Прибежала раскрасневшаяся Рабэ:

— Милорд, карета подана!

Мы вышли, сели в экипаж и поехали вон из дворца.

— Знаешь, твое высочество, была у меня одна интрижка, о которой я не вспоминал. Даже боялся вспоминать. Могли приписать измену родине… если бы компетентные органы узнали о ней.

— Как интересно, расскажи! Опять в Афганистане?

— Да.

— У тебя жизнь делится на три части. Учеба в училище и Афганистан. А что ты делал между этими двумя этапами? По этому периоду полный пробел.

— Там ничего интересного нет. Это период классовой борьбы с тещей, — неохотно ответил я. Вспоминать Люськину мать я не хотел. Не сложилась у нас с ней любовь и понимание.

Я, как сейчас, помню разговоры мамы и дочки.

— Твой зарплату получил?

— Да, мама.

— А что купил тебе?

— Да ничего.

— Не любит, значит. И чего ты, дура, его терпишь?

— Мама, как ты можешь так говорить. Витя хороший!

— Кобель он хороший, небось на баб премии тратит.

— Мама, он не получает премии.

— Вот и плохо, а твой отец получал. И что ты держишься за него?

— Мама, ты сама нас поженила!

— Сама! Сама! Вечно во всем мать обвиняешь. У тебя своя голова есть.

И за что, скажите, мне ее любить? Ну, это я отклонился от темы. Карета медленно катила по городу, покачиваясь на брусчатке. А я вспоминал.

Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Июнь. Я прибыл в Кабул по какой-то надобности, и меня на втором этаже представительства перехватил начальник второго отдела, полковник Капустин.

— Глухов, зайди к коменданту, у него для тебя есть дело.

Я поморщился, опять чем-нибудь нагрузят. Все местные ловко рассосались, вот и нашли крайнего.

Комендант дал мне двух помощников и свою "Волгу" с водителем.

— Витя, приехала комиссия или делегация ЮНИСЕФ, там наши будут, надо будет сопроводить и охранять.

— А че они тут забыли? — Эта организация занималась чем-то связанным с детьми.

— Не знаю, пару часов поездите по детским приютам, подарки раздадите, и все. С меня печи, капельницы и две бутылки. Выручишь?

— Для тебя, родной Роман Михайлович, все что угодно. Печи — это круто!

— Тогда езжай к посольству. Там подхватишь посольского, и он скажет, куда рулить.

От посольства мы поехали к зоопарку. А там! А там была она, королева! У меня захватило дух, и женщина это заметила, улыбнулась и с легким акцентом спросила:

— Вы тоже член делегации русских?

— Член, но не делегации, — ляпнул я. Стыдно сказать, но я пожирал ее глазами.

— Гиана Монтенари, — протянула она руку.

— Итальяно? — "блеснул" я знанием итальянского, вместо того чтобы поздороваться. Я вообще потерял способность мыслить. И она это заметила.

— No. American. — Голос ее был волшебно-чарующим. По крайней мере, мне казалось тогда именно так. Я смотрел на нее и не мог насмотреться. А она купалась в моем обожании.

— Виктор. Глухов. Раша. — Я потел под ее взглядом.

Когда все закончилось, я отпустил водителя и помощников. А сам остался. Не хотелось мне расставаться с красавицей.

Она сама подошла ко мне.

— Мы можем где-нибудь посидеть и пообщаться, Раша, — передразнила она меня.

— Лучше ко мне. У меня есть водка, картошка в мундире, и я приготовлю салат из печени трески. — В общем, высокий штиль ухаживания вояки. Но это сработало. Я тоже чувствовал, что ее влекло ко мне.

— Картошка в мундире? — Ох уж эти глаза! Они прожигали меня насквозь. — А это что, русский мундир?

— Русский! — уверенно ответил я.

Сев в нарушение всех правил безопасности в такси, мы прибыли на квартиру, где жил мой товарищ, но сейчас он был в отпуске на родине, а ключи от квартиры были у меня, чтобы не жить в нашей гостинице. Как знал, что пригодится. Помыл картошку и под зачарованным взглядом американской итальянки положил в воду.

— А где мундир? — Она чуть голову не засунула в кастрюльку.

— Сверху картохи.

— Это же — harsh rind![66] — Она подняла голову и обиженно посмотрела на меня.

