Подобрав кое-как челюсть, поинтересовалась:

— Згарх, зачем мне рояль, если я играть не уметь? Для красота?

— Так у той тоже для красоты стоял! Поставим в кустах у террасы, любоваться будешь! Лучше сразу два!

Ну и падла. Не удивлюсь, кстати, если он этими ручищами ещё и играть умеет.

Тронный зал, куда переместились после еды, тоже был в толще скалы. По-моему, большая часть дворцовых сооружений внутри располагается. Слоноподобные огры, охраняющие вход… я сначала думала, это скульптуры, и дёрнулась, когда оно пошевелилось. Огромный зал, колонны которого уходили во тьму, и потолка не было видно, хотя зал хорошо освещался пламенем в низких резных чашах из чёрного металла. Вдоль высоких колонн шёл ряд других, пониже, с каменными гаргульями на верхушках. С подозрением присмотрелась — точно, и эти живые. Повелитель Тьмы, да…

Он шёл по ступеням, и его тело на глазах обливала чёрная одежда, сливающаяся с тенями, которые, казалось, существовали здесь не потому, что их отбрасывали предметы, а сами по себе, и было непонятно, где кончаются его одежды, а где начинается темнота теней.

Мне он указал на место немного сзади слева, и я вздохнула, подумав, вот так же и в тронном зале Трандуила стояла. Поодаль, ниже, собралась свита; она шелестела, переговаривалась, бряцала оружием, и никто нас не слышал. Тихонько спросила:

— А почему мы шли так? Разве Владыка не выходит из прохода за троном? Это же был путь для гостей?

Не обернувшись, так же тихо ответил:

— Подумал, что тебе интересно будет посмотреть.

— Да, впечатляет, — и, не выдержав, — Ганконер, ты собираешься завоевать и уничтожить эльфийские государства?

Он, помолчав, с холодком произнёс:

— Как ты переживаешь об этом… Нет. Всё, что мне от них было нужно, я уже взял. Тебя. Нападают они, у меня на севере Арды нет интересов. Понятно, что армии нужно воевать, но, если бы Митрандир не мешал мне, я бы направил её на юг — для дальнейшего объединения земель. Но и после этого у меня нашлись бы другие занятия. Я не таю зла. Эльфы действительно приняли меня, воспитали… они подарили мне меня самого, и уничтожать только за то, что их женщины не хотели спать со мной, я считаю низким. А то, что они хотели казнить меня — так было за что, я совершил святотатство.

— То есть, если бы я вдруг исчезла, войны с севером не случилось бы?

Ганконер обернулся и посмотрел зло:

— Не вздумай пожертвовать собой: без толку. Во-первых, заподозрят, что это я убил, и будут мстить. Во-вторых, боятся и хотят уничтожить, пока силу не набрал.

Да, про самопожертвование подумалось. Этот переход в купальни, узенькая галерея — и камни далеко внизу… нет, я, наверное, не решилась бы. Не знаю. Как там, у Цветаевой:

«Умереть — подвиг тела. Жить — подвиг души». Но, раз смысла нет, то и думать не о чем. Тут я Ганконеру поверила. Юный Владыка Тьмы… конечно, я бы тоже постаралась задавить его в юности. Не дожидаясь, пока созреет)

Владыка сухо добавил:

— Кроме того, если ты не уйдёшь, как положено, на костре, твой дух будет блуждать по мирам. И уж поверь, я постараюсь найти тебя и дать другое тело. В качестве другого тела возьму человеческую девушку. Экспериментировать буду, пока не получится. Материала хватает.

Мне всегда казался ужасным и непроизносимым этот вопрос, но я спросила:

— Ганконер, ты любишь меня? Или просто пламя нравится?

— Если бы только пламя, я мог бы ради него умереть. Но не воскреснуть. Я люблю тебя.

С напряжением, с тяжёлой печалью сказала:

— Если любишь — разве не дашь любимому существу свободу? Отпусти меня, Ганконер. Зачем держать рядом, одевать в тяжёлые платья, если меня всё это только мучает? Я не отвечу взаимностью.

Его голос был, как шелест ковыля над степным могильником холодной ночью:

— Что ты знаешь об этом, девчонка… Ты будешь рядом, пока я жив. Трандуилу ты взаимностью ответила, хоть и не сразу. А что до платьев — ощути тяжесть моей любви хотя бы так.

