И ведь как встал, как повернулся! М-да, в «Повести о блистательном принце Гэндзи» оный принц был невозможно хорош собой, и все встреченные сородичи тут же с благородной печалью думали, что нельзя с такой красотой долго прожить на белом свете. Слишком красив. Не жилец.

Ассоциация не нравилась совершенно, но утешила я себя, что ослепительный этот павлин семь тыщ годков как-то просуществовал со своей ослепительностью и не помер.

С затаённым вздохом подумалось, что я-то сейчас навстречу встану, скрипя, кряхтя и немножко разваливаясь — относительно эльфийского совершенства. Но нет: он как будто поделился им со мной. Тело было лёгким и радостным, каждое движение отдавалось блаженной истомой.

Скрыла и усмешку, подумав, что да, богине любви любовники на пользу идут. Всё-таки немного скованно буркнула:

— Продолжай, пожалуйста. Я не мешаю, — и он понимающе отвернулся, а я целеустремлённо порысила в поганый лофтовый недосортир и мыться.

Вернувшись, надела принесённое брауни платье и присела рядом с Ланэйром. Рабочий стол некоторое время назад сам вырос, слегка изогнувшись, — и я на выросшей загогулине разложилась и писала в досужное время про свои путешествия туда-обратно.

Придвинула бумагу, помялась, думая, как начать письмо Ганконеру, и принялась с отвращением извиняться. Безо всякой искренности, зато с расстройством. От огорчения сломала стилос, и, не думая, цапнула первый попавшийся из тех, которыми Ланэйр работал.

И его тут же сломала, только хрупнуло. Осознав, расстроилась ещё больше — вот, я своими грубыми руками без спросу хватаю бесценный, может быть, инструмент, и калечу его! Надо было одеться, поесть, не хвататься за письмо сразу — но что там, в Рамалоки⁈ Начала извиняться перед Ланэйром — а он смотрел с сочувствием и ни в чём не винил, и брауни уже выворачивались справа и слева, один с пучком стилосов, другой с двумя кубками.

Слов не было, просто молча взяла предложенный кубок. Судя по запаху — медовуха, но необычного красного цвета. Хотела выпить и не донесла до рта — то ли руки тряслись, то ли день не задался с самого начала. Опрокинула на себя, и по белому платью начали расползаться красные пятна. Сцепив зубы, горестно выдохнула, не зная, что со всем этим делать.

Открыла глаза — Ланэйр, чуть улыбаясь, плеснул из кубка себе на грудь, на плечи, и мы стали как два близнеца Тындалэ и Пэкалэ — сказочные молдавские персонажи с руками из одного места.

— Блодьювидд, напиши эллет Силакуи Галанодель или эру Гаэлориэну. Они тебе не пишут потому, что не осмеливаются, а на запрос ответят охотно. Тебя же ребёнок интересует, а не полукровка, которому повезло стать его отцом? — мяконький совет выбил из ступора, причём первая часть фразы полностью затмила сомнительное окончание.

Точно. Раньше я через зеркало ребёнка часто видела и списываться нужды не было, но что ж мешает сделать это сейчас? Уж названая бабка и педагог осведомлены должны быть, что и как!

Мешали по-прежнему трясущиеся руки, и Ланэйр сам написал, отправил — и мы, как два аристократа, тяпнув с утра пораньше снова принесённой брауни медовухи (красной она была от бузины и дивно щипала язык), снова отправились мыться.

Первое письмо упало бы в воду, если бы Ланэйр его не подхватил. Всё-таки есть в эльфийской прекрасной почте свои неудобства.

Тут же, не вылезая из воды, дрожащими руками развернула и углубилась. Эру Гаэлориэн кратко и содержательно отписывал, что всё у моего кровинушки хорошо: здоров, растёт, успехи в боевых искусствах имеются. Вот особенно интересен яд, которым кровинушка плеваться начал. В кого плюётся и какие последствия — про это уже скромно умалчивалось. Понадеялась, что просто так, в шмелей и цветочки.

От сердца отлегло.

Неодетость моя не давала покоя великолепному князю, и лицо у него было такое, что… Я смолчала и позволила ему всё, чего тот хотел, и не заикнулась про еду, одевание и тому подобное.

