И в душе никого не было. Четыре кабинки. Я разделся, зашел в крайнюю. С некоторой опаской повернул кран…

В домах с централизованным теплоснабжением в советское время на лето часто отключали горячую воду: ремонтировали теплотрассы, за зиму подвергавшиеся жесточайшему износу. Я и страшился, что горячей воды не будет. Конечно, на худой конец помылся бы и холодной, но это был бы всем экстримам экстрим… Опасения оказались напрасны, вода была отменно горячей, и напор такой, что тебе душ Шарко. А про расход воды в эту эпоху никто и не думал.

В итоге я с огромным удовольствием мылся, брился, фыркал, расслабленно стоял под жарким струйным массажем. Выходить не хотелось. Но и усталость брала свое, я представлял, как сейчас приду, завалюсь на кровать, почитаю, помечтаю о будущем свидании с Леной… Дальше я воображение старался не запускать, чтобы не сглазить. Наконец, решительно вырубил душ, принялся вытираться-одеваться.

Когда почти закончил, в помещение ввалился незнакомый парень в черно-белой тельняшке ВМФ.

— С легким паром! — жизнерадостно выкрикнул он. — Как водичка?

— Супер! — машинально отозвался я.

Иноземное словечко удивило бывшего моряка, он расхохотался:

— Ну ты даешь, братишка! Отличником, что ли, в школе был?

— Да не без этого, — я тоже засмеялся.

— Ну так и дальше тебе семь футов под килем!

— А тебе легкого пара!

— Спасибо!..

Вернувшись в комнату, я обнаружил в сумерках, что Витек, не раздевшись, лежит на кровати и явно дремлет — душ, похоже, получил отставку.

— Не бойсь, свет включай, не тихарись… — полусонно пробормотал он. — Я и так засну…

— Я ненадолго.

Перед зеркалом я аккуратно расчесал нестриженые светлые волосы, от воды потемневшие, находя, что вымытые и с нарочито небрежной прической они придают моей юношеской физиономии нечто романтическое, «битловское», что ли. Ну и отлично! Придя в хорошее настроение, я выключил верхний свет, включил настольную лампу, порылся на книжной полке, где среди каких-то совершенно неизвестных мне имен и названий неожиданно нашел Достоевского. «Преступление и наказание». Отдельное издание.

— Давненько я не брал в руки Федор Михалыча… — пробормотал я, не опасаясь, что Витя услышит. Он уже сладко похрапывал, возможно, видел какой-то занимательный сон.

Завалился на кровать, стал читать, по-новому воспринимая и сюжет, и стиль, который, помнится, в школе меня раздражал, казался каким-то спотыкающимся. Зато теперь текст шел как по маслу. Вот что значит опыт жизни, как он меняет восприятие!..

Примерно с этой мудрой мыслью я задремал, спохватился, выключил лампу и отправился в страну сновидений. Снилось мне что-то неясное, но приятное, и проснулся я на рассвете, чувствуя себя молодым, бодрым, готовым горы свернуть, мчаться за тридевять земель, искать неведомое, встречать любовь, разлуку, годы, судьбу… Все впереди!

Мне так понравились эти слова, родившиеся во мне с восходом Солнца, я со вкусом повторял их как утреннюю молитву. Все впереди! — усердно чистил зубы «Жемчугом». Все впереди! — пил чай, хрустя печеньем и «подушечками», перебрасываясь с Витькой пустяковыми словами… Все впереди! — шагнул в коридор и чуть не столкнулся с Сашей, воскликнувшим:

— О! А я уже собрался к вам. Ну что, юниоры, вперед? Трудовой день ждет! Талоны на обед взяли?

— Первым делом, — откликнулся Витек, и мы пошли.

Все-таки августовское утро особенное. И летнее, и уже не летнее. Светлое и печальное… Все впереди! — поспешил сказать я и улыбнулся.

Не подходе к технопарку Витек принялся вздыхать и ныть о том, что вот, его перекинули на другой склад, заведующий там скучный зануда, какой-то Павел Егорович, он все время бубнит, ворчит, всем недоволен, и у него, у Витька, на этого Егорыча аллергия, того и гляди, пойдет по коже сыпь и начнешь чесаться, и что тогда делать…

— Ты, Витюня, сам, смотри, в такого не превратись, — посоветовал Саша. — Занудство вещь заразная. Вот уже ты нам успел плешь проесть, а еще рабочий день не начался.

