– Великий правитель… – начал он, спешившись, и склонил голову перед нами.

Впрочем, на меня он даже не глянул, и это кольнуло сердце неприятной занозой. Сразу ясно, что опоздавший гордец прибыл сюда ради трона, а не ради моих несравненных прелестей и изумительного характера. В отличие от коричневого заборного сорванца этот нарушитель вызвал у меня антипатию вкупе с легкой тревогой в области солнечного сплетения.

– Так-так-так! – перебил его отец, наклонил голову и прищурился. – Принц Байдор?! А ты что здесь делаешь?!

Молодой дракон наконец отдышался, еще раз поклонился и произнес:

– Мы с моим отцом не желаем больше вражды. Мы полагаем, что брак между мной и вашей наследницей может положить ей конец. Поэтому я прибыл на этот отбор. И прошу тебя, правитель, и тебя, принцесса, – он скользнул по мне равнодушным взглядом, явно только из вежливости, – позволить мне участвовать в нем.

– Никогда! – прошипела я, вновь дергая отца за рукав. – Папочка, пожалуйста! Пусть его не будет! Не хочу видеть этого горделивого, холодного…

– Да, верно, он такой… – задумчиво произнес отец. И вдруг расхохотался, глядя принцу в лицо. – А ты понимаешь, что я устрою тебе веселую жизнь? Тебе придется пройти все круги ада – и все равно проиграть?! Не говоря уж о том, что я мог бы взять тебя в заложники…

– Ты слишком честен для этого, правитель, – почтительно ответил принц. – Я уповаю на твои благородство и честность. И уверен, что смогу проявить достаточную стойкость во всех… кругах ада. – Тонкая усмешка скривила его губы.

Отец задумчиво потер подбородок, перевел взгляд с принца на меня и обратно, а потом припечатал:

– В строй! Быстро! Пока я не передумал развлекаться за твой счет!

Кажется, Байдор все же немного растерялся, но бросил поводья подоспевшему слуге и побежал в конец шеренги.

– Но, папочка… Зачем ты так! – Я чуть не заплакала.

Отец опять потер подбородок.

– Во-первых, он прав, древней вражде давно пора положить конец. Так или иначе. А во‐вторых…

За полгода до этого…

Они называли меня серой мышью. Все – от главбуха до последней уборщицы.

Не знаю, чем я не угодила уборщице, но и она однажды кинула вслед: «Вот мышь серая, ни кожи ни рожи…» До чего обидно! Уж старую Киру Васильевну я точно ничем не обидела.

Вот и сейчас, едва сдерживая слезы, я стояла у двери в бухгалтерию. Мне нужно было войти и занести бумаги, но меня задержало услышанное.

Марина Сергеевна, пятидесятилетняя молодящаяся главбухша, чуть понизила голос, но мне все равно было все слышно.

– И ведь вы понимаете, – говорила она двум моим коллегам, Маше и Лене, девушкам чуть старше меня, но куда красивее и интереснее, – эта серая мышка Алиска к Петровичу клинья подбивает. Я вчера видела – он к нам вошел, а она встала так к нему спиной, задницу свою костлявую отклячила, а потом как махнет головой – так, чтоб ее крысиный хвостик его по носу ударил. Заигрывает…

– Да-да, я тоже видела! – подтвердила Лена, большая любительница сплетен.

– Казалось бы – куда ей! Ведь ни внешности, ни мозга, – с упоением продолжила Марина Сергеевна. – Одеваться не умеет, может, даже подмышки не бреет. И такая наглость! Все не успокоится никак…

Я почти перестала слушать, невольные злые слезы выступили на глазах, сердце свело болью обиды. Какая несправедливость! Да мне никогда в жизни не пришло бы в голову заигрывать с нашим начальником Андреем Петровичем, эффектным тридцатилетним мужчиной, нередко заглядывавшим в бухгалтерию по делу. И чтобы поглядеть на смазливую Ленку.

Конечно, он мне нравился, но я бы не отважилась поднять на него глаза. Напротив, стоило ему появиться, как я старательно отворачивалась, пряча зардевшиеся щеки. Марина права – куда мне… Да и всем известно, что Петрович неровно дышит к Ленке.

– Да уж… – вклинился голос Маши. – А главное, подлость какая! Ведь знает же, что ему Ленка нравится. Кстати, он приглашал тебя куда? – подружка явно обращалась к Лене.