После третьего за утро мытья, не дожидаясь милостей от природы, быстренько натянула княжескую длинную рубаху и изрекла, что время завтракать. Не сказать, чтобы это было не так — время шло к полудню.

Во время завтрака квакнулось сверху второе письмо. Я было отложила его из вежливости, но Ланэйр только рукой махнул:

— Прекрасная, читай сейчас. Тебе же не терпится, а я не хочу стеснять — и ушёл к письменному столу, на уровень выше.

Начав читать, поняла, почему это письмо пришло позже: госпожа Галанодель старательно и с огоньком выложила на бумагу, кроме информации о Ллионтуиле, ещё и кучу сплетен разной степени свежести и скабрезности. Умилилась. Я позабыла почти, как прекрасная эльфийка любит такие вещи, и с удовольствием прочитала и про скандал со вторым мужем герцогини Конгсей (поперхнулась оладьей, поняв, что им стал эру Гаэлориэн), и про пакости владычного историографа Хьярмелмехтара, становящегося при дворе всё более заметной фигурой; что плевался Ллионтуил как раз в историографа, метко попал в глаз, и глаз пострадавшему госпожа Галанодель обратно вырастила, но тот всё равно недоволен; и так далее, и тому подобное. В конце между делом про Ганконера было упомянуто — так, в числе прочих: что владыка гневен, но очень бодр и что дни и ночи проводит в опытах по практической магии, а войной да империей, соответственно, военные и чиновники занимаются. Делегировал он им, стало быть. И очень осторожненько, обиняками, советовалось мне из-за трёх защитных стен Лориэна носа не высовывать. Во избежание.

Пожала плечами, подумав, что пусть бы Ганконер меня снова украл — зато дитя рядом будет. Но и огорчить Ланэйра ничем не хотелось. Пусть уж до Самайна, как договаривались, а потом расстанемся честь по чести. С печалью, но как добрые друзья.

Отдельно порадовалась теплоте, веявшей со страниц: жрица моя, пусть и бывшая, похоже, от чистого сердца хотела порадовать. Но чувствовалась и непонятная вина — с чего бы? Но как-то эта мысль в голове не задержалась, и сама голова стала лёгкой и весёлой.

Жизнь наладилась — и полетела. Ганконер помалкивал по-прежнему, но Силакуи писала каждый день, и мне хватало.

Я была счастлива счастьем моего возлюбленного, и дни мелькали птицами. Времена года в Лориэне всё-таки существовали. Вечное лето имело свои оттенки, и за розовым дождливым маем пришёл пахнущий травами июнь; за ним яблочно-зелёный, небесно-синий июль, а за ним полыхающий солнечным золотом жаркий август — с шуршащей от ветра выгоревшей травой, в которой скрипели кузнечики.

Ланэйр как-то спросил с надеждой, не хочу ли я ребёнка от него. Я хотела, но помнила, что говорил Трандуил. Объяснила всё попросту и спросила, есть ли целители, равные ему. Ланэйр вздохнул и неохотно ответил, что, с тех пор, как владыке Эрин Ласгалена была дарована божественная сила, равных ему нет ни в чём. Разве — может быть — Гэндальф.

Гэндальфа я беспокоить не решилась, но походя встретила на очередном празднестве, посвящённом цветению очередного цветка — которое, приняв эльфийский взгляд, ощущала цветением всего мира и себя в придачу.

Бабочкой выпорхнув из танцевального круга, разгорячённая, желающая только попить из бьющего неподалёку ключа, увидела сидящих рядом с ключом и мирно беседующих Элронда и Гэндальфа. Раньше бы напряглась, а сейчас и не подумала — Гэндальф смеялся. Было понятно, что просто присутствует, для удовольствия, и что для эльфов он свой. Помнится, с Трандуилом у него были гораздо более натянутые отношения. Здесь же он беззаботно что-то рассказывал Элронду, пуская в тёмное небо колечки серого дыма. Сидели они вдвоём: во время танцев эльфы предпочитали танцевать. Меня тоже танцы затягивали, но, видно, не на всех музыка так действовала.

Была звана за королевский столик и присела, из чистого почтения. Растанцевавшись, не очень хотелось сидеть, но вопрос к Гэндальфу у меня был. Подспудно немного опасалась его — всё-таки хорошо помнила, что этому дедушке ничего не стоит отправить первого попавшегося хоббита или кого угодно штурмовать драконью гору.