— Хорошо, идёт, — кивнул я.

И мы стали по лучам звезды. И каждый из нашей группы начал тянуть энергию. В том числе, разумеется, и я. Но даже мне давалось это с невероятным трудом.

Я, конечно, понимал, что мир подсказал нам, что делать, но наши оболочки, особенно человеческие оболочки моих друзей, даже по сравнению со мной, вообще не подходили для использования местной энергетики. Все-таки они не здешние, они чужие для этого мира.

Да, мир, пытаясь спасти себя, готов был помогать уже кому угодно, лишь бы помогли ему. Но я совершенно ясно в этот момент понял: для нас это может закончиться плачевно.

Поэтому я мысленно обратился к Агносу.

«Ты же понимаешь, что мы делаем?» — спросил я.

«Конечно, понимаю, — ответил тот без малейшей доли своего обычного сарказма, — и я чувствую, что вы всё делаете правильно».

«Я тоже чувствую, что мы всё делаем правильно. Но также чувствую, что для нас всех это закончится не лучшим образом. А конкретно тем, что мы тупо сдохнем здесь. Тела моих друзей не приспособлены для всего этого. Поэтому пообещай мне одну вещь».

«И что я должен тебе пообещать?» — с сомнением поинтересовался Агнос.

«Я-то по-любому выдержу дольше, чем они, потому что меня перестроила твоя мать, Саламандра. Пообещай мне, что ты спасёшь их. Пообещай, что ты выдернешь их, не дашь им умереть, не допустишь, чтобы их человеческие тела разрушились. Я не хочу приговаривать своих друзей, и считай, что вторую свою семью на самоуничтожение. Тем более что в любом случае до какого-то момента они смогут аккумулировать энергию, а дальше я просто обрублю поток и буду держать столько, сколько смогу, ожидая момент удара».

Агнос какое-то время не отвечал, пребывая в раздумьях. Но затем сказал:

«Что ж, это более чем достойно».

— Друзья, — сказал я, обращаясь к своим спутникам, — вы сами понимаете, что есть предельное количество энергии, которое я смогу вместить и удержать в себе. Поэтому когда я скажу «стоп», вы прекращаете подавать мне энергию. Потому что смысл нам от того, что меня просто порвёт, как Тузик тряпку? Не будет смысла и в том, если мы сами дестабилизируем собственный конструкт.

— Тут ты прав, — согласился со мной Артём. — Тогда ждём сигнала от тебя.

Я же попутно продолжал отслеживать состояние друзей и понимал, что им всё это даётся с огромным трудом. Каждая кроха энергии, которую они передавали мне, была вытянута из этого мира с болью и кровью.

И причём вся эта мешанина энергии действительно причиняла дискомфорт.

Это же была не просто энергия огня или энергия земли. Нет. Это была несвойственная нам энергия. Чистая, неразделённая на стихии и не оформленная ещё в какую-либо из магий. Мы просто тянули энергию этого мира, как если бы тянули из капища.

А я чувствовал себя воздушным шариком, который накачивали, а его постепенно распирало и распирало. И если сначала стенки растягивались, хоть и неохотно, то дальше мне действительно становилось всё тяжелее и тяжелее. Шарик всё растягивался и растягивался, растягивался и растягивался…

Вот только это был не шарик. Это был я. Моё внутреннее вместилище магии. Не воздушный шар, который надувают гелием. Мне казалось, что я увеличился. Сначала вдвое, потом втрое.

— У тебя, кажется, искры из глаз начинают сыпаться, — проговорил мне Агнос.

А я понял, что уже ни на чём толком сосредоточиться не могу.

— Ещё, — сказал я. — Ещё. Я должен принять в себя предельное количество всей этой энергии.

Но казалось, что уже некуда.

И всё же я принимал, ещё и ещё, уже даже не глядя на то, как по моей коже, по местам татуировок и каких-то складок начали струиться трещины. Моя кожа начала расщепляться.

Сначала эти трещины были тонкими, но с каждой минутой всё больше прорезали мою кожу, и становились всё толще и толще.

И в какой-то момент я понял: скоро не выдержу и рвану.

