Трэйси сел за руль — впереди за стеклом. А водитель должен был отогнать белую машину.

А мне было и хорошо, и плохо сейчас рядом с Корвином… вдвоем на заднем сидении. Тепло и приятно, что он снова рядом. Бесконечный вечер закончился, и мы едем домой… Но растерянность, отголоски обиды и чувство непонимания бились во мне.

Машина тронулась, а Корвин внимательно посмотрел на меня, словно впитывал меня после длинной разлуки, а не после нескольких десятков минут врозь. И я засмущалась от его взгляда. Казалось, что сейчас, вот сейчас все наши сомнения и та стена, что он выстроил перед балом, могут рухнуть.

— Анна, скажи мне, наш дофин… он напугал тебя? — спросил он цепко.

— Нет… просто… просто я растерялась, а он как-то… пристал ко мне… Но он, видимо, хороший человек…

— Хороший, — усмехнулся Корвин. И вдруг его взгляд, блуждавший по мне, упал на мои ноги.

— О Господи, Анна, ты босиком! Что случилось? — Корвин резко придвинулся и сгреб меня в охапку. Прижал к себе, закопался рукой в волосы, разрушая высокую прическу. Жадно, как будто хотел закрыть меня от всего мира.

И внутри меня опять что-то лопнуло. Все противоречивые чувства ударили с новой силой. А сквозь них пробивалась жалость к себе, острая, резкая.

— Я… я расстроилась и испугалась, когда вы уехали! — прошептала я сквозь слезы. Так страшно было сказать все искренне, как есть. Но по-другому я сейчас не могла. — А тут еще дофин… Он осуждал, что вас не было! И я… я побежала и выкинула туфли!

Корвин крепче прижал к груди мою голову.

— Выкинула туфли. Сильно! — я ощутила, что он улыбается. — Девочка моя… — губы невесомо коснулись моих волос, которые высвободились из жемчужных заколок и потоком струились по плечам.

— Скажите, почему вы меня… бросили там! Мне было страшно! — я заплакала сильнее, со стыдом думая, что выгляжу жалко — растрепанная, плачущая, глупая… Совсем не такая, какой должна быть графиня Рушальтская. И какое право я имею высказывать ему претензии? Кто я и кто он? В конечном счете, он не обязан учитывать каждое движение моих расстроенных нервов! Захотел — уехал… Но все же обидно!

— И почему… вернулись… — очень тихо добавила я, словно пыталась обосновать свой первый вопрос.

— Анна, милая… — Корвин мягко отстранил меня и большим пальцем стер слезы со щек. — Я надеялся вернуться прежде, чем ты заметишь мое отсутствие. Понимаешь, именно сегодня все сложилось так, что мы с Дэйлом могли попробовать выманить на живца тех, кто стоит за Мендером… Ты же видела — я на глазах у всех фактически бросил им вызов. Представь себе — герцог расстроился, уехал… Очень удобный момент, чтобы нанести удар. Но мы были наготове…

— Выманили? — спросила я. А сердце ушло в пятки. Какие обиды?! Что вообще значат мои чувства, если он рисковал собой, он ловил на живца — на себя самого! И запах крови мне не почудился, он дрался… — И вы… дрались? — добавила я шепотом.

— Да, удалось немного размяться, — усмехнулся Корвин. — Выманили, но главный свидетель не выжил… Прости, Анна, мы должны были попытаться…

— Понимаю… — прошептала я. Но не выдержала. — Но почему?! Почему вы не сказали мне заранее?! — по щекам опять потекли слезы. — Что я делала бы, если б…

— Тогда тебе помог бы Дэйл, помог бы освоиться в новой жизни, — улыбнулся Корвин. — Впрочем, риска почти не было… Анна, что бы ты почувствовала, если бы я сказал, что собираюсь ехать в ночь и ловить черных магов на живца?

— Я сошла бы с ума… от страха за вас! Я… я не пустила бы вас! Не знаю как, но не пустила! Я бы поехала с вами! — громким отчаянным шепотом ответила я.

— Девочка моя… — Корвин снова прижал к груди мою голову. И у меня внутри все начало разглаживаться, как бывает, когда прольешь слезы, выплеснешь то, что тревожит. Как бывает, когда между тобой и близким человеком стояла стена, а теперь она начала таять. И становится так хорошо, вдвоем, наедине. — Поэтому и не сказал, — проговорил Корвин. — Но я был не прав… Прости, Анна… Мы с Дэйлом должны были придумать что-то другое… К тому же тебе можно ловить Мендера на живца, а мне нельзя? Не находишь, что это несправедливо? — я не видела его лица, но поняла, что он улыбнулся.

