Ты не моя.

За тобой тень зверя,

Мы повсюду вместе,

А теперь поверь мне,

Зверь этот — я…

группа «Ария»

Я побаивалась Рутрира. С того мига, как увидела впервые. Он был непонятный и холодный. Любой, даже самый закоренелый эльфийский убийца и расист, а таких полно было в окружении короля, теплел лицом и глазами, глядя на меня. Это странновато было сначала, но приятно, и привыкла я быстро. Не то с Рутриром — тот всегда смотрел… я бы сказала, предельно индифферентно. Но ладно я, он вот Ганконера усыновил, учил и воспитывал, но, когда того судили, потребовал самой жестокой казни из возможных — похоже, этому дубу хотелось соответствовать каким-то там нормам поведения. И он казался старым. Сколько ему лет, я не знала и знать не хотела, но тусклые светлые волосы и желтоватые белки оставляли ощущение преклонного возраста, хоть и выглядел он молодо, как все эльфы.

В каком-то смысле существование Рутрира успокаивало: я неважно себя чувствовала морально, с такой лёгкостью… э… заваленная Лисефиэлем. Выходило, что только молнии и меч Трандуила преграда для любого эльфа. Если бы не это, любой мог бы так посмотреть и совратить, и я бы повелась. Они все выше установленной планки, это было не очень приятно осознавать. И всё-таки нет: Рутрир был однозначно неприятен. Стало быть, есть во мне хоть какая-то разборчивость.

Стеснялась, думая, что, по идее, он дед Ллионтуила, хотя Ганконер про него совсем не вспоминал и не общался — или я о том не знала.

Сейчас он подошёл совсем близко и сыпал на дорогу серебристый порошок. Молча, и я ни о чём не спрашивала, давя в себе неприязнь. Не хотелось с ним говорить. Сыплет и сыплет — знает, что делает. Прислушиваясь к тому, что происходит за поворотом, никаких изменений не улавливала: всё тот же треск и грохот камней, ворочаемых невидимым чудищем; эльфов же и вовсе было не слышно — как и всегда. Чудище, похоже, их пока не заметило.

Не удержавшись, слегка прижала пяткой нужную точку на боку оленя — и он отступил на шаг. В душе возблагодарила эру Лисефиэля, научившего меня хоть чему-то. Знатный дрессировщик. Пардон, педагог.

— Не отходи далеко, богиня, — Рутрир ковырял что-то на дороге, и тон его был тоном замученного профессионала, которому мешают работать.

Судя по всему, он делал что-то рутинное, и это заставило расслабиться.

Тихо сидела, ежась от порывов горного ветра. Сонливость мешалась с раздражением на непредвиденную остановку. Я так нанервничалась утром, что потом развезло ни дай боже. Я-то малодушно надеялась проснуться на привале, и желательно от поцелуев короля. Похоже, вбуханные в меня разного рода… гм… лекарства подарили чрезмерный аппетит к жизни и к её удовольствиям. Во всяком случае, утром, ёрзая на спине оленя, жалела, что у эльфов не принято носить нижнее бельё и я очень хорошо чувствую, насколько король тоже заинтересован. Трандуил на это фыркнул, что ношение белья — плебейство. Оно линию одежды портит. И дальше я уже думала только про линию бедра, неиспорченную плебейским бельём, да про золотистый хвостик внизу трандуиловой спины, да как давно мы не были вместе. Мда, а ведь ночь назад всё было иначе… Поразилась силе похоти, смутилась, но король очень так знающе заверил, что всё нормально, привыкну — дескать, мужчины и всегда так живут, и ничего. Пока переваривала его двусмысленность, он, похоже, помог придремать, и оклемалась я только во время остановки.

В моём старом мире иногда саркастически говорили про женщину, допустившую грубую ошибку по невнимательности, что она-де в это время «думала о хуях». Ничем, кроме этого вульгарного выражения, не могу охарактеризовать свою тогдашнюю заторможенность.

Очнулась, когда за скалой взревело и загрохотало.

Время сжалось в миг, вместивший:

стрелы, остановленные Рутриром в полёте — переведя взгляд, поняла, что стреляли в него свои, но никак это интерпретировать не успела;

возникшего смазанной тенью Трандуила, рассёкшего шамана наискось через грудину — я с трудом уловила, что удар вообще был, чувствуя, как проваливаюсь куда-то.

