— Тогда ты на особом рационе. Два сухаря и вода из-под крана. Логично?

— Да ладно, Сань! Ну че ты? Отдам я, вот должны прислать…

Витька заныл это столь плачевно, что Саша смягчился. Переборщил с юмором — решил он и похлопал моего соседа по плечу:

— Ладно, ладно, не грусти! Значит, Васек: три булки, три кефира. Самое то. Да, мне пачку сигарет возьми.

— «Руно»?

— Нет, болгарских. Ну, БТ не надо. А так лучше всего «Вега», но она редко бывает. Если не будет, бери «Тушку» или «Стюардессу».

— А какие из них?

Саня махнул рукой:

— Без разницы! По-моему, одно и то же, только пачки разные. На сетку!

Он дал мне бумажный рубль, никелированный полтинник, а также плетеную «авоську», универсальный носитель той эпохи. И я отправился в знакомый гастроном.

Слова декана не то, чтобы растревожили меня, но обострили мысль. Я шел и думал.

Цель! Конечно, она должна быть разумная и справедливая, коли уж судьба проделала со мной этот трюк. Ведь не может быть это просто так. И я пока еще не знаю цель. Не череду мелких задач, а цель, ради которой Вселенная отправила меня сюда.

В гастрономе первым делом я прошел в молочный отдел, где в термовитрине стояли бутылки с разноцветными крышечками.

Молочная посуда в СССР была особенная: стандартные бутылки емкостью 0,5 литра с очень широкими горлышками, запечатанными крышкой из плотной фольги. Цвета крышек означали содержимое бутылки, и к ним все давно привыкли, как к цветам купюр: рубль — желтый, трешка — зеленая, пятерка — синяя, десятка — красная… А здесь было так: серебристая крышечка — молоко, золотистая — топленое молоко, полосатая серебристо-золотистая — сливки, зеленая — кефир, полосатая серебристо-зеленая — обезжиренный кефир, лиловая — ряженка. Напиток «Снежок» (прообраз йогурта) — примерно как у топленого молока, но их по цвету содержимого не спутаешь. Правда, если с ассигнациями все было строго, то цвета крышек по регионам могли различаться… Ну и сливки с молоком могли быть в тетрапаковских «пирамидках». Они стоили дешевле, зато стеклянная тара была возвратная. А крышечка продавливалась сверху пальцем — и готово к употреблению.

Я взял три бутылки кефира и перешел в табачный отдел.

Народная Республика Болгария в рамках Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) заваливала советские прилавки много чем, а уж сигаретами особенно. Они делились примерно на три категории: престижные (с фильтром в жесткой пачке — БТ), средний класс или даже повыше среднего (с фильтром в мягкой пачке, этих было великое множество: «Ту-134», «Стюардесса», «Опал», «Интер», «Вега», «Феникс», «Родопи»…) и эконом-класс (мягкая пачка без фильтра — «Шипка», «Солнце»). Стоили они соответственно: 50, 35 и 14 копеек, однако в 1981–1982 годах подорожали: опять же соответственно 70, 50 и 20 копеек. Но я оказался в «донаценочной» эпохе, и приобрел «Стюардессу» за 35. «Веги» в самом деле не было, достаточно редкий товар.

В хлебном я взял три «городские» булки с хрустящим, сильно пропеченным гребешком. Насколько знаю, когда-то они назывались «французские», но в послевоенные годы борьбы с космополитизмом кто-то усердный не по разуму переименовал их «по-нашему». Впрочем, название прижилось. Да, говорят, в те же времена и салат «Оливье» переделали в «Столичный» — ну, тут оба названия оказались ходовыми.

Вспоминая это и мысленно улыбаясь, я безошибочно достиг технопарка. Все точно: вот синие раздвижные ворота, вот двухэтажное здание из потемневшего от лет и непогод силикатного кирпича, вот явная проходная — несколько несуразный самодельный пристрой…

В него я и вошел.

Похоже, что это сооружение — проходную — неизвестно почему сооружали самостроем, «хозрасчетным методом». Сделали добротно, но все равно видно, что кустарщина, металло-стеклянная будка охранника покрашена вручную масляной краской ужасающего темно-синего цвета. И стены так же. Вообще, в позднем СССР очень любили поговорить о «технической эстетике», то есть о том, что впоследствии переросло в английский термин «дизайн»; особенно журнал «Техника — молодежи» разливался соловьем на эту тему. Но это в теории. А на практике советская лако-красочная промышленность свирепствовала, миллионами литров производя мрачнейшие зеленые, синие и коричневые цвета… Опять же я невольно этому улыбнулся, чем вызвал приступ бдительности у стража — усохшей бабульки с жиденькими седыми волосами, стянутыми в пучок на затылке.

