— Если я был груб, тороплив и недостаточно искусен — прости, это был наш первый раз, я столько ждал… не сопротивляйся, я смогу расслабить тебя и доставить истинное удовольствие, — голос был обволакивающим и нежным.

Ганконер смотрел из-под ресниц, улыбаясь, и я не могла понять, не шутит ли он. С трудом подобрала слова:

— Наоборот. Это было прекрасно. Но я простая женщина, человек — мои тело и разум потрясены твоими возможностями и искусством. Некоторые вещи были… новыми для меня, и требуется время, чтобы свыкнуться.

И, не выдержав, попросту ляпнула:

— У меня ноги до сих пор трясутся.

— О, я помогу тебе, моя льстивая леди, свыкнуться побыстрее. Не стоит меня отвергать, — насмешка в его словах была легка, но ощутима, как летний бриз.

А сам всё поводил плечами, помогая харадримкам его раздевать, поднимал руки, переступал через спущенную одежду.

Не стесняясь своей ослепительной наготы, спустился в бассейн, и служанки обступили его.

В бассейн Ганконер зашёл неглубоко — до середины бедра, и я, уже не скрываясь, но смущаясь и злясь на себя, смотрела. Ну вот кого мне тут смущаться? Тысячелетнего извращенца, медленная мальчишеская улыбка которого прикрывает… небанальные интересы? Служанок, для которых происходящее в порядке вещей?

Эти чёрные, как уголь, руки на белой татуированной коже, белее которой была только пена, стекающая по ней… Глухо пробормотала, чувствуя, как заливаюсь краской:

— Никогда не видела ничего прекраснее.

Удивилась, когда он тут же коротко приказал служанкам удалиться и тихо попросил:

— Помой меня ты.

Сделала, как он хотел. Ганконер какое-то время молчал, потом вздохнул и как будто признался:

— Ты ведь не понимаешь, как гнёт меня твоя сила? Совсем её не ощущаешь, да?.. Знаешь, я ведь в первый раз хотел тебя дождаться у себя, даже сюрприз приготовил, и не удержался, пошёл к тебе, и наша первая ночь прошла в твоей узенькой постельке в саду… и сейчас то же самое. Всё никак не могу дотерпеть, чтобы ты сама пришла, — и с лёгкой горечью добавил, — никогда не приходишь. Всегда приходится просить.

Не могла ничего ответить и просто молча продолжала. Смывая пену, случайно прикоснулась к нему грудью, и тут же оказалась схваченной, прижатой, и лихорадочный шёпот обжигал ухо:

— Знаю, знаю, что не любишь, но люблю я. Так хотя бы не отказывай мне в близости.

Дёрнулась, чувствуя, как музыкальные пальцы входят в святая святых, и тут же замерла — это вдруг стало очень приятным.

— Не любишь, но будешь желать меня, сгорать от страсти; я буду делать с тобой то, чего раньше никто не делал — и тебе понравится. Покорись, прими меня таким, какой я есть… — и толкнулся.

Наша вторая ночь прошла в купальне.

Третью мы провели на полу, на пороге моей спальни, не дойдя до кровати. Метафора насчёт распалённого жеребца, покрывающего кобылу, оказалась не совсем метафорой.

Стеснялась перед служанками своих стёртых коленей.

В этот день хотя бы не проспала до заката и решила навестить библиотеку. Послала заранее Иртханну — пусть предупредит старикашку, чтобы ушёл. Не было настроения изображать перед ним порядочную южную даму и заворачиваться в покрывала. По дороге встретила владыку, шедшего куда-то со свитой — и, вместо того, чтобы вежливо раскланяться, Ганконер взглядом разогнал своих сопровождающих. Которые вперёд меня поняли, зачем. Я поняла, когда Ганконер за волосы потянул вниз и прижал к паху. Низменно, по-звериному возжелала, когда он прижимал лицом и заставлял тереться о своё возбуждение, проступающее сквозь тяжёлую ткань, а потом поднял подол… я, честно говоря, считала, что в этом он всё-таки эльф и не будет даже думать о таком. Но, похоже, общение с демоницами научило его всякому. В рот он не влезал, но заставил целовать, тереться, ласкать — и взял тут же, прижав к стене.

До библиотеки я не дошла, вестимо.