Очнулась на болоте. Уши резало от пронзительного верещания каких-то… лягушек? Они были голубенькие, сидели кругом и пытались подпрыгать поближе. Похоже, интересовались мною, как едой. Нами, точнее. Рядом, также утопая в вонючей жиже по щиколотку, да ещё и согнувшись, стоял Рутрир. Лягушек он отогнал мановением руки. Те живо утеряли наступательный порыв, но заверещали ещё пронзительней.

Жаркий, липкий, дышащий испарениями ветер дохнул в лицо. Это была не Арда. Не то время года, чуждые запахи — и общее ощущение, что ударили пыльным мешком из-за угла: очевидно, реакция на моментальное перемещение.

Обернулась на Рутрира: тот, разогнувшись на секунду разогнать лягушек, снова согнулся и так стоял, тяжело дыша. Ему явно было худо и без моих вопросов. Ноги потихоньку увязали глубже и стоять здесь точно не стоило. С чавканьем выдралась, шагнула в сторону и осмотрелась: бурая жижа с торчащими листочками, оконца воды с трясущейся на поверхности ряской; местами бодрые кочки с живописными фонтанами какой-то осоки, цветущей розовато-серым пухом. Неоново-голубые милые лягушечки. Мне показалось, что в агрессивно разевающихся ротиках торчали острые клычочки, но приближаться с целью рассмотреть точно не стоило. Простиралось это раздолье, покуда видит глаз. Попробовала ступить ещё — и провалилась по колено. С трудом выбралась обратно и встала рядом с шаманом. Ладно, подожду, пока он продышится. Ведь продышится же? На куски вроде бы не разваливается. Хотя должен бы. Мне показалось, Трандуил ударил его мечом.

Ступила в другую сторону — под ногам подозрительно пружинило, как будто я шла по неверному сплетению корней, а внизу ждала бездонная жидкая грязь. Шагнула ещё — трясина там, где из неё торчали листочки, держала человеческий вес. Далеко прошагать не получилось: горло вдруг сдавило и меня дёрнуло назад, как собаку на сворке. Изумлённо, с гневом оглянулась — Рутрир уже выпрямился и спокойно смотрел на меня:

— Поговорим?

Перетрусила. Сейчас я уже не побаивалась — боялась. Не представляла, чего ждать от угрюмого, и, похоже, озлобленного шамана. Чем я ему насолила? Ну, сейчас, похоже, узнаю.

— Не трясись, прекрасная, — он вдруг совершенно неожиданно расцвёл, заулыбался, став ужасным образом похож на Ганконера. Или это Ганконер похож на него мимикой. Неудивительно, но ужасно. Как если бы коряга начала улыбаться и разговаривать, да ещё демонстрировать схожесть с кем-то близким.

Затаив дыхание и, начиная что-то понимать, наблюдала, как, не шевельнув ни единым мускулом, Рутрир поднялся из болота — так, как будто это оно его поднимало. От его дрожи и тяжёлого дыхания не осталось и следа. Глаза засияли, став молодыми и очень страшными, лицо ожило. На меня смотрел, я бы сказала, великолепный мерзавец в расцвете сил, юности и подлости:

— О майа, всё-таки есть удовольствие в том, чтобы быть собой… — он даже в плечах как будто раздался, беззаботно потянувшись. Ухмыльнулся: — ну как тебе?

В ответ я только и могла, что хрипло каркнуть:

— Слов нет.

Он разулыбался в ответ:

— Ну ничего, слова придут… со временем, — и самодовольно сообщил: — всё твоё время теперь моё.

Подавила ужас узнавания — и фразы-то Ганконера. А удивляться не приходится. Отец же. Названый. Конечно, есть сходство.

С достоинством, стараясь не блеять, сообщила вещь, в общем-то, не новую:

— Мы родственники. Я мать вашего внука, эру Рутрир.

Он молодо, весело расхохотался. Отсмеявшись, сказал, ещё пофыркивая:

— Владыку подобное родство не остановило. Уверяю, я ничем не лучше. К тому же, думаю, после обряда принесения самого себя в жертву и низвержения в адские пустоши всё, что осталось от моего воспитанника — это любовь к тебе. Владыка Тьмы не мой сын.