Из сказанного я не поняла почти ничего. То есть говорил он красиво, успокаивающе так; слушать было приятно, и отдельные слова я понимала хорошо, но вместе картина не складывалась. В голове был звон да сухие листья, и думалось больше о еде, а не о метафизике, про которую он, вроде бы, толковал. Печально хрустнув сухарём, спросила:
— А жуков больше не будет?
Засмеялся:
— Что, понравились? Нет, больше нет. До следующего года, скорее всего.
Немножко тоскливо подумалось — вот, как он много говорит о будущем, обещает и жуков, и встречу с сыном, и чёрт-те что — лишь бы удержать. Как будто это от меня зависит. А мне непонятно, как и до Середины Лета-то дожить, такие дела…
Король посмотрел в упор, и на дне глаз мелькнуло упрямство, злость и что-то ещё; вслух же он продолжал про жуков:
— Они, знаешь ли, скоропортящиеся, не хранятся ну совершенно. Ферменты пищеварительной системы моментально превращают жучатину в гниль, а выкинуть кишечник нельзя: из него получается соус. Жуки крэ впадают в спячку, наевшись листьев лауринквэ, и в сочетании с теми самыми ферментами при запекании получается восхитительная подливка.
А! Это то, что я вчера приняла за майонезик! Хотя, конечно, откуда он бы здесь взялся… А блевотно, если подумать… алиены.
Король, взявшись за жуков, не унимался:
— А в любое другое время года они несъедобные, весной так особенно — сезон размножения, гормоны… на вкус дрянь несусветная. Так что только осенью, перед Самайном.
Подробно посвятил меня в тонкости поиска и раскапывания жуков; рассказал, как готовить, как и чем выскребать последние сегменты кишечника и почему нельзя ни в коем случае задевать железы, отвечающие за вонючесть; во что заворачивать и прочее. И он, стало быть, говорил, а я упрямо грызла, делая вид, что разговор вполне застольный, и Трандуила это противостояние, похоже, смешило. Под конец аппетит почти отбил, но я была очень голодная и героически доела второй сухарь. Вдохновенный рассказ об эльфийском деликатесе на этом был прерван, и владыка двинулся к своему оленю. Я рысила следом старательным пятачком: почему-то думала, что по-прежнему буду ехать вместе с Трандуилом. Он так вовсе не думал, и развернувшись, любезно, но не без ехидства указал на белого оленя неподалёку. Я была недовольна: ехать на Трандуиле, пардон, на его олене вместе с Трандуилом, было гораздо приятнее. Тепло и развалиться можно с относительным удобством, и опора есть. Вслух этого не сказала, но с королём вслух говорить было необязательно: внимательно выслушав мысли, король указал на мои потребительские замашки и на то, что ему самому везти меня не тяжело, но есть… иные неудобства. И кашлянул, похоже, всё-таки немного смутившись.
Я поплелась к своему оленю, печально думая, что если раньше с лошадками кое-как общий язык находился, то с оленем ничего не получалось, да и сейчас тоже самое будет. Наверное, я не внушаю сказочному зверю никакого уважения.
Олень посмотрел действительно свысока и неспешно развернулся кормой, грациозно опускаясь. Мда, Трандуил вот с ходу взлетает, а мой олешка от меня подвигов не ждёт. Угнездилась, и мир покачнулся: олень встал. Сидела, декоративно взяв в руки уздечку, но не пытаясь управлять. Просто ждала. И дождалась.
— Valie, дело не в уважении. Олени немного иначе выучены. Их дрессировали носить всадника на поле боя, а там управлять можно только ногами, руки заняты оружием.
Ах, ну конечно, Трандуил ведь управляет оленем почти незаметно — тот как будто мыслей слушается… я подозревала, что так и есть. Ан нет, ноги. Ну да, если несколько тысяч лет заниматься выездкой, то сможешь великолепно управлять животным мельчайшими движениями мускулов ног. Потрясающе, конечно.
— Ну, больших успехов в конных ристаниях за короткое время не добьёшься, но кое-чему за сегодня, я думаю, выучишься, — подъехавший поближе Трандуил, отвернувшись, кивком подозвал одного из эльфов.