Я огорчённо молчала, слушая злой, издевательский шёпот:

— Ты выбрала хорошее место для разговора… Будь мы наедине, я бы уже ползал перед тобой на коленях и умолял, целуя края твоих одежд. И не смей намекать, что моя любовь недостаточно чиста! Она чиста даже тогда, когда я с жалкими стонами трусь о простыню, представляя, что беру тебя насильно. Потому, что это не происходит на самом деле. Я бы всё отдал, чтобы ты сама, своей волей!.. Кроме тебя самой, конечно.

Помолчал, выдохнул и спокойным, ласковым голосом сказал:

— Не спрашивай у меня больше такие глупости, богиня. Я не отпущу. Смотри, первая делегация… как раз с Пеларгирских островов, где воевал наш весёлый начальник охраны. Сегодня их много будет. Если устанешь — не мучайся, скажи, я прикажу проводить тебя к себе.

И я смотрела, как они сменяли друг друга, демонстрируя разнообразные поклоны, ползьбу и поцелуи пола, принося дары и заверения в верноподданости — и оставались. Зал становился всё многолюднее. Я хорошо запомнила только два посольства. Одно, в самом начале — потому, что Ганконер их всех убил. Я так поняла, что кто-то из властителей не признал его владычество. Или признал не так бодро, как ему казалось правильным, и Владыка разгневался. Он встал, и в зале потемнело, зашелестели потусторонние шепотки, и тени, проявляясь всё сильнее, становясь объёмными, напали на несчастных. Те тонули на суше, в живых лужах цвета битума, оглашая зал воплями, а из чёрного месива появлялись лапы и пасти, утягивавшие их вниз. Минута — и пол был чист. Ни одного человека из этой делегации не осталось. Ганконер сказал что-то на чёрном наречии — и несколько орков из свиты, поклонившись и отступив с согнутой спиной на несколько шагов, развернулись и решительно вышли из зала. Видимо, он отправил туда армию.

Вторые запомнились тем, что в числе даров привели двух белых тигров. Огромные, удивляющие лёгкостью и опасной грацией, они шли на тоненьких шёлковых поводках и были спокойными, несмотря на необычную для них, наверное, обстановку. Ганконер, равнодушно до этого смотревший на драгоценности, рабов и прочее, отчётливо потеплел и промурлыкал:

— Богиня, ручные тигры… Ты же хотела котиков? Чем богат. Прими и почувствуй себя немного счастливее, — и милостиво обратился к смуглокожим, в тюрбанах, увешанным драгоценностями послам, благодаря их.

Чувствуя, что не могу больше стоять и что золото давит на плечи, попросила Владыку позвать служанок и покинула тронный зал. Облегчённо вздохнула, увидев дневной свет и солнце, клонящееся к закату. Постояла на террасе, думая, не пойти ли погулять, но мысль оставила: темнело быстро. Что-то я всё никак на сад посмотреть не могу. Завтра. Сегодня, думаю, имеет смысл помыться раньше Ганконера. И снять наконец эту сбрую. Спросила, могут ли мне накрыть ужин в термах, только не из сладкого. Выяснилось, что в мою честь тут заведены козы, и имеется и молоко, и сыр. И что для меня могут напечь горячих лепёшек, среди гаремных служанок есть умелица. Оказывается, пока меня кормили самым лучшим, то есть сластями, служанки ели еду второго сорта: хлеб, молочное… Обрадовалась и заказала второсортной еды. Намылась с удовольствием, не смущаемая присутствием Ганконера. Отогрелась и отполоскалась от слишком сильных впечатлений. Всё-таки горячая вода всегда хорошо.

Лепёшки были выше всяких похвал: горячие, чуть сладковатые, тоненькие, из слоёного теста, и каждый слой был тонок до эфемерности. Они очень гармонировали с кислым, немножко как будто газированным напитком, напоминавшим айран. Блюдо с клубникой тоже пришлось кстати.

Куцая сорочка из мягчайших кружев, очень приятных телу, и шёлковый длинный пеньюар ощутились после золотых вериг манной небесной.

Осторожненько в наступившей темноте дошла до кресел на террасе и бездумно уставилась в опрокинутую чашу звёздного неба. Эти же звёзды светят тебе, сокол. Где ты?