Она что-то жевала, сидя в рукодельном аквариуме, но увидев меня, проворно поднялась, обтерла рот ладошкой. И мало того, невесть откуда у нее в руке взялась ВОХРовская фуражка именно тех самых упомянутых расцветок: темно-синяя с темно-зеленым околышем. Зато кокарда была шикарная: золотистый кружок с ярко-алой звездочкой. Старушка немедля напялила на себя этот головной убор, который был ей заметно велик и тут же съехал влево. Должно быть, так она ощущала себя при исполнении куда в большей степени.

Я успел заметить, что на тщательно расстеленном целлофане у нее были разложены аккуратно нарезанные ломтики ржаного хлеба и белоснежного сала в рыжей обмазке, успел уловить аппетитный аромат смеси пряностей.

— Вы куда, молодой человек? — прошамкала она строгим тоном.

— Здравия желаю! — четко отрапортовал я, мгновенно смекнув, что с бабулькой надо говорить по-военному. — Был командирован за продуктами. Нас трое, двое уже здесь. У вас список должен быть, взгляните.

Я поднял руку с авоськой, демонстрируя булки и кефир. Бутылки глухо звякнули.

Старушка вновь зажевала беззубым ртом. Подтянула к себе лежащий на выцветшей клетчатой клеенке мятый тетрадный листок в косую линейку.

— Так. Лаврентьев, Ушаков, Родионов…

— Так точно. Первые двое уже тут. А Родионов — это я, — сказал я и предъявил паспорт.

Ветеран ВОХРа развертывала и читала вишневую книжечку с таким глубокомысленным видом, как будто перед ней была секретная шифровка из Центра. Наконец она милостиво вернула мне паспорт и, судя по моторике ее щуплого тела, она нажала педаль, нечто лязгнуло, и я прошел через турникет, услыхав повторное лязганье.

Во дворе я сразу же наткнулся на Сашу.

— Ты уже здесь! А я хотел на помощь, думаю, бабка на пропустит без нас, такая язва!..

— Я к ней нашел подход.

— Ну, ты герой! Курево купил?.. «Стюардесса»? Пойдет. Зам здесь, ждет нас. Я уже выяснил.

Здание, как я догадался, было конторой технопарка, кабинеты начальства находились на втором этаже. Там в пустом коридоре уныло слонялся Витька, слегка оживившийся при виде нас. А вернее, при виде продуктов.

— Купил?.. — бессмысленно спросил он, кивая на авоську. — А когда обед-то будет?..

— Витек, ты еще и на горбушку не заработал, — полушутя заметил Саша. — Смени пластинку.

Витя только носом шмыгнул в ответ на это.

Саша неплохо ориентировался в здании, совершенно очевидно он тут был не впервые. Стукнул в одну из дверей:

— Разрешите?..

— Входи, — глуховатый голос.

Замначальника оказался человеком самой рядовой внешности, в дешевом сером костюме, несвежей голубоватой рубашке без галстука.

— Ага, первокурсники? — оживился он.

— Уже да, — скромно ответствовал наш старшой.

— Ага! Это хорошо, это хорошо… Ну, здорово тогда! — зам протянул руку.

Рукопожатие у него было крепкое, ладонь жесткая, заскорузлая — заметно, что человеку приходится не только в кабинете сидеть.

— Это насчет вас Доронин Петровичу звонил?.. Ага. Химфак, значит. Ладно. Ну тогда вас по профилю и направлю! На химсклад. Сейчас завскладу звякну.

На столе у него тоже стоял аппарат без диска, только древний, из черного эбонита. Шнур, соединявший корпус с трубкой, был не витой пружинный, как у «современных» телефонов 70-х годов, а просто черный провод.

— Дайте двадцать седьмой склад технопарка, — велел коммутатору зам. Подождал секунд десять, после чего в трубке зазвучал невнятный голос. — Николай Савельич, привет! Рудаков говорит. Сейчас тебе рабсилу подошлю. Да. Трое. Пока на сегодня, а там видно будет. Да… Да… Задачи сам объяснишь. Главная твоя задача — не споить их… — здесь он неожиданно озорно подмигнул нам. В трубке недовольно забухтело, и Рудаков повысил голос, шуточные нотки из него как сдуло: — Я знаю, что говорю. Не знал бы — не говорил. На себя сердись, Савельич. Все, отправляю их, встречай.