— Моя хотеть убрать это и это, — я показала на занавеси и ковры.

Словарного запаса ощутимо не хватало, но Иртханну, снова упав ниц, заверила, что по моему повелению сейчас же всё уберут. Ага, меня слушаются. Более или менее.

— Хорошо. И я не хотеть, чтобы вы падать. Стоять прямо, когда говорить, — точно, не понимает совсем.

Но не могу я, когда со мной лёжа говорят! Топнула ногой:

— Не падать! Я не любить говорить с человек, который лежать!

Похоже, я Иртханну шокировала, но та поднялась:

— Слушаю, госпожа.

— И другим передать!

— Слушаю, госпожа, я передам.

Я благостно покивала в ответ и побрела в уборную. Духа требовать убрать золотой унитаз в форме экзотического цветка у меня не было. Сидела, размышляя, такой ли у душки Ганконера. И если да, то подстелил ли он себе мягкую подушечку или бриллианты так же царапают ему зад, как и мне. Спрашивать его об этом я, конечно же, не стану, но пусть ему икнётся.

Вышла наружу и увидела, что ковры и занавески торопливо убираются. На моё появление рабыни задёргались, панически оглядываясь почему-то на Иртханну, но ниц падать не стали. Чувствуя себя Марфушенькой-душенькой, попавшей в восточный гарем с самобытной утончённой культурой и устоявшимся этикетом и наводящей здесь свои деревенские порядки, неловко прошла к кровати, влезла в ранее предлагавшиеся тапки и тихонечко стала продвигаться в сторону терм. Никто ни о чём не спрашивал и не останавливал. Хорошо. Наверное, привыкли молчать. Отчасти поняла Ганконера с его заклятием безмолвия, хоть и не одобряла по-прежнему.

В галерее, вынесенной наружу, дуло, как и вчера. Какой здесь ветер ледяной! Стояла, прислонившись к перилам, и смотрела то на высокие, пронзительно голубые небеса, то на голые скалы далеко внизу. Их видно было плохо — очень высоко. Дрожала, но не уходила.

— Госпожа! — всё-таки, кому нужно, выходит, доложили.

Обернулась и задумчиво посмотрела на озабоченные чёрные лица. Окликнувшая меня харадримка на всеобщем, но с восточной витиеватостью произнесла длинную пылкую речь, из которой я с пятого на десятое поняла, что повелитель будет очень суров с ничтожными служанками, не уберёгшими цветок его сердца от простуды.

А, то есть намекают, что если у меня у самой не хватает ума уйти с холода, так чтобы им жизнь не портила. Что ж, рабыней-то быть не сахерно, не стоит усложнять дамам существование. Не падают передо мной задом кверху, с первого слова поняли — и на том спасибо. Как-нибудь уживёмся. Молча покивала и развернулась в сторону терм. Дамы так же молча пошли следом.

Похоже, они верили, что сама я делать ничего не должна, и порывались раздевать, мыть, проводить какие-то процедуры, а я была ужас как нетактильна, и вот особенно сегодня. Да-да, «если вы меня трогаете, или у нас секс, или вы кот». Задёргалась, пытаясь объяснить, что ничего не нужно, но та же харадримка, видно старшая, сказала, что видит она, что плохо мне, и что знает, как с этим справиться, пусть только я разрешу. И посмотрела эдак с участием, и лицо у неё было человека, повидавшего всякое и много что понимающего. Не было сил сопротивляться, и я только спросила, как её зовут.

— Халаннар, если будет угодно госпоже, да не угаснет к ней любовь повелителя.

Интересные речевые обороты. И дамы интересные. Любопытно, где Ганконер их откопал.

Безучастно («Что воля, что неволя — всё едино…»), позволила себя мыть и растирать пенами и маслами, замачивать в горячих, тёплых и холодных бассейнах. Телу и правда стало лучше. Особенно, когда всё закончилось. Завернули меня в простынку и усадили перед низким столиком. Еда оказалась самая что ни на есть подходящая для звезды гарема: засахаренные фрукты, что-то наподобие пастилы или лукума нескольких сортов, сладкие фруктовые напитки. Удивляясь сама себе, с неожиданным аппетитом наелась и даже подобрела. Всё-таки да, от сладкого в дни традиционных недомоганий жизнь налаживается.