Когда Ганконер шептал, что у него никогда так не было, что ему надо, и упрашивал — мне тоже хотелось, а наутро думалось, что наконец он удовлетворил свои желания и даст отдохнуть. Поэтому, когда примерно через неделю меня одели в приличное длинное платье, а не в кружевную рванину, нравящуюся владыке, я решила, что уж этот вечер мы проведём за картишками, и взбодрилась.

— Я знать дорога, спальня владыка найти сама.

Халаннар, осторожно вплетающая в мои волосы цветок, огорошила:

— Повелитель приказал провести не в спальню, поэтому я провожу.

Заинтригованная, шла за ней. Винтовая лестница спускалась в толщу скалы и казалась бесконечной. В конце не было двери, в проёме виднелся свет. Халаннар тут же исчезла, а я спустилась ниже — и меня накрыло узнавание. Места и ситуации. Ганконер, в чёрной кожаной одежде эльфийского разведчика, сидел в небольшой круглой комнате на полу, окружённый горящими свечами. Камин, книги на неровных деревянных полках — только окна с видом Эрин Ласгалена не хватало. Так, вряд ли он собирается играть в картишки. Скорее, будет сейчас гештальты закрывать. Он поднял глаза, спросил:

— Узнала, да? Ну, что ты тогда думала?

— Сначала просто удивлялась. Я ведь не считала, что могу интересовать эльфа.

Ганконер текуче поднялся и оказался рядом, и до меня только сейчас дошло, что и платье-то копия, и цветочек в волосы не просто так воткнут.

— А потом? Давай напомню, как это было, — и стебелёк протиснулся в ложбинку груди.

— Потом панику. Подумала, что шаман нахлебался настоек и сейчас видит меня неким желанным объектом. Что не узнаёшь меня.

Он тихонько засмеялся — а глаза были черны, как в тот день, и было видно, что сдерживается, затейник чортов.

— Миленько. Я не пил тогда ничего, но был пьян от твоей близости… давай поиграем. Представь, что пришла одна, и некому меня остановить. Посопротивляйся.

— Ганконер, я не хочу…

Объяснить, чего и почему не хочется, он не дал.

— Хотеть необязательно, прекрасная. Я возьму тебя, как взял бы тогда, — и прижал к себе.

Тот день вдруг нахлынул на меня со всеми своими ощущениями, и я сначала пыталась уговорить и образумить — пока он гладил волосы, покусывал уши и расстёгивал платье, потом начала нешуточно вырываться и залепила пощёчину. На это он только сладко застонал — и моё запястье оказалось обвито чёрной гладкой лозой. Провела по ней взглядом, дёргая рукой — она уходила в пол. Освободиться не удавалось. Дёрнулась сильнее, попыталась оцарапать Ганконера свободной рукой, и тут же второе запястье оказалось в плену. Он шептал непристойности, рассказывая, что будет делать. Уши горели от этих обещаний, и смущение ощущалось невыносимым, несмотря на удовольствие, поэтому сопротивлялась от души, но чёрные лозы, которых становилось всё больше, уже опутали ноги и с лёгкостью разорвали платье на клочки.

Пол ушёл из-под ног, и я, взвизгнув, оказалась в воздухе, удерживаемая лозами на весу. Лежалось удивительно удобно — за исключением нравственного дискомфорта, вызванного пониманием, что меня подают, как на тарелочке, и что лозы способны изгибать, раздвигать ноги и придавать любую позу по желанию колдуна. А с фантазией у соловушки был полный порядок, и он не стеснялся.

Испытала истинный ужас, когда он легонечко, как бы невзначай, провел влажными пальцами между ягодиц — тут же без тени сомнения поняв, что анальный секс его тоже интересует. Задёргалась, вскрикнула, зажавшись — он начал ласково уговаривать, уверяя, что может сделать это безболезненно, что будет очень хорошо, и как ему этого хочется. Упрямо и зло отказывалась. Не то чтобы я не знала, что это такое, но не с этим же размером! Ганконер вроде бы отступил.

На следующую ночь была звана в его покои. Уже не питая иллюзий насчёт совместных ужинов, флейты, картишек (всё, всё осталось в периоде ухаживаний!) шла, ожидая, что он придумает на этот раз. И удивилась: Ганконера в спальне не было. На нос шлёпнулся лепесток с посланием. Владыка сетовал, что-де задерживается, и просил подождать. Я слегка заскучала и выпила какой-то красный лимонад, стоявший на столике. Он показался удивительно вкусным, и тут же захотелось спать.