Подбежавший так спешно припал на одно колено, что я не успела его толком рассмотреть и видела только рыжую макушку. Трандуил говорил, а я смотрела, как солнце путается в рыжей гриве:
— Это эру Лисефиэль. Вы раньше не были знакомы, — владыка с отчётливым неудовольствием помолчал. — Он отличный наездник и поможет тебе освоить управление оленем.
Лисефиэль. Вчерашний певец. Однако, дали же родители имечко.
Мне это всё было подозрительно, но сообразить, в чём подвох, я не могла. Надо было вести себя прилично. Вдохнула, чтобы сказать, что рада познакомиться — и тут он поднял на меня глаза. Я подавилась воздухом и смолчала. Я старалась не слишком смотреть на эльфов, особенно в глаза — больше искоса, тут же опуская ресницы, не давая встретиться взглядом, и очень привыкла к этому. Поединки в мою честь меня не прельщали. А сейчас ничего, совсем ничего не получилось — он посмотрел и взглядом протащил по Кавказскому хребту. Не знаю, как вышло, но это было, как удар. Пошатнувшись, взяла себя в руки и выправилась. Хорошо хоть с оленя не упала. Было бы смешно.
В ужасе, дыша через раз, скосилась на владыку — не вызовет ли прямо сейчас. И увидела только олений хвост — Трандуил удалялся от нас.
— Прекрасная, не надо так трястись, я нестрашный, — пока я оглядывалась на короля, новый учитель успел вскочить на лошадь и пригарцовывал рядом.
Само собой, не пользуясь руками — и золотистая, в белых чулочках лошадка выступала манерно и слушалась так, будто они были единым существом.
И ведь врёт: страшный. Потрясающе красивое лицо; опасные глаза, в которых за лаской прячется ядовитое жало. Не ясные, не чистые — солнечные блики не просвечивают эту мутную зелень. Но красив так, что с дыхания сбивает. Никогда раньше, ни разу в жизни не казалось мне, что рыжий мужчина может быть красивым. Подозреваю, это потому, что я сама рыжая, и подсознание не хочет контакта с близкими генами. И считает рыжих почти родственниками и ну совсем непригодными для… известно чего. Все рыжие всегда казались мне абсолютно асексуальными, а он был рыжий — и понравился. С удивлением и с холодком страха рассматривала волшебное и ужасное существо, едущее рядом.
Эльфийская красота далека от человеческой. Дело ведь не только в правильности черт, симметрии и прочих штуках, делающих лицо красивым. Я в мире людей была знакома с очень красивыми юношами, работавшими моделями. И никогда не смотрела на них с женским интересом. Да, красивые, правильные лица, идеальные тела — и пустота. Физическая красота и работа визажистов и фотографов иногда делали их интересными на изображениях, но вживе это были обычные мальчишки. Я, бывало, становилась объектом их интереса, и всегда последовательно испытывала: сначала раздражение, когда чувствовала их алчность по отношению к себе (как ни странно, кроме внешности, они велись также и на способность заговаривать зубы), а потом сочувствие — когда они понимали, что их внешка никаких преференций им не принесла, и бывали растеряны. Конечно, исключения наверняка существуют, но я с такими личностями не сталкивалась.
Так вот, эльфы… Для меня, видящей человеческими глазами, любой из них на порядок красивее самого красивого из людей. Постав ушей и то, чем перебирают эльфийки, я почти не замечаю. Но дело не совсем в красоте. Вот когда под красотой, под сладким лицом — четыре тысячи лет, полных всякого-разного… и нет желания выпятить себя и показать силу, которой на деле не имеешь — наоборот, тайное внутреннее пламя скрывается за нарочитой холодностью и статичностью; тогда да, коленки начинают подгибаться. По моим обстоятельствам это совершенно нерадостно, но что делать — ни разу не понятно.
У рыжика с тайным пламенем и силой духа всё было очень хорошо. Он был антропоморфен, но шестым чувством ощущался, как гудящий рядом призрачный костёр. Да что там — я ощутила и своё пламя, про которое так много говорили и которое я почти не чувствовала — и что оно тянется к нему, разгораясь.