— Я не имею права на вас сердиться… — прошептала я. — Просто, просто… не оставляйте меня больше одну, — и осеклась. Что я вообще себе позволяю! — Простите, Корвин, простите меня! Я не должна… Кто я такая… Вы столько сделали для меня! А со мной одни заботы! Простите…

— Господи, Анна, — Корвин опять обхватил ладонями мое лицо. — За что тебе извиняться? Это я должен вымаливать прощение, что подверг твои нервы очередному испытанию… Ты простишь меня? Потому что, если нет… — его взгляд вдруг сверкнул и загорелся пуще прежнего. И мне показалось, что этот огонь начинает окутывать меня, проникать в меня, растекаться по венам, заставляя усталое тело гореть и плавиться. — Потому что, если нет… Я не знаю, что делать… Я не могу без тебя… — каким-то особенно глубоким голосом закончил он.

И прежде чем я успела ответить, его лицо резко приблизилось, и горячие влажные губы коснулись моих губ.

Надо же, как бывает… Еще недавно была опасность, а потом мир рухнул, когда Корвин «бросил» меня на балу. Еще недавно противоречивые чувства раздирали душу. Я не могла сдержать слезы, и рыдала, как истеричка, кидалась туфлями и бегала по сырому газону…

И вдруг внезапно все встало на свои места.

Сейчас во второй раз он целовал меня очень нежно, бархатно, лаская мои губы. И все исчезло, мы были вдвоем в теплом коконе, где не было больше ничего. Ни окружающего мира, ни звука едущей машины, ни Трэйси за стеклом…

Только я и он — единые, ставшие продолжением друг друга. Горячие руки надежно обвивали меня, скользили по моему телу в тонком платье, с нежной жадностью задерживались на обнаженных плечах — пиджак Корвина давно сполз куда-то в сторону. И в этом нашем отдельном мире было так хорошо. Искристо — так пушистый снег блестит на утреннем солнце — и приятно-горячо.

Стена рухнула. В этом коконе были только наши души и тела, и нежное тепло, будоражащее и успокаивающее одновременно, растекалось по ним. А нить, связывавшая нас все это время, растворилась, и с потоками тепла впитывалась в каждую мою клеточку и в каждый уголок моего сердца.

Как я вообще могла когда-либо жить без Корвина? Какой одинокой, неприкаянной я была. Как я могла существовать без этой невозможной, всепоглощающей близости?

В таких мгновениях заключена вечность. Кажется, что они не кончаются никогда. Любимый мужчина ласкает твои губы, лицо, касается кожи, приближается все сильнее, и через это душа касается души, так что физические оболочки расплываются, тают, плавятся…

Но все же это закончилось. Я выплывала медленно — как будто светлый и теплый кокон, исполненный сладости, не хотел меня отпускать. А когда открыла глаза с последним легким прикосновением его губ, поняла, что что-то изменилось. Я полулежала в объятиях Корвина, надежно укрытая его руками от всего мира. Но что-то было не так.

И вдруг до меня дошло, и я рассмеялась, глядя в его светящиеся глаза. Машина стояла. Двигатель больше не шумел — всего-то! Мир не рухнул, просто мы приехали. Придется сделать перерыв в нашей вечности…

Но теперь я точно знала, что она продлится. Что Корвин больше не выстроит только что рухнувшую стену.

— Мы приехали, — улыбнулся Корвин. — Пойдем…

Он открыл дверцу, вышел, а когда я потянулась к выходу, внезапно наклонился и прямо с сидения машины подхватил меня на руки.

— Ходить босиком ты точно не будешь, — сказал Корвин. И на глазах у Трэйси и встречающей нас прислуги понес меня в дом.

А мне было все равно. Тепло нашего кокона поселилось во мне и дарило необыкновенный радостный покой, который не могут нарушить чужие взгляды.

Говорить не хотелось, не хотелось ничего, кроме того, что происходило — быть рядом с ним, не отдаляться ни на секунду.

— Графиня устала, — улыбнулся он Силене, которая в изумлении ждала меня возле моих апартаментов, и прошел мимо нее.