Я тоже молчала.

— Я осознаю, что подверг тебя смертельной опасности… и может быть, ты погибнешь. Прости меня, божественная. Возможно, всё-таки Корона свела меня с ума, — горечь в его словах можно было черпать вёдрами.

Ему было худо, и я не могла не утешить:

— Я не сержусь, эру Рутрир. Лежите спокойно: вы отдохнёте и мы продолжим путь.

Он тихо болезненно засмеялся:

— Да, действительно ласковое пламя… — и попросил, схватив за руку, — поцелуй меня на прощание.

Я поцеловала. Он действительно был ледяным, и даже поцелуй не заставил его дышать глубже.

— Слушай. Вот это повесь на шею, амулет убережёт тебя от того, чтобы провалиться в трясину… и от некоторых местных. Но он не спасёт от самого страшного, — он переглотнул; улыбка его становилась всё безумнее, — от меня.

Сжалась, удивившись, но он не давал отодвинуться, и ледяной шёпот срывался с его губ:

— Синий свет — свет мертвецов в этом мире, а сейчас Самайн… есть все шансы… встать иным. Мёртвый колдун страшнее живого, Блодьювидд. Сделай вот что: возьми эти два ножа. Мечи не трогай, они заговорённые и могут принести беду, а беды я и так немало принёс… Теперь слушай очень внимательно: когда умру, а это скоро случится, один нож воткни мне в сердце — вот сюда. И оставь в теле. Вторым ножом отрежь голову. Потом постарайся отмыть нож и себя от моей крови — вот фляга с водой. Нет, не мотай головой и слушай! Мне будет хоть сколько-то легче уходить, зная, что я сделал, что мог для тебя! Потом возьми мою голову и беги, что есть духу. Бросишь её не раньше, чем отбежишь на милю. И беги дальше, не останавливайся. Сделай, как я говорю, прошу тебя! И не держи зла, богиня. Всё, прощай, я больше не могу держать вместе свои фэа и хроа. Прости… — и он как-то моментально обмяк.

Не оставалось сомнения, что да, умер. Я только сейчас подняла голову и кое-как огляделась: сумерки сгустились и было почти ничего не видно, только далёкие звёзды холодно мерцали в небе. Почувствовала, что одежда моя мокра, а плащ ещё мокрее, и в наступившем холоде одежда скорее вытягивала тепло, а плащ путался в ногах и утяжелял. Подумала, что скоро, судя по данной инструкции, я согреюсь беготнёй по кочкам, и лишний вес мне точно ни к чему. Я и без того не мастер бегать.

Сняла плащ и с трудом, одолевая сопротивление окостеневающей плоти, воткнула нож между рёбрами. Не знала, попала ли в сердце, но больше тыкать не стала. Собравшись с духом, повернула тело набок, горлом от себя, всадила нож и дёрнула. Подождала, пока схлынет кровь, которой оказалось не так много, как ожидала, и начала пилить мягкие ткани, уговаривая себя, что нервная система у меня устойчивая, а шаман, хоть и сошёл с ума, но умирал в ясном сознании и советы наверняка дал неглупые. Жить хотелось, и я окровавленными руками пилила и выкручивала скользкую от крови шею мертвеца в месте сочленения позвонков. Дрожаще выдохнула, когда голова осталась у меня в руках, и немножко собой возгордилась — смогла! Отмыла, как получилось, нож и себя, вытерлась плащом, окончательно превратившимся в грязную тряпку. Накрыла тело плащом.

Надо было бежать, но на болото упала тьма и не видно было ни зги. Подумала, что на каждой кочке буду падать, и вспомнила браслет Ланэйра и болото, на котором меня гонял Глоренлин. Браслет был на мне — единственное украшение, которое я не снимала никогда и которое почти никто не видел. Он стал чуть ли не частью тела. Нащупала его сквозь рукав и попыталась через него воззвать к духам болотных огней. Ничего. Что ж, придётся бежать в темноте. За волосы подняла голову Рутрира — и побежала.

Не знаю, амулет шамана помогал или чудовищный стресс, но скакала я сайгаком и через кочки прыгала бодро. Чувствуя прикосновения цветущей пухом осоки, просто подпрыгивала, перелетая кочку, и не упала ни разу. Бежала во тьме, глядя на далёкую звезду, аквамарином мерцавшую в вышине, и слышала только своё запалённое дыхание. Пришедший ночной холод унял испарения, вонять болото стало меньше — скорее, пахло какой-то свежестью, ночными горькими цветами. Я не ощущала отвращения к голове, которую несла — но была сильно опечалена всем случившимся. Трудно было соразмерять время и расстояние, и я никак не могла понять, отбежала на милю или ещё нет.

