Но Валар с ними, с шаманами. Идти одной на источники не хотелось — там в прошлый раз медведь был. Народ сидхе, может, и живёт в мире с животными, а народ людей не очень-то. Кто знает, вдруг медведь понимает разницу. А расслабиться в горячей минеральной водичке хотелось. И потом поесть и поспать. После путешествия по болотам, горам и лесам не знаю, как Ланэйр, а я так полностью поняла барашевский смысл жизни: есть и спать. И немножко смотреть на красивое. Лучше из окна, молча и не шевелясь при этом. Может, даже и не думая.

К счастью, эру Ирдалирион был ничем не занят и пошёл со мной. Медведя можно было не бояться.

Медведя там и не оказалось. Зато я впервые в жизни увидела эльфёнка. Он стоял на шёлковой травке, в одной рубашонке, и думал, стоит ли входить в воду, в которую его заманивала пара: сказочной красы блондинка с васильковыми глазищами и немного сумрачный, но сейчас расслабившийся и подобревший, довольно корявый для эльфа шатен. Наверняка кто-нибудь из господ военных дубов, характерное такое выражение лица. И они, стало быть, заманивали, а дивное создание думало, входить ли. Эти волосы — как пух, как лён, эти глазки синенькие… и я не знаю, я ведь не очень-то люблю чужих детей (они капризничают, у них липкие ручонки… это ведь в своём роде дар божий, любить чужих… нет, не обижать-помочь-защитить — это само собой, но и только). А этот вызывал приступ неконтролируемого желания любить, баловать, прикоснуться. С трудом сдержалась, чтобы не кинуться к чужому ребёнку и не начать сюсюкать, но с восторгом зашептала:

— Смотри, смотри, какая девочка! О-о-о, какая прелесть!

Ланэйр спокойно возразил:

— Это мальчик.

Голос был спокойный, но, похоже, я ему сейчас смешна была. Отмахнувшись от ощущения, никак не могла остановиться:

— Ах, какие же у вас должны быть девочки! — и не могла отвести глаз.

Родители, как принято у эльфов в купальнях, не особо-то нас и замечали, но ребёнок очень даже заметил. Посмотрел с симпатией, и, окончательно передумав лезть в подозрительную воду, устремился к нам.

Хотелось подержать его на руках, но я не знала, принято ли, и тихо спросила у Ланэйра, можно ли попросить у родителей разрешения, чтобы…

Он уж как-то очень насмешливо скосился, подхватил эльфёнка на руки и передал мне. Это было… о-о-о-о! Восторг! Смущенно пробормотала:

— Ты не спросил…

— Твоё прикосновение — благословение и счастье. Но если ты настаиваешь, то я разрешаю.

— Но мы не спросили у родителей…

В ответ услышала хладнокровное и насмешливое:

— Это мой сын.

Я тихо переваривала услышанное. Детёныш так же тихо сидел на руках и смотрел, как на что-то очень хорошее.

Ланэйр тихонечко сказал:

— Ты мерцаешь для него, он видит твоё сияние. Дети любят красивое. В банях не принято представляться, но, — он изящно повёл рукой, — эллет Фергарис.

Блондинка смотрела с восхищением, со сдерживаемой радостью, что меня слегка удивляло — а вот однако ж. Похоже, тоже видела мерцание и любила красивое.

Ланэйр снова повёл рукой на польщённо улыбнувшегося эльфа:

— Эру Галисдаэн, лорд-предводитель Двенадцатого эльфийского дома, сводный брат элле Фергарис, дядя моего сына Эльвинга. У него пока только детское имя, данное матерью, и он маленький мамин жук, — Ланэйр со смехом потрепал эльфёнка по светлым волосикам, отобрал у меня и осторожно передал матери.

Глядя, с тоской вспомнила своего ребёнка и посмурнела. Как и говорил Трандуил, больно было всегда, но где-то на грани сознания, а иногда становилось очень больно. Подумалось, что зря не спросила у Элронда — может быть, я смогу посмотреть на сына через зеркало? Надо будет спросить у владыки.

Было тепло, но я начала подмерзать — от мыслей. Недолго думая, разделась и мрачно заползла в яму повыше, где вода была горячее.