— По-русски это мундир. — Я подал ей рюмку водки. — За русский мундир!

— За русский мундир, Раша! — подняла американка свою рюмку.

Это ее "Раша" делало из меня желе. Я готов был растечься у ее ног и пребывать так вечность, чтобы только быть рядом. Вот… Не знаю, что за очарование в ней было. Прямо колдовство какое-то!

Мы выпили. Она глубоко стала дышать, хватая воздух.

— Хорошо! У меня огонь по рукам пошел, — сказала она. — Когда мундир сварится? Чем заесть?

— Мы после первой не закусываем. А мундир еще не готов.

Я взял гитару и тихонько запел. Спел одну песню. Выпили.

— Как там мундир? — не успокаивалась она.

— Не готов.

— Откуда знаешь? — Ее глаза уже блестели.

— Так твердая еще!

Пел я минут двадцать, потом, вспомнив, что обещал салат из печени трески, поставил варить яйца.

— Спой еще, — выпив следующую рюмку попросила она, и я спел.

Снова вспомнил о яйцах и попросил ее: посмотри, яйца должны уже быть готовы.

Она вышла, сразу вернулась.

— Не готовы. — И села.

— Откуда знаешь? — удивился я. И получил замечательный ответ:

— Так твердые еще!

Вспоминая прошлое, которое казалось уже таким далеким, словно это было в другой жизни, в другом перерождении, я усмехнулся. Как так бывает? Вот вроде счастье, вот оно, рядом, а не ухватить. Не твое, чужое.

— И все? — спросила Шиза.

— Нет, не все. Картошку мы не ели и салат тоже. Мы предавались любви до утра. Это было какое-то обоюдное помешательство. Ненасытность друг другом. Жажда и нежность, страсть и грубость, все смешалось в тот день и ночь. А утром… утром Гиана навсегда исчезла из моей жизни. "Не ищи меня, — сказала она на прощанье. — Я замужем". А через неделю я погиб. И встретил ее здесь. Вот, теперь все.

— Не поняла! Ты считаешь, что королева — это та американка?

— Нет, просто очень похожа. — И даже имя, подумал я. — Не обращай внимания, просто накатило.

Шиза помолчала, затем сказала:

— Приходи ко мне сегодня, я знаю, как это лечится. Как у вас говорят — клин клином стучать надо.

— Вышибать. Не стучать, — поправил ее я.

И действительно, когда она, как всегда бесцеремонно, выгнала меня из моей собственной души, я был излечен, но заболела Эрна.

Прибежала Рабэ и, не обращая внимания на мою наготу, потащила меня к ним в комнату.

— Да подожди ты, морда рогатая. Дай одеться! — вырвался я из ее цепких рук. Быстро надел штаны, рубаху и сапоги.

Эрна лежала на кровати и тяжело дышала. При этом ее аура была разорвана в клочья. Я подкачал энергии и стал восстанавливать ее. Но как только я ее скреплял в одном месте, она тут же рвалась в другом, и я ничего с этим поделать не мог. Промучившись с полчаса, я спросил Шизу:

— Ты понимаешь, что происходит?

Шиза долго молчала. Я подумал, что она, как всегда, скрылась в фоновый режим и теперь до нее не достучаться, покуда сама не выйдет на связь. Такое случалось, она исчезала, когда чувствовала себя виноватой, и сидела тихо, как мышка.

Стоп! Виноватой! Это может быть ключом к разгадке состояния Эрны.

— Шиза, давай вылезай и объясняй мне, что на этот раз ты натворила. — Я был непреклонен. — Или сам к тебе приду.

— Она не хочет жить, — отозвалась Шиза. — Она убивает себя силой своей воли. Я не учла того, что она… как бы это сказать правильно… мечтательница.

— Что-то ты темнишь, крошка. Давай подробнее, что это за недуг такой, мечтательность?

Мне трудно было понять, как от мечты можно умереть. Мечтаешь, мечтаешь, и все, умер? Я представить себе такого не мог. Нет! Это бред какой-то.

— Она безумно влюбилась в тебя и боится потерять. Давай я тебе расскажу все. Подкинь ей пока энергии.

Это было уже интригующе. А я не знал, что и подумать. Моей фантазии для такого случая не хватало. Ключевым здесь было слово "все"! А что оно в себя вмещало, я не пытался даже представить.