Встреча была назначена за перевалом Кирит Унгол, невдалеке от крепости Минас Моргул, принадлежащей Темнейшему. Эльфы, прибыв на место, должны были отправить весть. Ганконеру, чтобы добраться до Минас Моргула на драконе, нужно было всего несколько часов.

Снег в этом году выпал рано, и за окном, выходящим на горы, была зима-зима. Солнышко и падающий безмятежно снег, и дорогой покой. Казалось, это навсегда. Я сидела у окна, посматривая то на снег, то на качалку, в которой лежал наевшийся, но почему-то не желающий поспать принц. Покачивала её босой ногой. Ллионтуил интересовался то моей ногой, пытаясь весело, как котёнок, куснуть её — я иногда успевала убрать, иногда нет; то его больше интересовала собственная нога, то гадская погремушка из крысиного черепка. Но потихонечку он успокаивался и засыпал.

В далёком проёме двери в сад появилась, тёмная на фоне синевы, фигура Ганконера. Удивилась слегка: обычно в это время владыка не приходил. Бывал оченно занят. Встала и кивнула двоим служанкам, чтобы они продолжили укачивать, а сама пошла к нему. Он слегка отодвинулся, давая пройти. Окунувшись в южное тепло волшебного сада, вопросительно посмотрела на владыку.

Он сегодня был чем-то похож на себя в наш первый вечер, и так же, как тогда, кивнул на столик в тени апельсинового дерева, вечно цветущего и плодоносящего.

— Поедим?

— Не очень хочется, — с аппетитом у меня в последние дни было никак, и я, вспоминая, как любила поесть раньше, удивлялась сама себе. Теперь это было скучной принудиловкой. Ну, подозреваю, что секрет многих стройных женщин просто в том, что им не интересно есть.

Он предпочёл не услышать и навалил мне полную тарелку. Жевала со скукой, но старательно (иногда ещё приходилось кормить ребёнка, и отказываться от еды просто так я не могла) и ждала: мне показалось, что Ганконер хотел что-то сказать. Важное.

Он не спешил. Молча налил травяной, но попахивающей спиртом настойки. Пить было приятнее, чем есть, и я с удовольствием выпила целый бокал, радуясь, что трапеза завершена.

Ганконер молчал. Сидел, думал, глядя на сад внизу — как будто был тут один. Он чего-то выжидал, и я бы спросила, чего, но стало так спокойно и всё равно, что не спрашивала, а просто смотрела. На сад и на него.

Он пристально глянул и вздохнул:

— Подействовало.

Усмехнулась. Спросила:

— Успокаивающая настойка?

Он опустил глаза:

— Да, — и, без перехода, так же ровно и спокойно, но с тенью неприязни в голосе:

— Они приехали.

Вскочила. Сердце, несмотря на настоечку, всё равно зашлось, и я не то что с оттенком, а с чистейшей неприязнью ко всему — и к эльфам, и к Ганконеру, да просто ко всем этим обстоятельствам торопливо заговорила:

— Как⁈ Почему так рано⁈ Я не готова! — и задавила сама в себе все глупости, готовые сорваться с языка.

Задышала глубже, успокаиваясь.

Ганконер бесцветно сообщил и так известное:

— Чуть раньше, но совсем чуть. Неделя до Самайна, — и, ещё более бесцветно, — в спальню не возвращайся. Пойдём, всё готово. Тебя оденут для путешествия, и полетим.

Помолчала. Глухо, давя слёзы, сказала:

— Я не попрощалась. И я думала, вы проводите меня… вместе. Почему нет?

Ганконер тяжело вздохнул:

— Больнее будет. Я не заставляю — но поверь мне. Если ты будешь прощаться с ним — он почувствует. Заплачет. Ты потеряешь разум и вцепишься в него. И я не готов отрывать тебя насильно. И не готов пустить всё на самотёк и стать виновником гибели твоего духа. А если это будет происходить на глазах у щетинящихся эльфов, то разум могу потерять и я. И развеять их. Но это бессмысленно, к сожалению. Я бы сровнял с землёй полмира, если бы помогло, — он прикусил язык, а я позавидовала его самообладанию и порадовалась, что не поможет.