Спрашивать, кем Ланэйру приходится эллет Фергарис да сомневаться, насколько этична наша с ним дружеская близость, мне и в голову не пришло — уж настолько-то эльфов я знала. Ланэйр ещё в Эрин Ласгалене говорил, что пользуется успехом у эллет, а ребёнок от беловолосого для любой из них желанен. А кабы они любили друг друга, так и в воде бы эллет Фергарис сидела бы с Ланэйром, а не со сводным братом. Или не любит никого, или возлюбленный погиб.

— Не смотри ты на неё с таким сочувствием, — шепоток Ланэйра был сух и ехиден, а мысли мои, видно, хорошо на лице отражались, — эллет не замужем потому, что с возлюбленным у неё слишком близкое родство. И ребёнок поэтому же от меня, а не от него. У элле Фергарис с эру Галисдаэном общий отец.

Ланэйр умиротворённо грелся, иногда смешливо взглядывая на меня, ожидая, похоже, какой-то реакции. Я не знала, какой — ничто из сказанного не казалось ужасным. Разве что любопытным. Не, ни к каким родственникам нездоровых чувств я в жизни не ощущала, но, если бы моим родным братом был, к примеру, Киану Ривз, да возгорись он небратской любовью, так и я на месте эллет Фергарис оказалась бы. Ланэйр, однако, ждал, и я, пожав плечами, похвалила:

— Хороший ребёнок.

Задумалась, вспомнив анекдотик:

'Японец узжает из России.

Кто-то из провожающей делегации спрашивает его

— Ну, что вам понравилась в нашей стране?

— У вас очень хорошие дети.

— Спасибо. А что еще вам понравилось?

— У вас очень, очень хорошие дети.

— Ну, а кроме детей, что-то еще вам понравилось?

— У вас очень, очень хорошие дети, а всё то, что вы делаете руками, всё очень, очень плохо'.

Рассказывать не собиралась. К тому же, руками эру Ирдалирион тоже многое хорошо делал — но дети да-а-а… хорошие.

Посмотрела ещё раз, как пара воркует над детёнышем и добавила с выражением:

— Очень хороший!

Ланэйр лениво спросил:

— Хочешь?

Не поняла:

— Что?

— Такого же, — по плещущемуся в глазах смеху и подрагивающим губам поняла, что он шутит, и усмехнулась в ответ.

А про себя, конечно, пожалела, что невозможно. Помнила, что без помощи Трандуила не выношу, а помогать он не станет. Я только потеряю ребёнка — и Ланэйра. Нет уж, пусть будет, как есть. Пусть он будет живой — и смотрит на меня глазами, как океан, сдерживая лукавую улыбку, и ямочки играют на щеках. Может, ещё кому ребёнка сделает.

Ещё раз завистливо посмотрела на маленького маминого жука Эльвинга и полезла из бурлящей ямы.

Обсыхать было принято, прогуливаясь вдоль ям по полосе плотного мелкого песочка. Зная спокойное отношение эльфов к наготе, с удовольствием подставлялась солнышку, подняв руки, перетряхивая и суша волосы — пока не почувствовала ласковую руку, осторожно, но дерзко пропускающую пряди между пальцами:

— Не видел никогда ничего красивее… — говорит виновато, похоже, помнит, что просила не трогать.

Скосилась: смотрит серьёзно, от смеха и тени ни осталось. Хотела язвительно спросить, неужто за семь-то тысяч лет ничего прекраснее не сподобился видеть, но это было бы глупо и зло, и выглядело бы так, как будто я набиваюсь на комплименты да на признания. Не придумала ничего умного и замкнулась, постаралась замолчать.

И минут так через пятнадцать поймала себя на том, что воодушевлённо с ним беседую. И ещё смеюсь от души, беззаботным колокольчиком, забыв и про наготу, и про намерение побольше молчать и изобразить из себя необщительного барсука.

Профессионал, сука.

В средневековой Венеции дамы иногда носили маски, которые на лице надо было удерживать, сжимая зубами специальный штырёк. То есть дама скрывала не только лицо, но и голос. Молчала. И высшим пилотажем у изысканных венецианских кавалеров считалось заставить даму по доброй воле заговорить, уронив маску. Совершенно естественной воспринималась молчаливая холодность женщины — и нежный пыл и изощрённость, с которой мужчина пытался вырвать у неё хоть слово.