— Стоп! — сказал я.

Но первый раз это слово так и не вырвалось из моего горла.

— Стоп! — повторил я по мыслесвязи.

После чего Белоснежка, Артём и Костя просто упали на колени.

— Агнос, — сказал я, — ты помнишь, что ты мне обещал?

— Помню, — ответил он, — и я сделал.

— Артём! — я обратился к Муратову. — Я жду команду.

— Жди, жди! — выдавил из себя Артём, явно находясь в сознании на последних морально-волевых усилиях.

При всём том я ещё слышал, как земля у меня под ногами начала выть от боли. Миру тоже стало невыносимо больно, в том числе от того, что мы качали из него эту энергию.

Но сейчас, через то, что мы получили, мы все вместе прочувствовали эту боль, ощущая, как его заживо пытаются разодрать этим конструктом.

А боль всё усиливалась.

Всё тело ныло, ломало, жгло, словно кипятком, и убивало, разрывая каждую клеточку. А заодно чувствовался и душ из кислоты, и ещё неописуемые от боли эффекты.

Максвелл убивал нас вместе с этим миром.

И в тот момент, когда мне показалось, что всё, конец, и сейчас я просто перестану существовать от такого объёма причиняющей боль энергии, Артём дал команду.

— Жги!

Я выпустил в этот грёбаный жертвенник всё то, что у меня накопилось.

И это была не струя огня, к которой я привык. Это был луч чистой энергии. Даже не сине-белого, как можно было ожидать, а чистого синего цвета. Да, именно синего, невероятного синего пламени. Настолько горячего, что ничего на его пути выстоять не могло.

Поток этого пламени растопил к чёртям жертвенник, попросту уничтожив всех, кто находился рядом, и превратив в пар все те тела, которые лежали на этом жертвеннике. Испарил жертвенную кровь, уничтожил также и менталистов, которые являлись частью конструкта, работающего на Максвелла. Заживо спалил и пару легионов охраны, все они покрылись синим пламенем.

Я смог выдать что-то небывалое. Нечто с настолько высокой температурой, что даже самому было удивительно. Моё тело, аккумулировав энергию местного мира, стало орудием массового поражения.

Я сам был драконом? Возможно, что и так.

Я что-то кричал, исторгая из себя пламя, но не помнил, а потом уже и не видел, потому что боль затмила мне глаза.

По мере того как я пустел, я видел, как с моего тела постепенно сходят татуировки. Да, все те, что были сделаны кровью демонов: они блёкли, таяли и постепенно вылетали вместе с испаряющейся энергией.

Но самое главное, когда я протёр глаза и смог снова видеть, после того как поток энергии иссяк, я с удовлетворением отметил: жертвенника больше не существует.

А вот затем мы услышали не просто гул. Это был гул, наполненный тресками и взрывами. Дрожание всего нутра этого мира сотрясало землю у нас под ногами.

Я обратился к Агносу, который стал материальным:

— Ты мне обещал.

В следующий же миг нас всех повалило с ног.

Небо над нами озарила алая вспышка, и мир вокруг стал кроваво-красным.

Единственный, кто мог двигаться, был Агнос. И он успел метнуться и свернуться вокруг нас кольцами.

Собственно, это было последнее, что я успел увидеть.

Максвелл испытывал холодное удовлетворение от того, что он идеально рассчитал конструкт.

Ему было на самом деле хорошо от того, что всё работает именно так, как должно работать: никаких энергопотерь, никаких непредвиденных ситуаций. Всё так, как и задумывалось.

Это был тот редкий миг, когда Максвелл буквально кайфовал от самого себя, от того, что у него всё вышло, что вся его работа как учёного, как изобретателя, как творца науки достигла своего апогея. Настолько идеальным получился конструкт.

Его нисколько не трогало уничтожение низших. Когда их принесение в жертву стало сплошным потоком, это уже было просто рутиной.

Не трогали его и сомнения родни, находящейся на двух других жертвенниках, хотя он был с ними в одной ментальной связке и прекрасно видел все их самые потаённые страхи.

Они считали, что всё это перебор, что это слишком. Но Максвелла это тоже не трогало.