Витек не то обиделся, не то усовестился, но умолк. На проходной сдержанно бросил:

— Ну, пока… — и потопал к своему месту работы, а мы с Сашей к своему.

— Еще и покурить успеем, — сказал он.

Без пяти восемь мы подошли к складу, откуда высунулась Раиса Павловна, видимо, услыхавшая наши шаги. И первая же ее фраза поразила меня точностью:

— Здорово, молодежь! Савельич вчера вечером не выпивал?

Я ощутил, как Саша мысленно запнулся. И мгновенно отреагировал:

— Да вроде нет! По крайней мере, мы не видели.

Кладовщица досадливо сморщилась:

— Ну, если вы не видели, это еще не значит, что нет. Вот паразит!

— А что случилось-то, Раиса Пална?

— А то, что нету его, черта старого!

— Так еще пять… ну, четыре минуты до восьми.

— Э, милый, да я ж его как облупленного знаю. Почитай, лет десять уже тут. Он без четверти-без десяти на рабочем месте, это уж у него закон. Если не заквасил. А если нет его, это уж точно пузыря принял… Слушайте, ребятки, сбегайте кто-нибудь к нему домой! Это рядом совсем, я объясню.

Мы переглянулись.

— Ну что, Сань, я слетаю по-быстрому?

— Давай. А я перекурю пока.

Раиса Павловна даже взялась пройтись со мной до ближайшей проходной — на огромной территории технопарка их было несколько. Это сооружение оказалось попроще: большие ворота для машин и будка, где дежурила старушка в засаленном ВОХРовском кителе.

— Петровна, пропусти нашего студента… — и коротко описала ситуацию.

— Запил, что ли, Савельич? — не удивилась Петровна.

— А то ты его не знаешь!.. Словом, обратно парня впустишь.

— Ладно, — Петровна освободила турникет.

Кладовщица на редкость толково объяснила мне, как найти дом Николая Савельевича. Я прошел вдоль трамвайной линии, где с одной стороны был не то парк, не то настоящий лес, а с другой — квартал трех- и четырежэтажных «сталинок», явно строившийся по плану, да так добротно, на века: с каменными оградами дворов, с четко распланированным внутренним пространством: газонами, спортплощадками, зелеными насаждениями. Собственно говоря, это был замкнутый уютный мирок, где наверняка большинство соседей жили много лет, хорошо друг друга зная.

Следуя инструкциям Раисы Павловны, я прошел между двумя домами, повернул направо…

И нос к носу столкнулся с завскладом. Хмурым, но трезвым.

Аж от сердца отлегло!

— Ф-фу, Николай Савельевич!.. А меня за вами послали. Я уж думал…

— Не надо думать! Работать надо. Думать начнешь первого сентября, когда к учебе приступишь. Понял?

— Так точно!

— То-то же, — Савельич смягчился. Помолчал чуток и доверительно признался: — Я-то вчера, грешным делом… Завернул в гастроном, хотел сперва еще косушку взять, да сдержался. Взял пару «Жигулевского», домой пришел, да так и усосал единым духом, прости Господи.

— Градус понижать нельзя, — машинально вырвалась у меня когда-то услышанная премудрость.

— Да ну! — энергично запротестовал Козлов, махнув рукой. — Чушь все это! Меру надо знать, вот и все.

Беседуя таким образом, мы достигли проходной.

— Савельич! — искренне удивилась Петровна. — А мы уж подумали…

— Тебе, Петровна, думать вредно. Твое дело — вон, вертушку крутить, да внуков нянчить. Открывай давай!

— Ишь ты, — слегка обиделась вахтер. — А ты-то что за кот такой ученый?

— Меня жизнь учила, — парировал завсклад. — Это, брат, такая диссертация была!.. А лучше сказать, роман. Ясно?

По приходу в склад Савельич развил титаническую активность:

— Павловна! — возопил он, переступив порог. — Где селитра в пакетах⁈ Я тебе что вчера говорил!

— Что говорил, то я сделала, — огрызнулась Раиса Павловна. — Глаза разуй, не видишь? Орет как утконос!

Небольшие пакты из плотного непрозрачного целлофана действительно самым аккуратным образом были составлены на стеллаже вблизи.