Что та ответила, я не слышала. Сделала шаг назад и прислонилась к стене. Вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться. Рабочий день подходил к концу. От меня требуется одно – скрыть слезы, отдать Марине бумаги, и можно будет пойти домой. И до завтра я свободна от яда своих змей-коллег.

А в глубине души хотелось схватить вещи, кинуть на ходу, что я увольняюсь, и убежать в неизвестность. Но куда я пойду работать? Идти-то некуда, кому я нужна со своим убогим опытом работы и полным отсутствием умения произвести впечатление.

Я вытерла слезы, подышала и вошла в клетку с тиграми. То есть со змеями. То есть в серпентарий.

Видимо, бухгалтерши все же испытали некоторое смущение при виде меня – понимали, что я вернулась слишком быстро и могла услышать их разговор.

Надеясь, что мое лицо ничего не выражает, я положила перед Мариной папку с бумагами и, сжимая губы, чтобы снова не заплакать, направилась к своему столу. Просто забрать вещи и пойти домой… Алиса, ты сможешь. Ты сможешь, Алиса. Тебе нет дела до этих поганых змей, говорила я себе.

Но не тут-то было!

– Алисочка, может, чайку хочешь? – приторным голосом спросила Марина Сергеевна. – Мы с девочками тебя попросить хотели… Ну ты понимаешь, скоро конец года, нельзя расслабляться. В прошлый раз Маша оставалась. Сегодня ты уж останься, доделай отчет, пожалуйста.

Я снова выдохнула-вдохнула, и от злости воздух застрял во мне. Хотелось в ярости запустить чем-нибудь в Марину, а «девочкам» повыдергать их крашеные кудри. Только вместо этого губы сами по себе произнесли:

– Конечно, Марина Сергеевна. Останусь и доделаю…

На самом деле в прошлый раз оставалась тоже я. А Маша задержалась на работе лишь однажды, месяца три назад, просто это слишком хорошо запомнилось начальнице, и теперь она вечно ставила Машу мне в пример.

– Вот и умничка. – Марина Сергеевна неприятно-сладко улыбнулась и первой засобиралась домой.

Вскоре Марины с ее подопечными и след простыл. А я, отодвинув подальше клавиатуру, уткнулась лицом в руки и заплакала.

Ну сколько можно! Ну почему я такая размазня! Могла бы по крайней мере напомнить Марине, кто и когда оставался подольше на работе. Могла бы ворваться в кабинет посреди их сплетен и высказать все, что думаю о них. Или сыграть «холодную королеву» и одарить их красивым презрением – как благородные женщины в фильмах.

Но куда мне! Я только и могу, что завязывать волосы в крысиный хвостик да плакать в одиночестве.

А когда я начала успокаиваться, мне мечталось, что сейчас в кабинет войдет Петрович, увидит мои слезы, обнимет меня, погладит по голове и… признается в любви. А потом увезет меня на своей черной машине, марку которой я не знала, потому что в машинах не разбиралась. Вот тогда серая мышь утерла бы нос остальным бухгалтершам!

И Петрович любил бы меня всю жизнь… Носил бы на руках. У нас было бы трое детей, два мальчика и девочка. Он стал бы крупным начальником, и мы безбедно жили бы в большом особняке. А я занималась бы любимым делом – рисовала фантастические картинки и… конечно, нашла бы способ продавать их за бешеные деньги. И да, разумеется, я стала бы красавицей! Как-то так, сама по себе, без всяких усилий из серой мышки превратилась бы в прекрасную принцессу…

Петрович, конечно, не пришел, а мне пришлось доделать все, что оставила Марина. Домой я собиралась усталая, какая-то опустошенная. Машинально надела легкую курточку, машинально взяла сумочку, нацепила наушники.

Домой я шла через осенний парк. Было холодно и промозгло, на дорожках растекались лужи, еще не успевшие впитаться после недавнего сильного дождя. Я куталась в куртку, прижимала к себе сумочку, а в ушах звучала до боли привычная музыка. Она должна была вызвать во мне боевой дух и смирить с почти невыносимой действительностью: «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть…» – пел Виктор Цой, которого очень любила моя покойная мама.

Я усмехнулась. Мне хоть что в уши пой – сильной женщины из меня не получится. А значит, согласно мнению Цоя, мое существование бесцельно и бессмысленно.