Ноги не держали, и я присела обратно. Ганконер понятливо набулькал ещё настойки. Я выпила. Ясность разума сейчас была ни к чему совершенно, да и способность ходить неважна. Дотащат.

Посидела, собираясь с духом, понимая, что он прав. Но настойки всё ещё казалось мало.

Подвинула бокал:

— Ещё.

Ганконер сухо сказал:

— Хватит. Это не запить, а тебе не надо уходить в иной мир таким способом.

Что ж. Ладно. Он наверняка знает, о чём говорит. Чорт, я, кажется, всё-таки буду сейчас жалкой:

— Я… скажи ему, что я ничего не оставила на память потому, что у меня не было ничего достаточно ценного, достойного моей любви к нему. Что я любила его больше всего на свете, — и всё-таки заплакала.

Кое-как вытерла слёзы:

— Налей ещё, я не могу.

Он налил ещё бокал, и я, выпив, почти потеряла способность думать. Тело онемело, зато и никакого дискомфорта не испытывало, когда меня закручивали в меха и когда Ганконер вёз через метель на драконе — чувствовала я себя поленцем, и, как дереву, мне было не холодно и почти не больно.

Безэмоционально встретилась с Силакуи, приехавшей в Минас Моргул чуть раньше, и, уже не на драконе, а на здоровенном чёрном варге, придерживаемая Ганконером, отправилась дальше. В окружении стада орков.

Встреча с эльфами состоялась посреди чистого поля. Вьюга утихла, день был ясный, но я всё равно не сразу увидела их, белых на белом. Удивилась немного остановке — сильно удивляться было нечем, от настоечки все эмоции сгладились до почти полного отсутствия. Огляделась и заметила совсем близко, на той стороне замёрзшей реки, растянувшихся цепью эльфов.

Ганконер соскочил с варга и снял меня. Орки спешились. Эльфы спешиваться не торопились, были отстранёнными и молчаливыми, как призраки зимы, и мой одурманенный взгляд стекал с них, как ледяной дождь стекает с замёрзшей ветви.

— Нам пора прощаться, — его глаза были, как чёрные луны. Молодые, прекрасные и… не такие потерянные, как я ожидала. Это успокаивало — в том смысле, что я меньше переживала, что ребёнок может оказаться в забросе, если у Ганконера начнётся какая-нибудь там затяжная эльфийская депрессия. Нет. Этот не прогнётся.

— Сейчас. Подожди минуту, — отвернулась, торопливо подошла к Згарху, доставая из рукавной сумки костяное ожерелье шаманки Тра-арк-Зонниры и потянулась, заставляя его нагнуться, надевая на могучую шею:

— Вот. Пусть он вырастет настоящим урук-хаем!

Обернулась к Силакуи, выволакивая из другого рукава смарагды Гириона. Та даже отшатнулась от неожиданности. Я заподозрила, что настоечка действительно блокирует мыслительную деятельность, раз Силакуи ничего и в мыслях не видела до последнего. Эльфийка, справившись с собой, наклонила голову, и я надела ей на шею изумрудный водопад, засиявший на зимнем солнце. Шепнула:

— Пусть он вырастет настоящим эльфом! — и тут же отвернулась к Ганконеру.

Обняла, зарываясь руками в шелковистую гриву:

— Я ни о чём не жалею, соловей — не жалей и ты, — и поцеловала.

Почувствовала, как он отпускает меня — на самом деле отпускает, улыбаясь мрачноватой улыбочкой, и что тяжесть его любви больше не давит.

— Всё. Иди. — Ганконер смотрел на эльфов с эдакой нехорошей кровинкой в глазах, и мне показалось, что затягивать прощание не стоит. И что очень правильно, что ребёнка нет с нами. — Тебе нужно только перейти на тот берег.

Только. Перейти. Эта река, заледеневшая, покрытая пеленой нетронутого снега, была моим Стиксом, и отделяла миры друг от друга; перейти её было тяжко, даже если бы ноги носили — а они подгибались.

Но я собралась с духом и пошла. Вспомнила, как так же тяжело давался переход через зал в Посольском дворце, и так же безнадёжно долго я шла, чтобы отдать кольцо аранену — там, тогда, очень давно — всего год назад.

Каждый шаг давался неимоверно тяжело; я очень устала месить снег, а другой берег был всё так же далёк. Опустила голову и упрямо пошла дальше.