села с братьями за стол. Удивительно, конечно — двое здоровых мужчин, весь день тяжело работавших и тренировавшихся, ели, как феечки. Мёд, сливки, какие-то конопушки из пыльцы, семена и фрукты. Диета райских птиц, да такими они сейчас и выглядели, вырядившись в цветные шелка, и я смотрела с комом в горле, осознавая их хрупкость, диссонирующую с чудовищной силой — и подчёркивающую её.

Кажется, братья бы с удовольствием продолжили вечер, но заметили, что я расклеиваюсь, и спросили, хочу ли лечь. Я хотела.

Провожали меня в спальню сначала оба, но, когда дошли до неё, один из близнецов изысканно пожелал хороших снов, поклонился и оставил меня со вторым. Присмотрелась — левая коса расплетена. Аргонеот, значит. Как-то он братцу велел уйти, а сам остался. Пожала плечами, вздохнула и ничего не сказала. Выскользнула из одежды и тут же под одеяло забралась. И не выдержала: застонала, потянулась всем телом, радуясь прикосновениям чистого сурового льна и тому, что хорошо под ним высплюсь; и что фэа и хроа в гармонии; и что волчишки воют где-то там, а здесь тёплая норочка и всё идёт, как идёт.