Увидев впереди тусклое мертвенное сияние, насторожилась; замерла, вглядываясь и пытаясь понять, что это. Оно приближалось. Судорожно выдохнула, понимая, что это болотные огоньки. Вспомнила про браслет; снова попыталась позвать — и удивилась, поняв, что получилось. Стайка сменила окраску с мертвенно-синего на аквамариновый и залетала вокруг. Не скажу, что мне стало уютнее — мелькнула мысль, что я подсветила себя — для неизвестно кого, и, возможно, зря. Но как убрать огоньки, я не знала, так что и думать было не о чем. А с ними стало чуть повеселее, да и шансы свернуть шею на кочке уменьшились.

Решив для себя, что пора, взяла голову Рутрира обеими руками. Закрыла ему глаза, поцеловала в лоб:

— Эру Рутрир, я не сержусь на вас. Прощайте и покойтесь с миром.

Зашвырнула голову в сторону, туда, где поблёскивала почти открытая чёрная вода — и снова побежала. Стало легче — огоньки вели, указывали и освещали путь, но начинала чувствоваться страшная усталость — я не ела весь день, а только шарилась по болоту, а ночью так и вовсе бежать по нему пришлось. К стрессу организм кое-как притерпелся, и вещал, что ресурсы на исходе. Впрочем, долго это не продлилось: тихое хихиканье, услышанное невдалеке, взбодрило несказанно. Я постояла, прислушиваясь и надеясь, что это, так сказать, звуки ночной природы — но звук повторился, и был он ближе.

Нож — я не бросила его, так и несла в руке. Возможно, удастся отбиться. Еле дыша от ужаса, отогнала кое-как огоньки в сторонку, чтобы не выдавали моё местоположение, и притаилась.

Стояла, обливаясь холодным потом, чувствуя себя на грани отчаяния — и решила, что мне нечего терять. Обряд вызова Нурарихёна всплыл в памяти с необыкновенной точностью, с мельчайшими подробностями — и я протянула руку над мерцающей совсем рядом водой. От души резанула ладонь, и кровь закапала, а потом потекла струйкой под мерный речитатив вызова. Стояла, обмирая, не веря что получится — и взвизгнула, когда щупальце тьмы, бесшумно появившееся над болотом, со свистом рассекло воздух, падая на что-то — там, в той стороне, где светили мои огоньки.

С огоньками и с Нурарихёном дело пошло повеселее. Я старалась не смотреть, кого пришибают и утаскивают в трясину бревноподобные щупальца, разумно полагая, что увиденное не порадует. Бежала, а щупальца периодически молотили — справа, слева, спереди и сзади, иногда и совсем близко, обдавая ледяной грязной водой.

Мне казалось, что этот бег по ледяной топи, в ужасе, на последнем дыхании будет навсегда, и что я просто загоню себя и умру, и не поверила, споткнулась, когда нога ступила на твёрдую землю. Подняла глаза — мои светляки скудно освещали кривые жалкие деревца на взгорке, поднимавшемся из топи. Но это была твёрдая земля. Здесь можно было нарисовать защитный контур и ждать помощи.

Это был другой мир, искать здесь Эарендиль было глупо, и Эарендилем я решила считать звезду, на которую ориентировалась, когда бежала по болоту. Недрогнувшей рукой очертила круг, нарисовала защитную руну Мираис, удивляясь, как, оказывается, смертельная опасность вострит память и сообразительность, и нагнулась, отдыхиваясь.

Подышала, отходя. Вспомнила и возблагодарила Глоренлина. Мда, сейчас бы я не ломалась и поблагодарила его за науку тем, чего ему хотелось. Прочувствовала. И, что удивительно, несмотря на окружающий ужас, а может, и благодаря ему — грань смерти, как-никак — хотелось так, что аж зубы сводило. Буду честна: только воспоминания и мечты о… об этом позволили мне забыться хоть как-то, особенно, когда я поняла, что не догадалась затащить в круг никакой сидушки — ни поленца, ни охапки веток. На земле сидеть было холодно и чревато, и я то стояла, то сидела на корточках, и всё мне было неудобно. Сначала раскалённое потное тело радовалось бездействию и ночной прохладе, а потом мокрая одежда стала приносить ощутимые страдания, и я молила небеса, чтобы Трандуил нашёл меня; тряслась и снова впадала в порнографические мечты.