Тем временем принесли одеваться. Посмотрев на воздушные тряпки, тоже в высшей степени соответствующие представлению, во что должен быть одет цветок сердца повелителя, кисло поинтересовалась:

— У меня есть другая одежда?

И они принесли паранджу.

Скрипнула зубами, но спокойно спросила:

— Ещё?

По итогу была одета в парчу, жёсткую, как надкрылья насекомых из-за покрывающего её золотого шитья. Зато платье было непрозрачное, с рукавами и без декольте. Простой крой искупал в моих глазах роскошь шитья и даже то, что с низа широких рукавов свешивались золотистые каплевидные жемчужины, но не тяжесть платья. С тоской вспомнила, как весной утопила ожерелье из такого жемчуга во время рафтинга с Мортфлейс, и какой удобной была эльфийская одежда. И каким прекрасным Эрин Ласгален.

Далеко, бесконечно далеко остался мой ёжик без лапки.

Подвели к зеркалу — смотрелась я золотым божком, но царский наряд только подчёркивал печальное помертвевшее лицо и глаза, полные отчаяния («где ты, сокол?»). События — они быстро разворачивались, а доходило до меня случившееся, как до индюка. Сильно не сразу. Раздумчиво огляделась: нет ли тут укромного уголка, чтобы порыдать. С укромными уголками было плохо, зато восемь пар чёрных глаз ждуще уставились в ответ. Мда, они вот рабыни, и у них, может, вообще никогда не было ёжиков без лапки, так что расклеиваться нечего. Но поплакать хотелось. Без лишних глаз.

Поэтому, выйдя из терм, я свернула в другую сторону и на все вопросы ответила, что хочу погулять, осмотреться. Одна, без никого. И так посмотрела, что от меня тут же отстали. Сама удивилась. Это, видно, общение с Трандуилом даром не прошло, что-то да прилипло из его ухваток.

Не спеша шла по коридорам, не боясь заблудиться, но никаких подходящих уголков не попадалось. Зато навстречу попался орк. Бежать смысла не было — во-первых, не убежишь, а во-вторых, он наверняка подручный Ганконера, стало быть, для меня не опасен. Хотя было даже не то что страшновато, а больше мерзко. Глядя на него с другого конца коридора, медленно приближалась, и он становился всё больше. Гора мышц, выше меня раза в полтора, шириной в пол-коридора, зелёная кожа. Когда подошёл ближе, разглядела дорогие доспехи и череп, болтающийся на шее вместо кулона. Кажется, человеческий. Или эльфийский. Но орк такой огромный, что черепушка и правда кулоном смотрится. У самого башка лысая и уши острые. На макушке оставлена единственная прядь, чем-то перевязанная и поднятая конским хвостом. Скальповая, что ли? Если исходить из того, что с его пояса такие же пакли свисают весьма густо, скальповая, и это воин сильный и везучий. Лицо, покрытое шрамами — судя по симметрии, ритуальными. Не без отвращения глянула в маленькие глазки, ожидая встретить смесь сала и презрения, характерную для таких, как он, и удивилась. Глаза ясные, взгляд очень цепкий — и добродушный. С эдакой лёгкой, глубоко запрятанной насмешечкой. Остановился, изобразил поклон:

— Приветствую, богиня.

Однако, какой информированный товарищ. Знает обо мне больше, чем я о нём. Молча смотрела, не то чтобы ошарашенная, но недоумевающая, как это скот может вести себя не по-скотски. Здорово он мимикрирует, конечно. Да и статус у меня сейчас другой — не просто баба из леса, а цветок сердца Тёмного Владыки, вежливым быть стоит. Но внутри наверняка та же липкая грязь. Он ждал, и пришлось ответить:

— Приветствую… — и замялась, не зная его имени.

— Згарх. Я маутор урук-хай, охраняющих дворец Владыки.

— Маутор? — я беспомощно подняла брови.

— Командир тысячи.

Полковник, стало быть. Командир дворцовой охраны. О, вот откуда этот профессиональный цепкий взгляд.

— Приветствую, Згарх, — надо бы тут и распрощаться, не о чем мне с орками разговаривать, но стало любопытно, — я пока не видеть тут охраны?